Князь. Записки стукача - Радзинский Эдвард Станиславович (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
В Аничковом жил Наследник…
Итак, он опять давал мне поручение. Все вернулось на круги своя.
Он позвонил, вошел лже-Кириллов.
– Проводите нашего друга, чтоб он опять не заблудился…
По дороге лже-Кириллов сказал мне ласково:
– А я вас убил бы. Не задумываясь. Чувствую, много бед натворите.
Княгиня Урусова, подруга тетки, была любимицей покойной императрицы-матери. Она бездетна и состарилась при дворе.
В Петербурге исполняла почетную роль, описанную нашими классиками, – непримиримой, ворчливой резонерки. Она держала салон, куда за честь считали являться главные лица Империи. В салоне она резала им в глаза правду-матку. Всех вельмож моложе шестидесяти она звала уменьшительными именами, как своих кучеров. Особенно частыми гостями у нее были высокий, с манерами западного адвоката, Сашка, то бишь премьер-министр Валуев, и невысокий Петька – генерал Черевин.
Генерал Петр Черевин – любимец Наследника, один из немногих преданных ему людей. Он обожал Наследника, будущего «истинно православного царя», и был при нем воистину генералом-денщиком.
Я как-то находился у княгини, когда Петька с восторгом рассказывал о проделках и вкусах Наследника:
– Жидов не любит, но либералов – еще больше… Он либерала Великого князя Михаила и его жену, подозрительную немецкую принцессу, – (ходили слухи, что ее дальний предок – еврейский банкир), – кличет не иначе как Либерзонами, говорит: «Как дела у наших Либерзонов?»
– Боже мой, как он чудно вульгарен, – смеялась княгиня.
Ее отец, князь Петр, был таким же генералом-денщиком при Александре Первом. Конец царствования Александр провел в бесконечных путешествиях, и во всех дальних поездках в карете рядом с ним находился князь. Государь спал на его плече… Когда Император таинственно умер, князь находился при нем. Его много раз пытали насчет смерти Государя, но он всегда обрывал разговоры на эту тему. Вдовствующая императрица прислала ему кровать, на которой умер Государь. И князь, пугая жену, спал до смерти на этой кровати с золотой дощечкой, рассказывающей об августейшей кончине.
Так что Черевин с его бесконечной любовью к Цесаревичу живо напоминал старухе ее покойного отца… Меня она тоже любила, и я ей тоже напоминал – моего отца, в которого она была безумно влюблена в молодости. «К этому шалопаю… – говорила она обо мне, – питаю непростительную слабость, что позволительно выжившей из ума старухе».
Вернувшись домой от Кириллова, я потребовал бутылку вина и велел меня не тревожить. За окном бушевала гроза, лил дождь. Я стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу, и пытался унять волнение. В саду было темно, горел только фонарь, в его свете струилась вода… Вдруг из тьмы, из воды появилась черная фигура. Человек огромного роста подошел к моему окну. И рядом с ним в свете фонаря возникла… Сонечка.
Он поднял ее на руки, поставил на плечи. Теперь ее лицо было вровень с моим. Она стукнула в стекло. Я открыл, и она ступила на подоконник.
Я протянул руку, она спрыгнула в комнату.
– Вы с ума сошли! За моим домом следят!
– Мы знаем. И знаем, что вас захватили сегодня с картотекой.
Она насладилась моим изумлением и продолжила:
– Мы теперь заходим в ваш сад с другой стороны. Там – глухая стена и никого. Мы перелезли через стену…
Я посмотрел в окно. Гигант спокойно стоял под окном, не обращая внимания на потоки воды.
– Может быть, ему зайти?
– Не стоит, мы сейчас уйдем. Мы согласны взять вашу помощь и согласны на ваши условия. Вскоре мы все соберемся в одном городке. Вы тоже будете приглашены. За вами приедут и вас туда привезут. Там вы отдадите чек и узнаете, на что пойдут ваши деньги.
– Что ж, и я согласен.
– Но половина денег нам нужна сейчас…
Я выписал чек. Она спрятала его на груди. Встала на подоконник. Две громадные ручищи приняли ее, и я наконец разглядел гиганта – темную бородку, вьющиеся длинные волосы, ясное молодое крестьянское лицо… Это и был будущий глава террористов Андрей Желябов, любовник Сонечки.
Весь следующий день я провел в отвратительном страхе. Ждал прихода гостей от Кириллова. Наверняка он уже знает о визите Сонечки и о деньгах. Хотелось плюнуть на все и уехать в беззаботную Европу. Но я не уехал, и никто не пришел. Только посланный от княгини Урусовой принес приглашение. Княгиня просила пожаловать в ее имение в Петергофе.
