Князь. Записки стукача - Радзинский Эдвард Станиславович (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Он показал квартиру. Филер принялся наблюдать… Подругой любовницы оказалась красотка – дворянка с безукоризненными манерами. Ее мужем был элегантный молодой господин… И тогда филер устроил обыск в их квартире. Была обнаружена железная банка, в ней – смесь нитроглицерина и магнезии – необходимые составляющие динамита… В общем, квартира оказалась динамитной мастерской. Более того, наш филер при обыске захватил некую бумагу, которую застигнутый врасплох хозяин квартиры тщетно пытался сжечь в камине. На бумаге был план здания, и на одном из помещений стоял крест. Филер сразу определил – это план Зимнего дворца. А крестом отмечена Желтая столовая.
Он доложил немедля Кириллову. Тот бумажку с планом забрал и его поблагодарил…
А накануне взрыва филер шел по Садовой, когда его сзади стукнули по голове… Вышел он из больницы уже после взрыва. И узнал: на пенсион его вывели. Говорят, отдыхай, после таких ударов служить не можешь!
– А я могу, ваше сиятельство, еще как могу!
Я взял его на службу.
Итак, до взрыва Кириллову было совершенно ясно, что собираются взорвать столовую в Зимнем – в доме царя… Надо было тотчас устроить тотальные обыски во дворце. Логично было проверить всю прислугу. Ведь скорее всего кто-то из дворца сообщил террористам точный план здания. Ничего этого не было сделано. Даже царю не доложили о страшной находке.
Но я уже не удивлялся. Это (в который раз!) подтверждало мою мысль: они решили его убить.
Только я, ничтожный червь, мог ему помочь. Точнее, спасти его. Это была теперь моя миссия.
В эти дни началось безумие. Все газеты были полны страхов, писали только о взрыве.
Заголовки – на всю страницу: «Динамит в Зимнем дворце!», «Покушение на жизнь Государя в его жилище!» Цитаты: «Это, скорее, похоже на страшный сон. Где же предел и когда же власть положит конец этому изуверству?», «Вопрос стоит просто – есть ли еще власть в Империи? Или нами уже правят молодчики с бомбами?».
Я был в Аничковом, когда приехал Великий князь Михаил Николаевич (в Аничковом его не любили, прозвав «И нашим, и вашим»).
Он рассказал:
– Утром сегодня я пил кофей и вдруг подумал: этот милейший лакей вполне может быть на службе у нигилистов… И подбросить в мой кофей цианистый калий. Захожу в гостиную – там истопник чистит камин. После его работы велел проверить, нет ли там адской машины… Жизнь стала сильно похожа на ад…
Потом приехал Кириллов, молча положил перед Цесаревичем письма в Третье отделение. «Берегитесь ваших трубочистов, им велено в важных домах сыпать порох в трубах…» «Бегите прочь из театров, маскарадов, ибо на днях намечены взрывы – в театрах, во дворцах Великих князей, в казармах…»
Рассказал:
– Появились прокламации, будто вскоре взорвут весь Петербург и со дня на день взлетит на воздух водопроводная труба в городе – останемся без воды…
Были разбросаны листки в казармах Преображенских, Конногвардейских и Восьмом флотском экипаже с сообщением, что они будут взорваны.
Фирс доложил мне:
– Ваше сиятельство, мне сообщил полицейский, будто заминирован центр и, может быть, наш дом… И злодеи пошлют на город воздушные шары с динамитом. Я искал мину в подвале, но ничего не нашел. Я человек темный, может, кого послать в подвал поумнее?
Я пригласил ученого из университета, и он обыскал наши подвалы – ничего!
В Аничковом занялись тем же. Вокруг дворца выставили караул – перекрыли Невский, – публика обходила дворец по противоположной стороне улицы.
Из города потянулись кареты.
Новые слухи! Пришел Фирс. Стало известно, что 19 февраля, в годовщину отмены крепостного права, в центре города должны взлететь на воздух все главные здания. Все тот же полицейский показал Фирсу захваченную у нигилистов карту города с отметками для взрывов. И наш особняк отмечен на этой карте…
Я поговорил с полицейским. Тот обязался предупреждать и попросил деньги за услугу. Сразу отлегло, понял: это всего лишь новое «предприятие». И тем не менее многие семьи бегут из города…
Я был в Аничковом, когда приехал Победоносцев.
