И сегодня стреляют - Рыбин Владимир Алексеевич (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
– Как не идти, когда все.
Татьяна заплакала, запричитала. Напомнила про лодку с красивым именем «Лидия». Матвеич задумался на миг – не подвести бы Бакшеева – и махнул рукой, решил: прогонит немца и пойдет на лодку, до вечера, глядишь, управится.
Степку будить не стал. С новым, щемящим чувством взглянул на него, раскидавшегося по кровати, и выбежал во двор.
Так и нес в себе это слезное всю дорогу, пока они с Киреевым шли-торопились до неблизкого Тракторного. Пожарищ было вокруг – не сосчитать. Там и тут на месте бывших домов дымились черные груды, посреди которых белыми памятниками высились длинные печные трубы. Бабы и ребятишки топтались вокруг, не кричали, не причитали, видно, наревелись за ночь досыта. Горячий удушливый дым стлался над дорогой. На крыше выгоревшего кирпичного дома громыхала на ветру сорванная жесть, а внизу, возле черного провала бывшей двери, светлела целехонькая вывеска: «Магазин открыт с 9 часов утра до 6 часов вечера».
Здесь, в заводском поселке, пожары отгорели или были потушены. А центр города вдали все полыхал, пятнал многими дымами замутненное небо. И нефтехранилища у Волги все горели, и на заводских дворах что-то всплескивалось огненно, будто там, не в цехе, а прямо на открытом воздухе, шел выпуск металла.
В поселке и застало их близкое подвывание тяжелых немецких бомбовозов. Знали этот звук – наслушались в последнее время – и не стали, как было поначалу, шарить глазами в небе, а поторопились поискать, где бы укрыться. Увидели щель возле домов, большую, многосемейную, побежали туда. В щели было просторно – взрослых мало, больше ребятни. Бабы да девчонки помалкивали, косясь на небо, а мальчишки вроде ничего не боялись, спорили в голос про шпионов, которых ныне развелось-де, что сусликов в степи, – только отлавливай. Да вспоминали какого-то Мальчиша-Кибальчиша, который будто бы в одиночку бился с ворогами.
Матвеич слушал гвалт вполуха, переживая за своих, которые тоже, наверное, сидят теперь в щели. И вдруг уловил знакомое: Павлик Морозов. И опять непонятная тоска прошла по сердцу. Гляди ты, пеленки пачкали, когда этот Морозов объявился, а знают о нем, вроде даже завидуют. А чему завидовать? Горе ведь навалилось на мальчишку, горе горькое: раскол по родству – будто по сердцу раскол… И опять, как вчера, Матвеич рассердился на самого себя: чего дались эти думы, чего привязались? Разве о них теперь заботы?
– Этак мы с тобой навоюем, – сказал он Кирееву. – От каждого страху прятаться.
– Да уж погоди…
Матвеич не дослушал, полез наверх и, не оглядываясь, пошел по иссушенной дороге.
Надсадный вой бомбовозов был уже потише, они проходили стороной, берегли бомбы для центральных районов города. Скоро оттуда донесся непрерывный нарастающий грохот бомбежки.
Совсем они выдохлись, пока добрались до Тракторного, – ноги уже не держали. У памятника Дзержинскому, простершему руку в сторону заводских ворот, топтались люди, кучками и вразброс, строились какие-то строи обыкновенных работяг. Все тут были в черных спецовках, будто прямо из цеха, после смены подались сюда, чтобы, раздобыв винтовки, заступить на другую смену по охране-обороне своего завода. А о том, что без такой охраны-обороны не обойтись, говорила, не давала забыть стрельба, колготившая где-то совсем недалеко.
Углядел Матвеич впереди одного из строев знакомого милицейского начальника товарища Костина, недолго думая, пристроился к нему и Киреева потянул за руку, поставил рядом с собой. Сказал с полной уверенностью:
– Главное, чтобы в список записали и ружье дали.
Хотел еще порассуждать о будущих своих действиях – это безоружный робеет, а с ружьем – всяк герой, – да увидел, что товарищ Костин глядит на него пристально, будто и не узнает вовсе.
– Это что ж такое? – спросил товарищ Костин. – Без спросу – и прямо на правый фланг? – Подошел, осмотрел обоих, подумал и ткнул пальцем в Киреева: – Вы встаньте на левый фланг. А вам, – указал на Матвеича, – выйти из строя.
– Чего это?! – заартачился Матвеич. – Ему встать, а мне дак выйти?!
