На краю Принцесс-парка - Ли Маурин (книги бесплатно .TXT) 📗

Но как бы там ни было, Оливия чувствовала лишь отчаяние и безысходность.

Маленький «Форд-8» во второй раз совершал долгую поездку с юга на север Уэльса. На этот раз на заднем сиденье стояла корзина с младенцем, который большую часть пути не издавал ни звука. Дэффид Джонс уже почти достиг цели своего путешествия, когда девочка начала плакать. Вместо того чтобы остановиться и дать ей бутылочку, которую приготовила миссис Куксон, Дэффид Джонс еще сильнее надавил ногой на педаль газа. Оставалось совсем немного.

Он сразу узнал белое здание монастыря, угнездившееся на вершине холма в трех милях от Абергеля. Мистеру Джонсу уже доводилось бывать здесь. Настоятельница монастыря знала его – хотя ей было неизвестно его имя. Дэффид Джонс не был католиком, мало того, отрицательно относился к этому направлению в христианстве, но монастырь также был сиротским приютом, и настоятельница согласилась принять внебрачного ребенка, в случае если это будет девочка. Если бы у дочери Дэффида Джонса родился мальчик, он отвез бы внука в другое место.

Маленький автомобиль с трудом поднялся по крутому склону и издал нечто вроде вздоха облегчения, остановившись у толстых дубовых ворот монастыря. Дэффид вышел, потянул за шнурок звонка и вернулся, чтобы взять свою крошечную пассажирку, плач которой перешел в яростный крик.

У ворот мистера Джонса уже ждала старая монахиня, сгорбленная, как знак вопроса. Когда Дэффид передал ей корзину, она механически, словно марионетка, закивала.

На предложение войти Дэффид Джонс ответил отказом, лишь протянул какую-то записку и сказал:

– Меня просили передать вам вот это.

Записка была написана миссис Куксон – именно она предложила отдать Руби монахиням.

Дэффид Джонс дотронулся до полы своей шляпы и повернулся к машине. Монахиня еще раз кивнула и закрыла ворота.

Затем она всмотрелась в лист бумаги подслеповатыми старушечьими глазами. Почерк был четким, так что она смогла без труда разобрать текст записки. Там было написано: «Руби О'Хэган».

И хотя у бедной малютки не было ничего другого, у нее по крайней мере было имя.

ЭМИЛИ

Глава 2

1933-1935

Женский монастырь Святого Распятия под Абергелем славился своими воспитанницами-сиротами, уже к четырнадцати годам полностью пригодными для работы служанками. Они умели аккуратно зашить самую сложную прореху, превосходно готовить, убирать, стирать, даже ухаживать за садом. Девочки были вежливыми, здоровыми, благочестивыми, очень религиозными и идеально воспитанными.

Из них получались замечательные домработницы, сиделки, кухарки, швеи. Воспитывали их в атмосфере если не любви, то доброты (физические наказания в монастыре были строго-настрого запрещены), и было похоже, что они вполне довольны своей судьбой и не ждут от жизни ничего другого.

Их образование ограничивалось предметами, которые могли пригодиться девушке, общественная роль которой заключалась в служении другим, – до того как она выйдет замуж за человека одного с ней класса, как правило кого-нибудь из слуг. Помимо навыков, необходимых для работы по дому, девочек обучали чтению и письму, а также основам арифметики и кое-чему из истории и географии. Считалось, что преподавать им естественные науки, литературу, искусство и обществоведение было бы напрасной тратой усилий: маловероятно, что кого-то могло заинтересовать мнение служанки о политической ситуации в России или о пьесах Шекспира. Однако при этом девочки учили наизусть катехизис, знали имена десяти последних Пап Римских и несколько церковных гимнов на латыни и могли в точности описать двенадцать кальварий [1]– последнее вбивалось им в головы особенно тщательно.

Желающих взять воспитанниц монастыря в услужение всегда было достаточно, они приезжали даже из Лондона – хотя в основном девочек отправляли в зажиточные католические семьи на границе Англии и Уэльса, в графства Чешир, Шропшир, Ланкашир… Иногда девочки оставались в монастыре и становились послушницами.

