Три орудия смерти (сборник) - Честертон Гилберт Кийт (читать бесплатно книги без сокращений TXT, FB2) 📗
Посреди всех подобных колебаний и нерешительности прозвучало сообщение о том, что пленный лакей готов заговорить. Он и в самом деле подписал мрачное заявление, гласившее: «Я могу произнести Слово. Это навсегда остановит деятельность четверых разрушителей, из-за чего они окажутся в вашей полной власти. Но у меня есть некоторые условия».
Каковы бы ни были исторические факты о пришедшей в упадок семье Джона Конрада, нет сомнений в том, что на заседании Государственного комитета, одновременно являвшегося аудиенцией у короля, он держался с достоинством, редко встречающимся в напыщенном поведении лакеев.
Он приблизился к столику, вокруг которого сидели четверо главных правителей Павонии, с уважением, но без малейшего смущения или подобострастия. Поклонился королю и принял стул, на который ему предложил присесть Его Величество. При этом король выглядел гораздо более смущенным, чем его подданный.
Хлодвиг Павонийский откашлялся, задумчиво скосил глаза на кончик носа, а затем произнес:
– Я надеюсь, мне незачем добавлять мое личное слово к каким-либо из существующих договоренностей. Но я вполне готов это сделать ради того, чтобы избежать малейших недоразумений. Отлично понимаю, вы согласились сообщить то, что вам известно, на определенных условиях, и я обязательно позабочусь о том, чтобы эти условия были выполнены. С учетом того, что вы жертвуете многим, вполне имеете право рассчитывать на щедрую компенсацию.
– Могу ли я поинтересоваться, – спросил Конрад, – от кого зависит, что это будет за компенсация?
– Ваше Величество, – вмешался полковник Гримм. – Я не вижу смысла в том, чтобы ходить вокруг да около. Времени у нас совсем мало, если эти заговорщики действительно собираются взорвать заложенную мину. Не понимаю, как можно отрицать то, что назвать свою цену должен сам заключенный. Я пытался добиться от него правды другими методами, которые ему, скорее всего, пришлись не по нраву. Проще говоря, я хотел его запугать. Справедливости ради отмечу, что это не сработало. Справедливости ради добавлю: когда устрашение не срабатывает, остается только подкуп. И здравый смысл подсказывает, что он сам должен назвать цену.
Премьер-министр тоже откашлялся и несколько хрипловатым голосом произнес:
– Это довольно смелое заявление, но если мистер Конрад сообщит нам, что именно он считает разумной компенсацией…
– Мне потребуется не менее десяти тысяч в год, – оборвал его Джон Конрад.
– В самом деле, – в своей обычной возбужденной манере произнес премьер-министр, – такое требование представляется мне несколько непомерным. С вашим образом жизни вы можете делать все, что вам заблагорассудится, располагая гораздо более скромными средствами.
– Вы ошибаетесь, – спокойно ответил Конрад. – Мой образ жизни требует гораздо больше средств, чем вы полагаете. Я не понимаю, как смогу занимать положение Великого Герцога Павонии с более скромными средствами.
– Великого… – начал было мистер Валенс, но его голос тоже как будто сорвался и стих.
– Совершенно очевидно, – продолжал рассудительно говорить Конрад, – я продемонстрировал бы неуважение к Его Величеству и к родословной одного из самых древних королевских домов Европы, если бы стал просить у монарха согласия на брак его племянницы с человеком, занимающим недостойное положение. А недостойным я считаю любое положение ниже Великого Герцога.
Вся остальная компания смотрела на обходительного лакея с таким же выражением, с каким король и его двор смотрели бы на обратившего их в камень Персея. Первым дар речи обрел Гримм. Он издал грубое военное ругательство, за которым последовало требование объяснить, что все это значит.
– Я не собираюсь просить вас предоставить мне официальную должность в правительстве, – задумчиво продолжал лакей. – Но было бы логично, если бы Великий Герцог, женатый на принцессе, имел возможность оказывать влияние на политику страны. Я, разумеется, буду настаивать на ряде необходимых реформ, особенно направленных на более справедливое обращение с беднотой этого города. Ваше Величество, джентльмены, если в настоящий момент вам грозит удар неизвестно откуда, который способен повергнуть вашу нацию иностранным вторжением и внутренним мятежом, то винить вам в этом следует только себя. Я выдам вам этих революционных вожаков, о которых столько говорят. Я помогу вам захватить доктора Фокуса, Себастиана и Лоэба. Возможно, даже генерала Каска. Я откажусь от своих сообщников, но не от собственных убеждений. А когда займу высокое положение, которое вы мне скоро пожалуете, смогу пообещать, что, хотя революция вам больше грозить не будет, ее заменят весьма радикальные реформы.
