Жемчужина Санкт-Петербурга - Фернивалл (Фурнивэлл) Кейт (лучшие книги .TXT) 📗
— Спасибо, — вслух произнес он.
На этот раз благодарность была обращена не к Богу, а к отцу Морозову — за то, что он предоставил ему убежище. Морозов называл себя слугой Господа, но он ошибался. Он был истинным служителем народа России, и никакой царь, никакой император не был властен над таким человеком.
В кармане Аркина лежал маленький пистолет с перламутровой рукояткой. Теплый, заряженный… Предательства большевик не забывал.
— Виктор? Входите.
Жена Сергеева открыла дверь и приветливо улыбнулась. Она выглядела… Аркин не сразу подобрал подходящее слово. Она выглядела переменившейся. Как серая бесформенная гусеница, превратившаяся в прекрасную бабочку. Она ожила: кожа ее порозовела, взгляд прояснился. Грязные волосы и старенькое потрепанное платье, но она как будто светилась изнутри. Неужели рождение ребенка так действует на человека? Насыщает какимито внутренними силами? Когда Аркин увидел ее, его охватило желание развернуться и уйти, и все же он остался на месте.
— Привет, Виктор. Рад тебя видеть.
Сергеев протянул руку, но Аркин не ответил на приветствие. Вместо этого он подошел к ящику, стоявшему на самом видном месте посредине стола, и заглянул внутрь, где лежал завернутый в пеленки розовый младенец. Ребенок был до того маленьким, что трудно было поверить, что это крошечный живой человечек: миниатюрный носик, остренький подбородок, ушки, как пушинки, почти невидимые золотистые ресницы. Острая боль пронзила Аркина, он напряженно вздохнул.
— Ее зовут Наташа.
— Красивая.
— Она чудесная.
— Мои поздравления.
Ощущая странный благоговейный страх, он посмотрел на мать ребенка. Худая, с налитой грудью. Его неожиданно охватило плотское желание, и он быстро повернулся к Сергееву.
— Можно тебя на пару слов?
Сергеевы жили в небольшой комнатушке. Кровать и стол прижимались к печке. Скромное помещение было убрано и пахло сосновыми дровами. На полу лежали домотканые половики, но штукатурка на стенах рассыпалась, и через весь потолок, подобно железнодорожным рельсам, шли длинные кривые трещины. Поговорить наедине не представлялось возможным.
— На улице холодно — выходить неохота. — Сергеев опустился на стул. — Ты можешь спокойно говорить при Ларисе. Она знает, чем мы занимаемся.
— Знает?
— Конечно.
Сергеев явно нервничал. Он не хотел оставаться с Виктором один на один.
— Как рука? — участливо поинтересовался Аркин.
— Да надоело уже с ней носиться.
Лариса, не обращая внимания на мужчин, стояла у стола и держала одной рукой ящик, как будто боялась его отпустить. На лице ее замерла счастливая улыбка. Аркин был не в силах смотреть на нее и отвернулся.
— Тебе повезло, товарищ, — спокойным тоном произнес он. — Ведь ты ушел до того, как началась резня.
— Да, я слышал, ребятам туго пришлось.
— Хуже, чем туго.
— Да, — снова сказал Сергеев и посмотрел на ящик на столе. — Тебя тоже ранили?
— Пара царапин. Пустяки.
— Кто мог подумать, что эти гниды станут рубить таких мальцов, верно?
— Мы на это рассчитывали, и мы ошиблись.
Вязкая тишина наполнила комнату. Было слышно лишь тяжелое дыхание Сергеева.
— Почему ты это сделал? — спросил Аркин.
— Что сделал?
— Предал этих мальчишек.
Лариса ахнула.
— Как вы смеете, товарищ Аркин? — воскликнула она.
Но Сергеев ничего не ответил. Он продолжал смотреть на ящик.
— Почему? — повторил Аркин. — Солдаты ждали нас. Они знали, куда мы шли, и были готовы к атаке. Почему ты это сделал?
— Изза ребенка, — прошептал Сергеев.
Лариса вскинула ко рту руку.
Сергеев не посмотрел на нее.
