Одинокий волк - Пиколт Джоди Линн (бесплатные полные книги txt, fb2) 📗
– Да.
– И сколько людей, которым поставили ужасный – даже временно – диагноз, продолжали жить долго и счастливо? Вы же не можете утверждать, что через пять лет кто-нибудь не придумает средство, которое поможет человеку с повреждениями мозгового ствола выздороветь?
Доктор Сент-Клер вздыхает.
– Все верно. Однако откуда нам знать, сколько придется ждать, прежде чем мы увидим эти гипотетические средства, о которых вы говорите?
Циркония смотрит ему прямо в глаза.
– Согласна, наверное, чуть больше двенадцати дней, – говорит она. – Вопросов больше не имею.
Доктор Сент-Клер встает, но его задерживает судья.
– Доктор, – говорит он, – у меня еще один вопрос. Я многое из медицинской терминологии, которой вы сыпали сегодня, не понял, поэтому спрашиваю прямо: как бы вы поступили, если бы это был ваш брат?
Нейрохирург снова медленно опускается в кресло. Он отворачивается от судьи и смотрит на Кару. Его взгляд смягчается, на глаза наворачиваются слезы.
– Я бы попрощался и отпустил, – отвечает доктор Сент-Клер.
Наверное, я шел дней шесть-семь, пытаясь вернуться к людям. Я часто плакал, уже ощущая, как мне не хватает волчьей семьи. Я знал, что они без меня выживут. Вот только был не уверен в обратном: что я смогу выжить без них.
Само собой, я не видел себя за эти два года, а случайные отражения в грязных лужах – не в счет. Волосы у меня отросли до лопаток и превратились в дреды. Отросла и окладистая, густая борода. На лице живого места не было от царапин, полученных во время игр с собратьями. Несколько месяцев я по-настоящему не мылся. Я сбросил почти двадцать пять килограммов, и мои руки, как ветки, торчали из рукавов комбинезона. Думаю, я воплощал собой самый страшный кошмар.
Я услышал звук автострады задолго до того, как ее увидел, и осознал, насколько обострились мои чувства: я почувствовал запах горячего асфальта за много километров до того, как леса стали редеть и передо мной оказалась дорожная насыпь. Выйдя на яркий солнечный свет, я зажмурился. Грохот проезжающего мимо трактора с прицепом был настолько оглушающим, что меня отбросило назад. Облако горячей пыли, которую поднял трактор, сдуло волосы с моего грязного лица.
Когда я подошел к забору из рабицы и дотронулся до него, прохладная сетка настолько отличалась от всего, к чему я в последнее время прикасался, что я минуту стоял неподвижно, ощущая только мощь и чистые линии металла. Я вскарабкался на забор, ловко перемахнул через него и тихо спрыгнул на землю: мастерство двигаться бесшумно я за это время отточил. Когда я услышал голоса, волосы встали у меня дыбом и я инстинктивно пригнулся к земле. Перебежал в другое место, чтобы держаться по ветру и никто не узнал о моем приближении.
Это была группа девочек-скаутов, или как там их называют в Канаде. Они устроили привал, пока их автобус, как неповоротливое животное, спал в тени стоянки.
Я разволновался, ощущая себе совершенно беззащитным. Здесь не было деревьев, за которыми можно было укрыться, а рядом не было живой души, готовой, если надо, драться со мной бок о бок. Я слышал шум пролетающих по шоссе машин, и каждый такой звук был для меня сродни свисту пролетающей совсем рядом пули – и от этого спокойнее не становилось. Девочки смеялись так оглушительно, что мне пришлось закрыть уши ладонями.
Вспоминая об этом, я могу представить, каково было этим девочкам: только что они шутили – и вдруг к их накрытому столу подскакивает смердящее чудовище в лохмотьях. Некоторые начали кричать, одна побежала к автобусу. Я хотел их успокоить, но, руководствуясь инстинктами, только пригибался и втягивал голову в плечи.
Потом я вспомнил, что у меня есть голос.
Которым я уже два года не пользовался – только рычал и выл.
