Львиное Око - Вертенбейкер Лейла (книга жизни .txt) 📗
— Отойдите, — приказала Эльспет охраннику.
Схватив легкий стул, Герши швырнула его в сторону начальницы. Невысокая, крепко сбитая фрейлейн Шрагмюллер с грозным видом поднялась навстречу разъяренной «слушательнице».
— Ведите себя прилично, Х-21, — одернула она Герши.
— Не хочу, — ответила, тяжело дыша, Герши, но с места не двигалась. — И не буду! И чушь эту не намерена запоминать! Ты думаешь, мужчинам нравятся женщины, умеющие складывать цифры и рисовать карты? Ты, ослиная твоя башка, целка проклятая! Сейчас же выпусти меня отсюда!
Перепуганные солдаты кинулись к Герши, готовые запереть ее в карцер, но Эльспет жестом остановила их.
— Подождите за дверью, — приказала она.
— Но, фрейлейн…
— Делайте, что вам велено!
После того как солдаты ушли, в кабинете воцарилась тишина. Мата Хари и Докторша, которым суждено будет стать самыми знаменитыми шпионками в мире, стояли, прицениваясь друг к другу.
— Вы знаете слишком много, чтобы мы вам позволили вернуться домой. А для того чтобы стать нашим агентом, вы знаете слишком мало. Чего же вы от нас ждете?
До разгоряченного рассудка Мата Хари дошел смысл слов, произнесенных холодным, проникновенным голосом.
— У меня есть друзья, — начала она защищаться.
— Кронпринц и т. д. и т. п. Несомненно. Думаю, ваши друзья будут огорчены, если никогда больше не увидят вас.
— Вы не посмеете. Я Мата Хари…
— А я Фрейлейн Доктор. За мою голову обещано крупное вознаграждение.
Герши была на пятнадцать сантиметров выше молодой женщины с красивым и строгим лицом, стоявшей перед нею. Дерзко вскинув голову, Мата Хари проговорила:
— Я… — Но ей не под силу было сломить железную волю Эльспет. Битва была проиграна.
Великолепным, драматическим жестом опустившись на колени, Герши скрестила руки на груди и склонила голову. Эльспет почувствовала себя обезоруженной. Ожидая мольбы о помиловании, она скривила губы. Она не могла понять, что сила женщин, которых презирала, в их видимой беспомощности.
Мата Хари заговорила глухим голосом. Должно быть, ее языческие боги подсказали ей, что надо говорить.
— Простите меня, фрейлейн, за мои несправедливые слова. Мы, яванки, вспыльчивы, но зато верны до гроба. Вы служите кайзеру, и я вас уважаю. Я уважаю вас, моя госпожа, но я не могу быть такой самоотверженной, как вы. Я грешница, фрейлейн, меня часто называли шлюхой. Но разве куртизанка может быть шлюхой, если она служит кайзеру? Я предлагаю отдать свое тело и сердце нашему общему делу. Выслушайте меня, Фрейлейн Доктор. Я не смогу вызубрить все эти модели, чертежи, цифры и миллиметры. Я запоминаю лишь то, что слышу собственными ушами. Мужчины рассказывают мне многое. Они смотрят мне в глаза, целуют мне руки, шепчут на ухо. Когда мужчина считает, что его любят, он перестает быть благоразумным. Пошлите меня! Пошлите меня служить делу кайзера!
Номер прошел. Прежде всего потому, что она искренне верила каждому своему слову.
Эльспет не могла подавить в себе презрение к Герши, хотя и поверила ей.
— Мы сможем использовать вас, — согласилась она. — Для таких, как вы, дело всегда найдется.
Мата Хари смиренно поблагодарила ее.
Герши отыскала меня в Париже. Разрумянившись от собственной значимости и жизни, полной приключений, она уже не боялась меня. Мне это было только на руку. В первую же ночь я грубо овладел ею, и мы назвали это любовью.
Номера в отеле «Атеней», которые я снял для Герши, стали «крышей» для моих агентов. В Париже, как и в Берлине, мужчинам нужно было место, где они могли бы провести вечер и разрядиться. Война шла по колено в грязи, смешанной с кровью. Людям нужно было забыть картины, которые они видели наяву или в собственном воображении. А в комнатах Мата Хари их ожидало шампанское; в номерах за окнами, завешенными плотными портьерами, было тепло и светло.