– Вам будет особое задание.
– Ну, ежели особое… Тогда, конечно…
– Вон там в проулке посидите у забора часок-другой…
– Опять часок-другой?!.
И вспомнил: Бакшеев-то с милиционерами якшается, чего-то там чинит у них. Вот, значит, откуда присказка.
Возле высокого каменного забора было много людей, сидели, а иные и лежали в истоптанной сухой траве. Только подойдя, Матвеич понял: раненые. Ужаснулся: сколь побили! Нешуточное, значит, дело там, за Тракторным, не диверсанты-одиночки нападают, а настоящее немецкое войско подступило. Вновь одолело сомнение: откуда тут взяться войску, если оно там, на Дону? С неба свалилось? Десант с парашютами?..
Любопытства ради присел возле одного раненого, принялся расспрашивать. Ранен этот человек был в руку, качал ее, перевязанную, как куклу, морщился от боли, но рассказывал охотно и быстро, то ли торопился выговориться, то ли хотел, чтобы от него отвязались поскорей.
– У нас один из Латошинки добирался, глядит – немцы. Сидят на танках, колбасу жрут. Говорит: креститься начал, решил, что почудилось. Прибежал на завод, а ему никто не верит, на смех подняли. Только скоро не до смеху стало. Винтовки нам повыдали, и пошли мы в рост, как в кино. Немцы, понятно, не выдержали, побежали…
– Да они нас за моряков приняли, – подал голос другой раненый, лежавший неподалеку. – Черные идут, не пригибаются сдуру-то. А разобрались… много ли от нас осталось?
– Пластинки играют, зар-разы! – добавил третий раненый. – «Последний нонешний денечек» заводят…
Тут снова заныло в небе, и заплясали взрывы то дальше, то ближе, и покатились грохочущим катком по уцелевшим крышам, по черным, выжженным коробкам домов, по вчерашним пепелищам.
– Что делают, гады! – с холодным спокойствием сказал раненый. И вдруг заплакал. Не переменил позы, даже не сморщился, но по лицу его вдруг поползли слезы, промывая белые дорожки на запыленных щеках. Он не попытался даже приподняться. И никто не пошевелился, чтобы спрятаться. То ли некуда – щелей рядом не было видно, – то ли каменный забор все считали достаточным укрытием.
Пока везло: поблизости не разорвалась ни одна бомба. Но пыль и дым от недальних взрывов да пожаров все плотнее набивались в проулок, и уж казалось: не от бомбы помереть, так задохнуться.
Матвеич давно потерял счет времени. Казалось, что товарищ Костин совсем позабыл про него, и он уж подумывал, куда податься, как поутихнет бомбежка, – на север, где за Тракторным шел бой, или на юг, сменять Бакшеева. Понимал, что творится сейчас на Волге. Шестьсот тысяч народу в Сталинграде, баб да детишек, считай, больше половины, до вчерашнего все были тут, никто не помышлял об отъезде. А теперь? Какие тысячи из них теперь там, на переправах?!
Или же бежать обратно домой, собирать Татьяну со Степкой? Да ведь не поедет Татьяна, хоть и дом сгори, не поедет. Добра-добра, а и упряма – спасу нет. В этом Матвеич успел убедиться. Силком увезти? А куда? Выбросить на тот берег – и как знаешь? Сам-то не может уехать, когда кругом такое. Пока еще мужик, а раз мужик, должен, как все… А тут, глядишь, побомбят да перестанут, и немца, глядишь, отгонят. Не отдадут же город, никак не могут…
Непростые его раздумья прервал сердитый зов!
– Матвеич! Кто тут Матвеич?!
Бегал вдоль забора какой-то щуплый мужичонка в белой, выцветшей гимнастерке со следами отпоротых петлиц, явно с чужого плеча, блестел надраенной бляхой ремня, размахивал длинной, выше его, винтовкой со штыком. Если бы не винтовка, кто бы на него обратил внимание? А оружный – это уже серьезно. Раненые приподымались, будто тоже собирались бежать искать неведомого Матвеича.
– Да вон же он! – крикнули издали. – Вона, с ранеными придуривается.
Матвеич встал, оглядывая людей: кто его так чекрыжит?
– Ты Матвеич? – подбежал мужичонка. – Чего молчишь?
– Я не молчу…
– Нет молчишь!
– Ты меня заарестовать пришел ай как? – разозлился Матвеич.