До отъезда из монастыря воспитанницы проводили почти все время в его стенах. Здесь проходило их обучение, а на мессу они ходили в маленькую часовенку. Службу проводил священник из семинарии, расположенной милях в двадцати от монастыря. Если кто-то из девочек заболевал, лечили их обычно сами монахини – за исключением случаев, когда требовалась изоляция или хирургическая операция.

В воскресенье после полудня девочек водили на прогулку по тихим пустынным полям. Они неизменно шли строем, разбившись по парам. Лишь изредка по пути им встречались случайные автомобили или велосипеды.

Два раза в год, в погожий весенний или осенний день, когда курортников было мало, старших девочек водили на берег моря в Абергель. Если это был первый выход в городок, девочки с изумлением разглядывали магазины и с опаской – выпускающие густой черный дым большие автобусы. Скопления людей вызывали у них смущение, особенно девочки старались не смотреть на женщин с непокрытыми головами, голыми ногами и почему-то раскрашенными красной краской губами. Мужчины в жизни воспитанниц практически не появлялись – священники, проводившие мессу, как правило, были уже стариками, – и долгое время девочки считали, что мир состоит почти исключительно из женщин. Однако в Абергеле они видели молодых мужчин – странных созданий с низкими звучными голосами. У некоторых даже росли волосы на лице, что девочки считали каким-то недугом. Когда же на пути процессии встречались подростки в шортах и с ободранными коленками, скалившие зубы и выкрикивавшие девочкам ужасные вещи, это становилось для них настоящим испытанием. Монахини требовали, чтобы в таких случаях воспитанницы в старомодных коричневых платьях и длинных белых передниках степенно шли дальше, крепко держась за руки и глядя только на спину идущей впереди девочки.

Монастырь с его каменными стенами и полами, высокими потолками и напоминающими пещеры комнатами был довольно мрачным местом. Летом здесь было прохладно, зимой – попросту холодно, а обстановка, как и пища, была весьма скудной. Помимо икон, статуй и многочисленных распятий, висящих на беленых стенах, в монастыре не было никаких украшений. В тех помещениях, которые посещали воспитанницы, также не было никаких часов. Тем не менее каким-то образом за временем в монастыре следили, ведь сигнал о начале занятий, приеме пищи или молитве подавался с помощью колокола.

Однако присутствие такого большого количества детей, явно довольных своим существованием вопреки трагическим обстоятельствам в их жизни, развеивало то мрачное впечатление, которое мог произвести монастырь на посетителя, оказавшегося по другую сторону крепких дубовых ворот.

– Пушечное мясо. Ты производишь пушечное мясо, – как-то в ветреный мартовский день сказала Эмили Дангерфилд своей сестре Сесилии, настоятельнице монастыря. Из высоких окон всегда прохладной кельи настоятельницы – которую скорее следовало назвать кабинетом – можно было увидеть деревья, ветви которых мерно раскачивались на фоне ярко-голубого неба.

– Ты хочешь сказать, что когда-нибудь моих девочек расстреляют из пушек? – с улыбкой спросила мать настоятельница, сидевшая за своим полированным столом. Она уже не в первый раз слышала от Эмили эти слова.

– Ты знаешь, что я хочу сказать, – слегка раздраженно ответила та. – Девочек воспитывают с одной-единственной целью: прислуживать другим, обстирывать их, готовить, убирать – словом, выполнять черную работу. Этот монастырь похож на завод, только его продукция наделена человеческой душой.

Настоятельница редко выходила из себя, но замечание сестры задело ее. В конце концов, что ее сестре было известно об управлении сиротским приютом?

– А что ты предлагаешь с ними делать? – вновь улыбнулась она. – Ты хочешь, чтобы мы поощряли их становиться актрисами, врачами, писательницами, политиками? Как ты думаешь, многие ли из них преуспеют, если их без малейшей поддержки выбросить в большой мир? У наших девочек нет родных, а мы даем им возможность найти надежное пристанище в чужой семье, откуда их хотя бы не будут гнать и где они смогут стать полезными другим людям.