Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века - Реньё Люсьен (библиотека книг .txt) 📗

Естественно, что к повседневности следует относить не только пребывание отшельника на одном месте, но и его перемещения в пространстве — тем более что в последнее время признано, что мир отцов пустыни был более «мобильным», чем это ранее представлялось исследователям. Отец Люсьен постарался по возможности подробно осветить вопрос того, как, куда и почему путешествовали отцы–пустынники. В этой же главе своей работы отец Люсьен касается другой интересной и мало еще разработанной темы — появление в монашеской литературе «праведника в миру». Эта фигура — своеобразное зеркало, в которое время от времени должен смотреться монах, чтобы не впасть в гордость, нарциссизм или чванство. Уже очень, увы, хорошо известно, что бывает, когда это «зеркало» стремятся убрать… Интересно еще и то, что отец Люсьен затронул не только «материальный», но и духовный аспект путешествия. Оставаясь на месте, монах постоянно пребывает на пути к Богу, и наоборот, куда бы монах ни шел, он все равно пребывает в келье. Как это часто бывает, в этих словах только видимое противоречие — на самом деле они по–разному выражают основную суть монашеского подвига: нужно только научиться понимать за внешними на первый взгляд вещами важные духовные категории.

Отец Люсьен хорошо понимает, что отшельничество в его «классическом» виде, предполагающем полное уединение, являлось только идеалом, который воплощался редко и был доступен лишь немногим. Ведь чтобы передавать друг другу опыт духовной жизни подвижники вынуждены были общаться и, как показывает внимательное чтение апофтегм, делали они это весьма охотно. По всей видимости, жизнь в основных монашеских центрах Нижнего Египта — Нитрии, Келлиях и Скиту — была подчинена недельному ритму. Всю неделю монахи пребывали порознь, а на выходные приходили на совместное богослужение и трапезу. Конечно, могли быть и варианты: часто монах подвизался не один, а вместе со старцем или даже в небольшой монашеской общине, но речь ведь идет о совместных выходных собраниях всей «конгрегации». И здесь, как не раз подчеркивает отец Люсьен на страницах своей книги, монахи могли оставаться простыми людьми со своими вполне понятными человеческими слабостями: «Во время духовной проповеди аввы монахи могли дремать или даже спать… Однако стоило старцу начать рассказывать слегка фривольную историю, братия тут же просыпалась и начинала внимательно слушать».

Отец Люсьен вполне ясно показывает важную роль старцев в организационном упорядочивании монашеской жизни на самом раннем ее этапе: вокруг старцев образуются малые общины их учеников, и некоторые из них перерастают затем в более крупные монашеские объединения. Так, например, очень возможно, что четыре известных монастыря Скита выросли из общин, изначально объединившихся вокруг известных старцев. По сути, такой процесс имел место по всему Египту, однако объединения Нижнего Египта и киновии Верхнего Египта существенно разнились по своим организационным принципам. Монахи–киновиты собирались вокруг подвижника, который основывал общину (как, например, в случае с Пахомием Великим) и воспитывал у них уважение к авторитету настоятеля. После кончины настоятеля его место занимал другой игумен, назначенный основателем общины или избранный монахами. Но в среде отшельников и полуотшельников формальная иерархия отсутствовала, существовал только духовный и моральный авторитет старцев. Однако насколько сильно было неформальное влияние старцев, если сравнивать его с формальной властью настоятеля в киновиях — вопрос не такой простой. Возможно, оно было куда более действенным, чем это может показаться на первый взгляд. Так, например, подвижник Валент, рискнувший утверждать, что не нуждается в причастии, поскольку видел Христа, был по распоряжению старцев закован в цепи и провел таким образом целый год (Лавсаик, гл. 25). Но в любом случае сейчас, когда довольно много внимания уделяется «альтернативным» монашеским объединениям, таким, например, как sarabaitae и remnuoth [1582], а существование монашества в Египте как единой духовной традиции поставлено под вопрос, не худо бы еще раз напомнить о той организационной и объединяющей роли, которую сыграли в монашеской истории первые поколения египетских отцов пустыни.

