Правда сталинских репрессий - Кожинов Вадим Валерьянович (читать книги .txt) 📗
Уже много лет назад, вскоре после смерти Сталина, Анна Ахматова произнесла слова, которые до сих пор многие любят цитировать: "Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили".
Анне Андреевне принадлежит немало метких суждений, но эти её слова явно упрощают реальность 1937-го и позднейших годов: две противоположные «стороны», о которых она говорила, сплошь и рядом совмещались в одном и том же человеке… Так, в 1960-х годах немалую популярность приобрели сочинения литератора Бориса Дьякова о пережитой им судьбе заключенного, но позднее по документам выяснилось, что до того, как его «посадили», он сам «посадил» десятки людей… Или другой пример. В первое издание уже упомянутого «Непридуманного» (1991) Льва Разгона вошел небольшой раздел «Военные», в центре которого — судьба двоюродного брата автора, Израиля Разгона — высокопоставленного армейского политработника, расстрелянного в конце 1937 года. В рассказе создается прямо-таки героический образ, речь идет о выдающихся "уме, честности и бесстрашии Израиля", о его благородной дружбе с легендарным героем Гражданской войны Иваном Кожановым и т. п. Однако, переиздавая свое сочинение через три года, в 1994-м, Л. Разгон явно вынужден был выбросить этот краткий раздел (менее 20 страниц) из своей книги (все её другие составные части вошли во второе издание), поскольку по документам было установлено, что именно его кузен Израиль Разгон «посадил» своего друга Ивана Кожанова, о чем как раз в 1991 году было сообщено в печати…
Прежде чем идти далее, нельзя не остановиться на возбуждающем страсти вопросе, который, по всей вероятности, уже возник в сознании читателей. Почему в обсуждение феномена "1937-й год" вовлеклось столь много еврейских имен?
Правда, реакция на это обилие еврейских имен будет, без сомнения, совершенно иной у разных читателей. Одни скажут, что вот, мол, евреи в 1937 году устроили в стране очередную кровавую мясорубку. Но здесь я не могу не повторить то, о чем уже говорил выше. Русский человек, не лишенный разума и честности, должен возмущаться прежде всего и главным образом теми русскими, которые участвовали в терроре на своей родной земле, а не евреями и вообще людьми других национальностей! Вина этих русских гораздо более тяжкая и позорная, чем вина любых «чужаков»! К этой теме, впрочем, нам еще придется обращаться.
Но неизбежна и другая реакция на обилие еврейских имен в разговоре о 1937 годе: эти имена, мол, тенденциозно выпячены в «антисемитских» целях. И неправильно было бы закрыть глаза на эту сторону дела, причем не только (и даже не столько) ради опровержения упреков в «антисемитской» тенденциозности, но и — прежде всего! — ради всестороннего уяснения реальной политической ситуации 1930-х годов. Выше цитировалось исследование израильского политолога М.С. Агурского, который не «побоялся» напомнить, что к 1922 году в верховном органе власти — Политбюро — состояли три (из общего количества пяти членов) еврея. Между тем в 1930-х годах в составе Политбюро (тогда — десять членов) имелся только один еврей — Каганович. Об этом очень часто говорится в сочинениях о тех временах с целью показать, что евреи тогда уже не играли первостепенной роли в политике.
Всецело естественный процесс постепенного «продвижения» во власть представителей «основного» населения страны действительно совершался, но колоссальная роль евреев в верховной власти первых послереволюционных лет привела к чрезвычайно весомым результатам, — о чем недвусмысленно писал тот же М.С. Агурский. В его уже не раз цитированной книге есть специальное «приложение» под заглавием "Демографические сдвиги после революции", где прежде всего, как он сам сформулировал, "идет речь о массовом перемещении евреев из бывшей черты оседлости в центральную Россию" и особенно интенсивно — в Москву; "В 1920 г., — констатирует М.С. Агурский, — здесь насчитывалось 28 тыс. евреев, то есть 2,2 % населения, в 1923 г. — 5,5 %, а в 1926 г. — 6,5 % населения. К 1926 г. в Москву приехали около 100 тыс. евреев" (с. 265).
Имеет смысл сослаться и на сочинение другого, гораздо более значительного, еврейского идеолога — В.Е. Жаботинского. На рубеже 1920-1930-х годов он привел в своей статье "Антисемитизм в Сов. России" следующие сведения:
"В Москве до 200.000 евреев, все пришлый элемент.
