Том 7. Моникины - Купер Джеймс Фенимор (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
Тут бригадир Прямодушный заметно встревожился. Отведя нас в сторону, он набросился на капитана и спросил, не сошел ли он с ума, чтобы таким неслыханным образом поносить этот пробный камень национального чувства, вкуса и утонченности жителей Бивуака! Об этой улице говорят, употребляя прилагательные только в превосходной степени (кстати, от этого принципа Ной отнюдь не уклонился). Она считается самой длинной и самой короткой, самой широкой и самой узкой, самой красивой и самой безобразной улицей во всей вселенной.
— Что бы вы ни говорили и ни делали, — продолжал он, — что бы вы ни думали и ни предполагали, никогда не отказывайте Широкому Пути в праве на превосходную степень. Если вас спросят, видели ли вы когда-нибудь такие толпы народа на улице, поклянитесь, что здесь негде яблоку упасть, хотя бы на самом деле места оставалось достаточно для воинского парада. Если от вас потребуют назвать другую улицу, где можно было бы так свободно гулять без всяких помех, то прозакладывайте свою душу, что это сущая пустыня! Говорите, что хотите, об учреждениях нашей страны…
— Как! — воскликнул я. — И даже о священных правах моникинов?
— Обливайте их какой угодно грязью, а заодно с ними и всех моникинов. Более того, если вы хотите вращаться в изысканном обществе, советую вам как можно чаще пускать в ход такие слова, как «якобинцы», «оборванцы», «чернь», «аграрии», «канальи» и «демократы», ибо умение щегольнуть этими словами открывало дорогу многим, у кого за душой больше ничего и нет. В нашей счастливой и независимой стране умение замарать всю ту часть своих ближних, которая, например, живет в одноэтажных строениях, уже есть верный признак возвышенных чувств, тонкого образования, развитого ума и светского обращения.
— Я нахожу все это совершенно невероятным! Ведь ваше правительство называет себя правительством масс!
— Вот вы по догадке и назвали причину! Разве везде и всюду не принято бранить правительство? В избранном обществе все, что бы вы ни делали, должно быть основано на широких и возвышенных принципах. А потому нападайте в Низкопрыгии на все одушевленное, за исключением присутствующих, их родственников и их скота. Но остерегайтесь хулить какой бы то ни было неодушевленный предмет! Почитайте, заклинаю вас, дома, деревья, реки и горы, а в Бивуаке, главное, почитайте Широкий Путь! Мы народ весьма чувствительный и нежно бережем репутацию даже своих стад и стен. Философы Низкопрыгии— и те все придерживаются одного мнения по этому вопросу.
— Король!
— А как вы объясняете эту удивительную особенность, бригадир?
— Неужели вы не знаете, что всякая собственность священна? Мы весьма глубоко чтим собственность, сэр, и не любим, когда хулят наши товары. Но поносите народные массы со всем жаром, и все скажут только, что вы обладаете возвышенным и утонченным умом.
Тут мы снова обернулись к мистеру Вьюну, которому до смерти хотелось вновь привлечь к себе внимание.
— Ах, господа! Вы только что из Высокопрыгии? (Он успел расспросить одного из наших спутников.) Как поживает этот прекрасный и стойкий народ?
— Как всегда, сэр, прекрасно и стойко.
— Однако, я думаю, мы им ровня, а? Яблоко от яблони, так сказать, недалеко падает.
— Нет, сэр, скорее, яблони от яблок недалеко падают.
Мистер Вьюн засмеялся, видимо довольный комплиментом, и я пожалел, что не выразился покрепче.
— Ну, Могол, чем там заняты наши великие предки? Все еще треплют свою великолепную конституцию, которая столь долго изумляет мир и служит предметом моего особого восхищения?
— Поговаривают о кое-каких изменениях, сэр, но, кажется, сделано пока еще мало. У всей Высокопрыгии, как я имел случай заметить, по-прежнему семь звеньев в хвосте!
— Да, это замечательный народ, сэр! — проговорил Вьюн, с грустью оглядываясь на свой собственный куцый хвостик, который, как мне потом объяснили, от природы остался недоразвитым. — Я ненавижу всякие перемены, сэр, и будь я высокопрыгиец, я умер бы, осеняя себя хвостом!