В последнее время, в немалой степени благодаря феминистскому движению и гендерным исследованиям, усилился интерес к «женской теме» и отношениям полов в различных аскетических традициях. И христианское монашество не стало исключением. Если еще лет тридцать назад трудно было найти даже сносную статью по этому предмету, то ныне в распоряжении заинтересованного читателя есть уже несколько монографий по различным аспектам женской аскезы периода поздней Античности, не говоря уже о более скромных научных публикациях [1583]. В столь тонком и деликатном вопросе, как отношения монахов с женщинами или даже о еще более «заповедном» — о предполагаемых гомосексуальных отношениях в «закрытых» мужских сообществах, отец Люсьен старается предельно честно говорить с современным ему миром, не уподобляясь тем, кто, выбрав для себя роль страуса, с «вящей радостью» прячет голову в песок, считая, что такая позиция и есть самая достойная, и полемизируя с теми, кто — сознательно или нет — пытается исказить данные источников (в чем читатель вполне может убедиться на страницах этой книги). Критерий в этом вопросе может быть только один — сам текст монашеских апофтегм, который не следует ни замалчивать, ни извращать. Попутно отец Люсьен, как нам кажется, ясно развенчивает миф о монахах–женоненавистниках. Читатель сможет убедиться, что «обширные сведения источников об Отцах пустыни, которыми мы располагаем, показывают, что у них нет и тени того манихейства, которое вынуждало бы их презирать тело, пол, женщин, но мы находим там здоровый реализм по отношению к плоти». В этой связи стоит напомнить еще и то, что церковный чин венчания в Византии был составлен именно монахами — так о каком же презрении к супружеской жизни может идти речь! Отдельные, довольно нелицеприятные, высказывания монахов о женщинах в счет не идут: часть никогда не следует ставить на место целого. Ошибки и искажения в столь непростом вопросе отец Люсьен справедливо склонен видеть в неадекватности наших представлений о подвижниках IV века: «В современном обществе, где секс и сексуальность стали предметом весьма важным, бывает сложно беспристрастно понять подлинное целомудрие и воздержание от любых плотских удовольствий».

Об одном положении работы отца Люсьена стоит упомянуть особо. Он пишет о явлениях «потусторонних сил» и чудесах как о фактах монашеской повседневности. Давно уже следует признать, что феномен чуда как такового не верифицируем убедительно средствами современного научного знания в принципе, не говоря уже об арсенале гуманитарных наук. Из этого тупика, как нам думается, существует два выхода. Либо оставить в стороне все сведения о чудесах, либо признать чудеса культурным фактом, фактом ментальности и изучать их с этой точки зрения. И если первая парадигма не даст нам ничего (если прямо не исказит историческую картину!), то вторая откроет ряд интересных перспектив. Начать хотя бы с того, что нынешние представления о чуде сильно отличны от тех, которыми жили первые подвижники. Для них, как пишет одна современная исследовательница, чудеса были не «нарушением законов природы», потому что тогда просто–напросто еще не было такой концепции. Чудеса являлись «особым проявлением силы небес, которая и учреждает мир во всякое время» [1584]. Они демонстрируют представление о том, что в пустыне эти проявления были свойственны не всем, но святым, то есть тем, кто оказался способен стяжать в себе подобные «знаки Царствия», принадлежать одновременно к двум мирам — земному и небесному. Чудо тесно связано с понятием святости, фактически оно есть функция святого [1585]. Но мало того — чудо есть гарантия «связи времен» (библейского и нынешнего), доказательство присутствия Божиего в мире. Ведь недаром Сатана, явившись к известному подвижнику, авве Аполлону, после того как тот совершил чудо умножения хлебов, задает ему вопрос: «Ты разве Илия или кто?то из пророков и апостолов, что дерзаешь совершать такое?» — и слышит в ответ: «А разве Бог ныне куда?то удалился?» Отец Люсьен обращает внимание на интересную особенность — с обилием «повседневных» чудес (например, исцелений) мы встречаемся на границе пустыни — там, где монашество соприкасается с «внешним миром». Сама же пустыня — это место, где сходятся горизонты земного и небесного, но одновременно там идет напряженная борьба сил света с силами тьмы, что само по себе несколько меняет грани реальности: когда отшельник лично встречает дьявола или видит ангела, то, как отмечает отец Люсьен, ни того ни другого это не удивляет. В пустыне такое является нормой. И это лишь один из многих примеров. Другое следствие подобной «измененной реальности» — отношения отшельников с животными. И здесь тоже, как и во многих других местах своей книги, отец Люсьен переходит в «ментальное пространство» своих героев, но делает это незаметно и ненавязчиво, а иногда и с мягким юмором, свойственным мудрым и духовно опытным людям: «Вопреки тому, что мы могли бы подумать, эти отношения подчинялись строгим и неизменным правилам. Бог не занимается — если позволено будет так сказать — изготовлением монстров, чтобы отвлечь или, наоборот, помочь отцам пустыни. И бесы не имеют такой силы… Они могут только производить фантомы ужасных зверей и заставлять их кричать или двигаться так, чтобы те пугали монахов. Но это всё не более, чем иллюзия. Настоящие животные служат Богу и людям, и если они иногда и наносят вред смертным, то исключительно тем, кто заслуживает того по грехам своим».