Мой голос оказался хриплым, едва слышным – какое-то повизгивание. Звук, который я не мог вспомнить.
Я попытался таким образом изогнуть язык, чтобы получилось слово. Говорить было больно. Пока я, запинаясь и хрипя, выдавливал слоги, прибежал водитель автобуса.
– Я уже позвонил в полицию! – пригрозил он, не подпуская меня ближе с помощью единственного попавшегося под руку оружия – гигантского фонарика.
И тут ко мне вернулась речь.
– Помогите, – сказал я.
Если честно, не было бы счастья, да несчастье помогло – приехала полиция. Сначала их трудно было убедить в том, кто я, несмотря на то, что в нагрудном кармане моего изорванного в лохмотья комбинезона лежало водительское удостоверение, которое я прихватил с собой два года назад, когда отправлялся в лес. Я уверен, что, глядя на меня, полицейские решили, что я бездомный попрошайка, укравший чужой кошелек. Только после звонка Джорджи, когда она разрыдалась в трубку, они наконец-то поверили мне и разрешили помыться в примыкающем к раздевалке душе. Выдали мне форменную футболку и штаны. Купили гамбургер в «Макдоналдсе».
Я проглотил его за пять секунд. И следующий час провел в туалете – меня тошнило.
Начальник полиции купил мне воды и соленых крекеров. Ему хотелось знать, что, черт побери, может заставить человека уйти жить в волчью стаю. Особенно его интересовало, почему меня не съели на ужин. Чем больше мы беседовали, тем звонче становился мой голос, и слова, которые раньше, словно привидения, парили у моего нёба, теперь плавно слетали с языка – нескончаемым потоком, такие настоящие.
Он извинился за то, что мне придется спать в «обезьяннике» на узкой койке. И несмотря на то, что это была первая за два года настоящая кровать, я никак не мог улечься. Создавалось такое впечатление, что стены смыкаются надо мной, хотя полицейские даже не стали запирать дверь камеры. Все пахло чернилами, тонером и пылью.
Когда рано утром в комнату ожидания привели Джорджи, которая всю ночь провела в пути, чтобы добраться ко мне, я крепко спал на полу камеры. Но, как и любое дикое животное, я вскочил на ноги еще до того, как она перешагнула порог. Я узнал о ее появлении по запаху шампуня и духов, который, словно цунами, ворвался в помещение еще до ее появления.
– Боже мой! – пробормотала она. – Люк!
Она бросилась ко мне.
Думаю, в этом все дело – инстинкты взяли верх, разум отключился. Как бы там ни было, когда Джорджи побежала ко мне, я сделал то, что сделал бы в этой ситуации любой волк.
Настороженно попятился от нее.
Сколько бы мне ни осталось жить, но я всегда буду помнить, как потухли ее глаза, словно резкий порыв ветра задул пламя свечи.
Когда я стою за свидетельской трибуной и клянусь говорить правду и только правду, то держу левую руку в кармане отцовской куртки и вдруг нащупываю крошечный лист бумаги. Я не хочу доставать бумажку прямо сейчас, чтобы прочесть, что же там написано, особенно когда сам нахожусь в сложном положении, но просто умираю от любопытства. Что это? Записка? Список покупок, сделанный рукой отца? Почтовое уведомление? Квитанция из прачечной? В голове проносится образ приемщицы химчистки, которая удивляется тому, что Люк Уоррен не явился за своим заказом в минувший понедельник. Интересно, как долго они хранят вещи? Позвонят ли отцу, чтобы попросить его зайти? Или просто отдадут вещи малоимущим?
Когда мне удается незаметно достать бумажку из кармана и положить на свидетельскую трибуну так, что остальным кажется, будто я просто опустил глаза, становится понятно, что это предсказание – из тех, что кладут в печенье в китайских ресторанчиках.
«Злость начинается с глупости и заканчивается сожалением».
Зачем отец ее хранил? Неужели чувствовал, что это сказано о нем? Неужели перечитывал бумажку время от времени и считал ее предупреждением?
Или просто сунул в карман и забыл?
А может, предсказание напоминало ему обо мне?