Чай был накрыт в открытой беседке с пожелтевшими мраморными колоннами, построенной знаменитым Кваренги. Она стояла на высоком холме, откуда был виден пруд. А вокруг – все изыски восемнадцатого века, какие русские вельможи добросовестно переносили из Франции в свои имения. Фламандская деревня – копия той, которую построила в Трианоне Мария-Антуанетта… Тихо вращалось мельничное колесо рядом с гротом и каменным мостиком. Непременные в наших поместьях античные боги глядели сквозь листву. Торчали пики мраморных обелисков, воздвигавшихся князем-отцом после каждого посещения имения августейшим другом…
Слуги в белых шелковых чулках и ливреях с гербами подавали чай.
Вспоминаю все это как мираж, сон… Видение Атлантиды… Имение это давно разграблено, и сыновья преданных вчера слуг со рвением вскрыли мраморные саркофаги господ в мавзолее. Забрав ордена и драгоценности из гробов, добрые сыновья добрых слуг выбросили кости добрых господ, не забыв сбить крест с церкви, построенной великим Казаковым…
Но все это будет потом…
В тот день, исчезнувший в Лете, в столетней беседке собрались три немолодые дамы. Среди них – две престарелые дочери нашего знаменитого поэта Тютчева – Дарья и Екатерина. Дарья по-прежнему была фрейлиной Императрицы, а Екатерина ушла в отставку, вышла замуж и удалилась на покой в Москву. Слыла умнейшей женщиной и, кажется, писала нравственные повести. В тот вечер Дарья добросовестно пересказывала княгине Урусовой и сестре все происходившее во дворце… Их голоса звучат для меня из того нездешнего вечера, из той затонувшей Атлантиды…
Княгиня Урусова наливала чай и молча слушала. Она не любила двор, но не хотела огорчать старых подруг.
Дарья говорила:
– Наша Святая… – так теперь принято называть Императрицу, – умирает… А он… – «он», или «обезумевший он» – так нынче зовут Александра Второго, правда, шепотом, – поселил во дворце эту женщину, – (княгиню Долгорукую). – Ее привезли ночью после очередного покушения на него и разместили в камер-юнкерских комнатах… Теперь на третьем этаже у нас шумно – трое детей, прижитых им от нее, носятся по коридору. И шум долетает до апартаментов Святой…
Екатерина:
– Странная любовь. Я помню его прежде, на балах – всегда окружен цветником фрейлин… Глаза его поразительно светились, когда рядом появлялась новая красавица, взгляд становился мягок и беспомощен. Крепость открыта – завоевывайте. И наши дуры завоевывали, не понимая, что крепость открыта для всех и потому завоевать ее нельзя… И что же? Оказалось – можно! Чем же она взяла? Красотой?.. Но красоты в ней не нахожу, если не признавать за красоту отдельные стати женщины. Да, цвет лица у нее очень хорош. Глаза, взятые отдельно, пожалуй, красивы, но взгляд без малейшей глубины – и прозрачность, и наивность сходятся в нем с глупостью… Константин Петрович… – (любимец обеих – Победоносцев), – отметил, что все по отдельности у нее красиво, а вместе – неприятно…
Дарья:
– Оставь, она очень хороша. Но не в этом дело. Пусть полюбил… Мы знаем, они все любили – и отец его, и дядя – у всех были любовницы. Но если даже их селили во дворце, все делалось так скрытно, так порядочно, никому и в голову не приходило обращать на это внимание. А теперь… Наш ангел во плоти, конечно же, очень страдает… Она все реже встает с постели. Я не могу смотреть без слез, как она поднимает с кровати иссохшее тело и выходит из спальни – «погулять в золотую гостиную». Это теперь единственная её прогулка… И увидев, как я прячу глаза, она повторяет, смеясь, свою любимую остроту: «Вы не находите, что мое тело все больше и больше подходит для анатомического театра? Этакий скелет, покрытый толстым слоем румян и пудры…» Она так ждет его посещений. И он приходит к ней по утрам от другой, смотрит добрыми навыкате глазами, дарит безжизненный поцелуй и мечтает лишь об одном – уйти! Его отвращение к умирающей выше чувства приличия… И он сам понимает это. Приходит, только чтобы уговаривать ее уехать лечиться в Ниццу… Она знает, что он попросту хочет избавиться от нее, дабы муки совести меньше терзали… Я уверена, наша Святая поедет, лишь бы облегчить ему жизнь. Она ведь по-прежнему его любит… Наши умные придворные дамы все реже заходят в ее спальню. И все чаще их видят у другой, наверху. Вчера наша Святая вдруг сказала: «Что ж, этак даже лучше – быть сейчас одной. Зачем нужен веселый пикник у одра…» Там, на третьем этаже дворца – жизнь, бегают дети. И она не сомневается: на третьем этаже ждут, когда придет за ней смерть…