— В ту ночь, когда мы с тобой нарвались на охранку, они потом меня снова поймали, Виктор. После того как мы с тобой разошлись. Загнали меня в угол, как крысу, и стали лупить в канаве, пока снова не сломали руку. Они сказали, что бросят меня в тюрьму и я буду там гнить до конца жизни. Если бы не Лариса… Если бы не ребенок, которого она носила… Мне пришлось это сделать. — Вскинув глаза на Аркина, он произнес неожиданно охрипшим голосом: — Ты не знаешь, каково это — любить когото больше жизни. Не знаешь, что ктото может быть для тебя даже важнее, чем твои убеждения. Я не мог допустить, чтобы мою жену с ребенком вышвырнули на улицу.
По щекам Ларисы текли слезы, но она не издавала ни звука. Ребенок, почувствовав ее настроение, заплакал.
— Давай продолжим этот разговор на улице, — сдержанно произнес Аркин. — Твой жене и ребенку незачем его слышать.
Он взял Сергеева за плечо и рывком поставил на ноги. Когда они выходили из комнаты, Лариса подхватила раскричавшегося младенца, прижала его к груди и стала убаюкивать, чтото тихонько приговаривая. Аркин быстро развернулся к ним спиной, и все же образ этот засел в его мыслях. Оказавшись на улице, двое мужчин какоето время шли молча. Снег к этому времени прекратился, но теперь с крыш свисали огромные снежные шапки, готовые в любой миг свалиться на голову неосторожному прохожему. Вся Россия была такой. Стоило зазеваться, расслабиться, и она обрушивалась на тебя, давила и сокрушала.
— Дружище… — начал Сергеев.
— Я тебе не друг.
— Виктор, прошу тебя, я…
— Ты — предатель. Эти мальчишки доверились нам, и это доверие погубило их. И ты предал меня. Это ты сообщил охранке, что я спрятал гранаты в гараже министра.
— Нет, нет, я не предавал тебя, Виктор. Я хотел, чтобы они самого Иванова сцапали.
— Хватит болтовни, товарищ.
Они проходили мимо темного узкого переулка с замерзшими помоями и дохлыми крысами. Виктор остановился и, не меняя выражения лица, вынул изпод пальто маленький пистолет, приставил его к голове Сергеева и нажал на курок. Оттащив безжизненное тело в переулок, он пошел прочь. Образ Ларисы с прижатым к груди ребенком не оставлял его.
26
Поднимаясь по Иорданской лестнице Зимнего дворца, Валентина обмахивалась белым веером из лебединых перьев. Все было официально. Она — шлюха и выставлена на продажу. Готовы заплатить? Берите ее, она ваша.
Императорский бал был тщательно срежиссированным действом, целью которого была демонстрация непомерного богатства и роскоши. Для Петербурга он являлся одним из самых значительных событий сезона. Отпечатанные на плотной веленевой бумаге с тисненым золотом двуглавым орлом приглашения были предметом зависти и пределом мечтаний всех городских аристократов. Сотни люстр и канделябров наполняли дворец ослепительным светом, который отражался от зеркал и золотых ваз. Мария, племянница графини Серовой, шепнула Валентине, что орхидеи доставили в Петербург специальными поездами из Крыма, но это не заинтересовало девушку. Она присутствовала на балу лишь потому, что так захотел отец. Пока они шли через Николаевский аванзал, Мария не переставая ахала от восторга.
— Валентина, — задыхаясь, промолвила она, — помоему, мы умерли и попали в рай.
— Я умерла и попала в ад.
— Не глупи. Ты посмотри вокруг. Все эти красивые офицеры только того и ждут, чтобы мы обратили на них внимание.
Толпа гостей слилась в пестром мерцании, пышные апельсиновые, лимонные деревья и высокие пушистые пальмы закружились перед глазами Валентины. Она обмахивала разгоряченные щеки, не обращая внимания на князей и княгинь, на герцогов и графов, на епископов в фиолетовом облачении с длинными белыми накидками.
Лучше было умереть, чем идти сюда. Эта мысль не давала покоя Валентине. Она вспомнила Катю, ту ночь, когда нашла ее с ножницами в запястье, и, несмотря на то что в зале было очень тепло, содрогнулась.
Мария тут же схватила ее за руку.
— Волнуешься?
— Нет. Почему я должна волноваться?
— Потому что здесь будет и твой Степан. Вместе с родителями, графом Черновым и его женой.
— Мой Степан, — медленно, с расстановкой произнесла Валентина.
— Что с тобой?
— Пытаюсь свыкнуться с этой мыслью.