Премьер-министр вскочил с места, не в силах сдерживать волнение, потому что профессиональные реформаторы не любят, когда им обещают радикальные реформы.
– Ваши требования неприемлемы! – воскликнул он. – Это какая-то фантастика. Мы не собираемся все это слушать.
– Таковы мои условия, – серьезно ответил Конрад. – Я готов вернуться в тюрьму, если вы их не примете. Могу только сообщить, насколько я имею право касаться таких тем: упомянутая леди уже на все согласилась. Но я готов принять отказ от вас. После этого вернусь в тюрьму и буду ожидать вас там. А вы будете ожидать во дворце, сами не зная чего.
Наступило долгое молчание. Потом полковник Гримм очень тихо произнес:
– О, десять миллионов завывающих в аду чертей!
Сумерки медленно сгущались в затянутой гобеленами комнате. Золото старинных ковров уже поблекло, утратив тщеславный блеск и обретя величие насыщенного, но отраженного пламени. На затканных гигантскими фигурами гобеленах, у ног которых современные люди казались совсем незначительными, можно было узнать могучий силуэт Хлодвига Первого, шагающего к своей последней великой победе. Перед ним шествовали слуги с павлиньими опахалами, а позади лес мечей вздымали герцоги Павонии.
В этом зале не было ничего, что так или иначе не напоминало бы совершенно незаменимые достижения столь особенной цивилизации. Бюсты павонийских поэтов, которые могли писать только на павонийском языке, стояли в многочисленных нишах и углах комнаты. Темные отблески книжных шкафов рассказывали о богатой национальной литературе, потерю которой и представить себе было невозможно. Картины на стенах подобно открытым окнам позволяли взглянуть на далекие, но прекрасные пейзажи их родины. Даже расположившаяся перед камином собака принадлежала к породе, выведенной в местных горах.
Все присутствующие в комнате люди, включая политиков, знали: с этим они жили, с этим и умрут. Им казалось, что все это устройство таит нечто, похожее на тиканье часового механизма, и они ожидали щелчка, неизбежного перед оглушительной смертью.
Наконец в этой, казалось, многовековой тишине раздался голос Хлодвига Третьего. Он говорил от имени Павонии и всего ее народа, как это делали правители древности. Он не знал, следует ли считать его речь уступкой или победой. Но был уверен: она необходима, и говорил звучным, твердым голосом, которого уже давно никто не слышал.
– Время на исходе, – произнес король. – Мне кажется, нам остается только одно. Мы должны принять ваши условия. В обмен, насколько я понял, вы всерьез намерены и обещаете положить конец деятельности человека по имени Себастиан, профессора Фокуса, а также Каска и Лоэба, ставших врагами нашего государства, и доставить заговорщиков к нам, чтобы мы распорядились их дальнейшей судьбой по своему усмотрению.
– Обещаю, – подтвердил Джон Конрад, и король резко поднялся на ноги, давая понять, что заседание окончено.
Тем не менее все остальные члены Совета расходились в полной растерянности. Как ни удивительно, их тревога, возможно, не имела отношения к самым странным и даже нелепым подробностям этого дела. Невероятные детали потрясли их настолько, что они уже не казались им такими уж невероятными.
Дело было вовсе не в том, что лакею с Павлиньей площади предстояло стать Великим Герцогом Павонии либо жениться на принцессе. Их уже не интересовал контраст между его личностью и судьбой. Как ни странно, теперь их волновало прямо противоположное. Оказавшись за одним столом с загадочным мистером Конрадом, ни один из них не ощутил особых противоречий между ним и его высокими амбициями. Он производил впечатление человека, имеющего не только достоинство, но и высокие притязания. Конрад двигался с неподражаемым самообладанием человека, который всегда чувствует себя на высоте положения. Было ясно, что при дворе он будет ощущать себя так же непринужденно, как и грубоватый шеф полиции или скучноватый премьер.