А возьмите… телефонную книжку и посмотрите, сколько в ней Певзнеров, Левиных, Рабиновичей… Телефон — это свидетельство или достатка, или хорошего служебного положения".
Из обстоятельного справочника "Население Москвы", составленного демографом Морицем Яковлевичем Выдро, можно узнать, что если в 1912 году в Москве проживали 6,4 тысячи евреев, то всего через два десятилетия, в 1933 году, — 241,7 тысячи, то есть почти в сорок раз больше! Причем население Москвы в целом выросло за эти двадцать лет всего только в два с небольшим раза (с 1 млн. 618 тыс. до 3 млн. 663 тыс.).
В сознание многих людей — о чем уже шла речь — давно внедрено представление, что евреи тем самым вырывались, «освобождались» из чуть ли не «концлагеря» — "черты оседлости". Но вот, например, И.Э. Бабель записывает в дневнике об исчезавших на его глазах еврейских местечках в "черте оседлости": "Какая мощная и прелестная жизнь нации здесь была…" Через много лет, в 1960-х, М.М. Бахтин рассказал мне о своей только что состоявшейся беседе с широко известным в свое время писателем Рувимом Фраерманом, который был старше Бабеля и еще лучше знал еврейскую жизнь в "черте оседлости". Р.И. Фраерман (1891–1972) с глубокой горечью говорил о том, что в пределах этой самой «черты» в течение столетий сложились своеобразное национальное бытие и неповторимая культура, которые теперь, увы, безвозвратно утрачены…
Однако среди родившихся позднее, чем Бабель и Фраерман, евреев господствовало иное мнение. Я рассказал тогда же о сетованиях Фраермана близко знакомому мне поэту Борису Абрамовичу Слуцкому (1919–1986), и он не без гнева воскликнул: "Ну, Вадим, вам не удастся загнать нас обратно в гетто!" Подобное «намерение», разумеется, даже и не могло бы прийти мне в голову — уже хотя бы в силу его полнейшей утопичности. Тем не менее «реакция» Слуцкого была, несомненно, типичной для евреев, которые не могли иметь представления о реальной жизни в "черте оседлости", — несмотря даже на то, что жизнь эта нашла художественное и, более того, поэтическое воплощение, скажем, в прозе Шолом Алейхема и живописи Шагала.
Могут, впрочем, возразить, что в произведениях Шолом-Алейхема и Шагала воссозданы не только «поэзия» жизни еврейских «местечек», но и её тяготы и страдания. Однако такое возражение совершенно неосновательно, ибо литература и живопись того же времени, запечатлевшие русскую жизнь, ничуть не менее драматичны и даже трагедийны; собственно говоря, "поэзия бытия" и немыслима без тягот и страданий…
Но обратимся непосредственно к еврейскому «перемещению» 1920-х — начала 1930-х годов. Сотни тысяч евреев после 1917 года бесповоротно уходили из тех городов и городков на западных землях России, где их предки жили в течение столетий, и устремлялись в центр России; только в Москву переселились к 1933 году, как мы видели, около четверти миллиона евреев!
Это своего рода "великое переселение", естественно, не могло не иметь самых существенных последствий, "Очень большое число евреев", резюмировал в своем исследовании М.С. Агурский, оказалось "в ряде жизненно важных областей государственной, экономической, социальной жизни" (цит. соч., с. 260).
Стоит сказать о том, что многие из пишущих об истории считают ненужной или даже вредящей истине самую постановку вопроса о роли "национального фактора" и особенно о роли евреев в истории России. Так, например, в 1992 году Г.А. Бордюгов и В.А.Козлов в своей совместной книге "История и конъюнктура" заявили:
"Мы собственными глазами видели, как в 1988 г. некоторые люди, опираясь на статью В. Кожинова "Правда и истина" ("Наш современник", 1988, N 4), составляли списки партийных работников 20-30-х годов с указанием их псевдонимов и фамилий и подсчитывали количество евреев в составе руководящих партийных органов. Очевидно, они считали, что это и есть та самая главная правда, та самая истина, до которой следует докапываться. Такие «простые» ответы были очень соблазнительны для неразвитого сознания, но это было нечто весьма и весьма чуждое как правде, так и истине. Заметим, что "простые ответы" часто возникают и от растерянности, и от незнания. Но есть незнание, которое ведет людей в библиотеки. А есть воинствующее невежество, которое зовет людей "бить жидов, спасать Россию"…"