— Тому, кого природа так щедро одарила в этом отношении, можно простить такой энтузиазм.
— Поразительнейший народ, сэр! Предмет удивления всего мира. А их учреждения — это же величайшее чудо всех времен!
— Совершенно верно, Вьюн! — вставил бригадир. — И то сказать: вот уже пятьсот пятьдесят лет, как эти учреждения непрестанно чинят и переделывают, а они все остаются прежними.
— Справедливо, бригадир, справедливо, чудо нашего времени! Однако, господа, что же вы в самом деле думаете о нас? Я не дам вам отделаться общими фразами. Вы уже достаточно долго пробыли на берегу, чтобы составить себе точное мнение. Признаюсь, я хотел бы услышать его. Говорите же правду с полной откровенностью. Ну разве мы не самые жалкие, никудышние плуты и бездельники, каких только можно сыскать?
Я отказался судить о гражданах страны на основании столь кратковременного знакомства, но мистер Вьюн не унимался. Он настаивал на том, что на меня должны были произвести отвратительное впечатление грубость и невежество черни: так он называл простой народ, который, кстати сказать, показался мне как раз лучшей частью населения — на редкость приличным, спокойным и вежливым.
Впрочем, мистер Вьюн тут же с не меньшей настойчивостью попросил меня не судить о всей стране по первым встречным.
— Надеюсь, Могол, вы будете снисходительны и поверите, что мы не так плохи, как может показаться вашему просвещенному взору. Эти грубые существа испорчены нашими якобинскими законами, но у нас есть класс, который совсем не таков. Но, если уж вы не хотите говорить о народе, то как вам нравится наш город? Жалкая дыра, не правда ли, после всех ваших древних столиц?
— Время все это исправит, мистер Вьюн.
— Неужели вы думаете, что мы в самом деле нуждаемся в помощи времени? А вот посмотрите, вон тот дом на углу: он, по-моему, вполне подойдет джентльмену в какой угодно стране, а?
— Несомненно, сэр, вполне подойдет.
— Я знаю, что в ваших глазах, в глазах путешественников, наш Широкий Путь — улица довольно неважная, хотя нам она и представляется весьма величественной.
— Вы несправедливы к себе, мистер Вьюн. Хотя она и не может сравниться со многими из…
— Как, сэр? На земле есть улица, с которой Широкий Путь не может сравниться? Я знаю несколько моникинов, побывавших в Старом Свете (так низкопрыгийцы именуют область, где расположены Высокопрыгия, Подпрыгия, Спрыгия и так далее), и они клянутся, что такой замечательной улицы там нет нигде. Я сам не имел счастья путешествовать, сэр, но, сэр, позвольте мне сказать вам, сэр, что некоторые из тех, кто действительно путешествовал, сэр, думают, что Широкий Путь, сэр, это самый великолепный проспект, сэр, какой видели их опытные глаза, сэр! Да, сэр, — какой видели их весьма опытные глаза, сэр!
— Вы должны простить меня, мистер Вьюн, если я высказал поспешное суждение, но ведь я пока еще так мало любовался этой улицей, что…
— О, я нисколько не обижен! Я сам презираю моникинов, которые не способны подняться выше местных предрассудков и провинциального самолюбования! Вы же слышали, сэр, как откровенно я признаю, что нет черни хуже нашей и что мы во весь дух летим к черту. Да, сэр, чернь хуже некуда, сэр! Но что касается этой улицы и наших домов, наших кошек, наших собак, ну и некоторых других исключений — вы меня понимаете, сэр, — то ведь это совсем другое дело! Прошу вас, Могол, скажите, кто сейчас считается самым великим человеком вашей нации?
— Я, пожалуй, должен назвать герцога Веллингтона, сэр.
— Так вот, сэр, позвольте спросить вас, а живет ли он в лучшем доме, чем вот этот, что перед нами? Я вижу, вы восхищены, а? Мы всего-навсего бедная новая нация жалких торговцев, сэр, полудикари, как всем известно, но мы все-таки льстим себя мыслью, что умеем строить дома. Не будете ли вы добры зайти на минуту и осмотреть новый диван, который владелец дома купил только вчера, — я с ним близко знаком, и ничто не доставит ему большего удовольствия, чем показать вам его новый диван.
