Эффи Брист - Фонтане Теодор (читать книги бесплатно .txt) 📗
– Я никогда не была доброй христианкой. И я не знаю, откуда мы явились, может быть, правда с неба, а потом, когда все пройдет, снова вернемся туда, наверх, к звездам или даже выше еще. Не знаю и знать не хочу, но меня тянет туда.
Бедная Эффи, ты слишком много смотрела на чудеса небосвода, слишком долго раздумывала о них, и вот в результате прохладный ночной воздух и туман, поднимавшийся над прудом, снова уложили тебя в постель. Когда пришел Визике и осмотрел ее, он отвел Бриста в сторону и сказал:
– Теперь уже ничего не поделаешь. Будьте готовы ко всему: скоро все кончится.
Он оказался прав, и через несколько дней – было еще не поздно, вероятно, часов около девяти, – вниз спустилась Розвита и сказала госпоже фон Брист:
– Сударыня, госпоже-то моей очень плохо; она все шепчет что-то, словно молится. Я не знаю... Мне думается... она помирает.
– Она хочет поговорить со мной?
– Она этого не сказала, но, кажется, да. Вы же знаете, какая она – не хочет никого беспокоить, боится испугать вас. Но вы все-таки пойдите.
– Хорошо, Розвита, – сказала госпожа фон Брист, – я сейчас приду.
И, прежде чем часы стали бить, она поднялась по лестнице и вошла в комнату Эффи. Эффи лежала у раскрытого окна в шезлонге.
Госпожа фон Брист пододвинула к ней маленький черный стул со спинкой из черного дерева и позолоченными перекладинами, села и взяла ее руку.
– Ну, как ты себя чувствуешь, Эффи? Розвита говорит, у тебя жар.
– Ах, Розвита всего боится. Я вижу по ней: она думает, что я умираю. Я не знаю, может быть, это и так. Но она полагает, что всем это так же страшно, как ей.
– А ты разве не боишься умереть?
– Нисколько не боюсь, мама.
– А ты не обманываешь себя? Ведь жить хотят все, особенно молодые. А ты еще так молода, моя милая Эффи!
Эффи помолчала, потом снова сказала:
– Ты знаешь, я прежде мало читала; Инштеттен всегда удивлялся этому и был недоволен.
В первый раз за все это время она произнесла имя Инштеттена. Это произвело на маму сильное впечатление: она поняла, что это конец.
– Мне показалось, – промолвила госпожа фон Брист, – ты мне что-то хотела рассказать.
– Да, ты вот говоришь, что я еще так молода. Конечно, я еще молода. Но это не важно. Однажды вечером (мы еще были тогда очень счастливы) Инштеттен читал мне вслух – у него были очень хорошие книги. И вот он прочел тогда: «Какого-то человека вызвали из-за праздничного стола, а на другое утро он спросил: «Что же было потом?» Ему ответили: «Да ничего особенного; вы как будто ничего интересного не пропустили». И эти слова мне запомнились, мама. Нет ничего страшного в том, если и меня вызовут из-за стола немного пораньше.
Госпожа фон Брист молчала. Эффи приподнялась немного повыше и сказала:
– Да, мама, раз мы заговорили о прошлом и об Инштеттене, мне нужно тебе что-то сказать.
– Тебя это взволнует.
– Нет, нет, облегчить душу еще не значит разволноваться. Наоборот, это успокаивает. Мне хочется сказать, что я умираю, примирившись с богом, с людьми, примирившись и с ним.
– А разве в душе ты с ним враждовала? Ведь если говорить правду, прости мне, моя дорогая Эффи, но ведь это ты была причиной всех ваших страданий.
Эффи кивнула.
– Да, мама. И очень грустно, что это так. Но когда начался весь этот кошмар, а потом, наконец, эта история с Анни, – ты помнишь? – я изменила свое мнение и стала считать, что это он виноват, потому что он поступал всегда рассудочно и трезво, а в конце концов, и жестоко. И я проклинала его.