Были и девушки, чтобы «размагнититься». Близость смерти и чувство опасности обостряют желание. Пусть Герши выступает в роли хозяйки и королевы бала. Горничные, которых я подбирал, были довольно покладисты. Можно было питать страсть к хозяйке и удовлетворять ее с хористками. У меня еще не было намерения делить Мата Хари с кем-то другим. Она принадлежала мне всецело.
В ее номерах нам было весьма удобно встречаться. Под словом «мы» я имею в виду круг агентов, работавших на данном уровне. Мы передавали друг другу записки. Обменивались информацией, делая вид, что рассказываем друг другу непристойные анекдоты. Но больше чем по двое или трое мы не собирались.
Я восстановил связь с Бэндой-Луизой в Голландии, и первый секретарь голландского посольства, почтенный, но глуповатый господин, разрешил мадам Мак-Леод посылать бандероли и письма дипломатической почтой. Это оказалось идеальным способом отправки сведений за пределы Франции. Бэнда-Луиза добросовестно передавала по назначению написанные на папиросной бумаге невидимыми чернилами послания, вложенные в конверты с письмами от ее матери.
Всякий раз Герши протестовала против отправки такого рода донесений.
— Найди какой-то иной способ, Франц, — умоляла она меня. — Ведь это моя дочь!
Но ей не оставалось ничего другого, как плакать. При виде ее слез я зверел. После того как я заставил ее собственноручно переписать некоторые сообщения, она так разревелась, что я пообещал бросить ее. Это ее отрезвило. Я был орудием мщения, но в то же время возлюбленным и властелином, в котором она нуждалась.
Существовали и другие обстоятельства, напоминавшие ей о том, сколь шатко ее положение. Средства из Берлина всегда поступали с опозданием, а своих денег у нее не было. Вилла в Нейи, в свое время подаренная ей англичанином, которого она постоянно называла отвратительным прозвищем «Бобби-мой-мальчик», была реквизирована. Проценты от закладной суммы едва покрывали плату за гостиницу. Кредит у Герши был весьма непрочный, но когда она получала наличные, то платила по счетам весьма неохотно. Она обретала уверенность лишь когда покупала роскошные туалеты и разного рода побрякушки. Когда ее охватывал страх, Герши начинала покупать всякую всячину.
В числе представителей различных кругов общества, которые были когда-то ее гостями, насчитывалось множество поклонников, но ни одного богатого или влиятельного покровителя, кроме меня.
Все же она старалась избегать меня. Где-то в середине ее размягченного сентиментального сердца находилось твердое, как камень, ядро. В болоте ее лжи существовал крохотный островок истины! Мне так и не удалось обнаружить и искоренить это ядро, на котором зиждилась ее гордость.
Я мог ее унижать и унижал, но сделать это было нелегко. В ней сохранялась какая-то прочная основа, если можно так выразиться, и когда Герши не желала чего-то знать, то надевала весьма удобную для себя маску молчальницы. Чтобы подловить ее на чем-то, приходилось постоянно быть начеку.
А после того как у Анри де Ривьера вошло в привычку приходить к нам каждый вечер, у Герши появился своего рода светский телохранитель. Этот потасканный молодой гомосек успел прославиться как пилот недавно возникшей французской авиации. Уцелев в авиакатастрофе, он приехал в отпуск в Париж. По какой-то причине, известной лишь такому извращенному типу, как он, Анри буквально обожал Герши. Поскольку своим остроумием он ничуть не уступал бесспорной храбрости, всякий раз, когда я пытался искусно укусить Герши, де Ривьер еще искуснее защищал ее.
Когда мы оставались наедине, в моей власти было причинить ей боль, но делал я это осторожно. Герши чрезвычайно болезненно относилась к тому, что у нее обвислые груди, и я настаивал, чтобы перед объятиями она снимала бюстгальтер.
При всяком удобном случае я показывал ей свою «доброту», упоминал о ее недостатке, и каждый раз это задевало ее за живое.
Я сам не однажды подвергался унижениям и старался выместить их на Герши. Война захватывала все новые слои населения: на тех, кто не находился на фронте, смотрели косо. Мужчина призывного возраста в штатской одежде постоянно должен был объясняться, иначе происходили досадные инциденты. Встречая таких, как я, на улице, женщины, казалось, готовы были плюнуть нам в лицо, а детвора, видевшая героя в любом болване, надевшем мундир, осыпала нас насмешками.