– А теперь тебя это угнетает?
– Да. И мне важно теперь, чтобы он узнал, что здесь, в дни болезни, которые были, кажется, лучшими днями в моей жизни, я поняла, что он был прав, прав во всем, даже в истории с бедным Крампасом. Что же ему оставалось делать? А потом и в том,, что воспитывал Анни в духе неприязни ко мне, этим он ранил меня больнее всего. В этом он тоже был прав, хотя это и было жестоко и до сих пор причиняет мне боль. Передай ему, что я умирала, сознавая его правоту. Это его утешит, подбодрит, может быть, примирит со мной. Потому что в нем много хорошего, и он благороден, насколько может быть благороден человек, у которого нет настоящей любви.
Госпожа фон Брист заметила, что Эффи утомилась и не то засыпала, не то делала вид, что хочет уснуть. Она тихо встала и вышла. Но едва она прикрыла дверь, как Эффи поднялась и села к окну, чтобы еще раз подышать свежим воздухом ночи. Сияли звезды, ни один листик не шевелился в саду. Но чем больше она прислушивалась, тем яснее различала, что в листьях платанов шелестит мелкий дождичек. Ее охватило чувство освобождения. «Покой, покой».
И прошел еще месяц. Уже кончался сентябрь. Погода стояла теплая, ясная, хотя в деревьях парка уже появились красные и желтые краски. Но в день равноденствия подул северный ветер. Три дня бушевала буря, а когда она прекратилась, все листья были сорваны. Изменилось кое-что и на круглой площадке: солнечных часов там больше не было, со вчерашнего дня на их месте лежала белая мраморная плита, на которой были начертаны всего лишь два слова «Эффи Брист» и крест под ними. Это было последней просьбой Эффи: «Хочу, чтобы на надгробии была моя девичья фамилия, другой я не сделала чести». Ей обещали это.
Да, вчера привезли мраморную плиту и положили сюда. А сегодня Брист и его жена сидели в беседке, печально глядя на могилу и на гелиотропы. Цветы пощадили, и они как бы обрамляли плиту. А рядом лежал Ролло, положив голову на лапы.
Вильке, гамаши которого стали снова свободнее, принес завтрак и почту, и старый Брист сказал ему:
– Вильке, вели заложить карету. Хотим с женой немного покататься.
Госпожа фон Брист, разливая кофе, бросила взгляд на круглую площадку и цветы на ней.
– Посмотри-ка, Брист, Ролло снова лежит у плиты. Ему тяжелее, чем нам. Он ничего не ест.
– Да, Луиза, таковы животные. Я это всегда говорил. Это не то, что мы. Вот и говори об инстинкте. Оказывается, инстинкт самое лучшее.
– Не говори так. Когда ты начинаешь философствовать... не обижайся, Брист, но у тебя это не получается. У тебя здравый ум, но в таких вещах ты ничего...
– Откровенно говоря, ничего.
– И вообще, если уж задавать вопросы, то какие-нибудь другие, Брист. Должна тебе сказать, что дня не проходит, с тех пор как бедная девочка лежит здесь, чтобы я не задумывалась и не задавала себе таких вопросов...
– Каких же?
– А не мы.ли виноваты во всем?
– Глупости, Луиза. Ну что ты?
– Не мы ли должны были воспитывать ее совсем по-другому? Именно мы. Ведь Нимейер, собственно говоря, нуль, он все подвергает сомнению. А потом ты... прости мне, пожалуйста, но твои вечные двусмысленные высказывания, и, наконец, – а в этом я обвиняю только себя, потому что я тоже, конечно, виновата во всем, – не была ли она тогда слишком еще молода?
Ролло, который при этих словах пробудился, медленно покачал головой, а Брист спокойно сказал:
– Ах, оставь, Луиза... Это уже совсем темный лес.