Он в гостиной громко обратился (воззвал!) к Цесаревичу:
– Общество жаждет новой организации власти, ожидает спасителя! Будьте им! Помогите ослабевшему отцу!
Цесаревич прослезился.
На следующий день я отправился к Федору Михайловичу.
Моя родственница встретила меня в передней и шепотом попросила тревожить его как можно меньше. После взрыва в Зимнем дворце он необычайно нервный, утром у него был припадок.
Как всегда по приходе от Федора Михайловича, весь разговор записал…
Он принял меня в кабинете. Бедно обставленная комната, окна которой выходят в переулок. Единственное украшение – копия «Сикстинской мадонны» Рафаэля и вид из окна на Владимирскую церковь. Он ее прихожанин.
Он стоял у стола… Всегда поражаюсь незначительности его облика – невысокий, чуть сгорбленный, с незапоминающимся изможденным лицом и аккуратно зачесанными редкими волосами, с жидкой бороденкой… Но сегодня вместо обычного серого лица ко мне обернулось нечто алое, распаренное… Не успел я подумать об этом, как он пояснил:
– Это после припадка, лицо пот заливает, и оттого вид как из бани. И в самом деле – этакая банная легкость… Вы, мой молодой друг, меня сейчас жалеете? Напрасно! Боже мой, не могут понять – как раз в минуты припадка я здоровей, счастливей и яснее умом, чем самый здоровый и умный человек на земле. Будто выздоровление после пережитого… – Помолчал, потом с усмешкой спросил: – Когда пригласите бедных родственников в ваши хоромы?
Мне был неприятен этот тон. И я постарался переменить тему.
Я знал его слабость – тщеславие, столь обычное у литераторов и столь странное у такого необычного человека… Я заговорил о нынешнем успехе «Карамазовых». Много слов сказал про читательские восторги (кашу маслом не испортишь) и закончил словами:
– Нынешняя молодежь именно в вас теперь видит пророка.
Однако на этот раз все было иначе.
– Пророка? Молодежь? – Он зло засмеялся. И, буравя меня пронзительным взглядом, добавил: – Я, милостивый государь, решил написать продолжение «Карамазовых»… про нашу молодежь…
Когда этот человек возбужден, он преображается. Именно – преображается. Его маленькие глазки загораются странным светом. Некое страдание, беспредельное, мучительное, исходит от его изнуренного лица… Ты уже не можешь оторваться от него, ты будто во власти могущественного гипноза…
– Вот вчера царя и семью взорвать хотели. Причем, уверяю вас, делали это чистейшие сердцем, образованнейшие, страдающие за народ молодые люди… Нет, мягок Государь, и это не для нас… У нас один конфликт – между плетью и бунтом. Как только плеть ослабела – жди бунта. А Царь нынче плетью сечь не умеет. Но в дни реформ одна беспощадность спасет. Наследник прав. Народ у нас одно знает: или узда, или – круши! Так и живем. Вот наш классик господин Гоголь сравнивал Русь с удалой птицей-тройкой. А знаете ли вы, милостивый государь, как у нас фельдъегерь на тройке почту возит? Мужик сидит на облучке, песней заливается, а он его сзади – хрясть. И пошибче понеслась наша тройка… А он сзади будто разум вышибает из возницы – хрясть, хрясть! И полетела тройка, и стала наша тройка птицей… Вот так Русью управляли – и Петр, и Иван Грозный. А наш Государь решился нас мягкостью радовать в смутные дни реформ. Оттого и появились удалые молодые люди. – Он остановился. Потом продолжил: – Народ наш нищ и темен. Вот эти удальцы задумали помочь мужику. Задача, кто ж спорит, благородная. Вы думаете, они его к Богу направили, от пьянства отучать начали, омыли его усталые ноги, как Христос ученикам? Ничего подобного! Отправились учить, как убивать, жечь господ, как отобрать права у своих хозяев – бунту пошли учить… И все-таки я на них надеюсь. Я ведь сам был такой… И если штудировать молодежь, такие попадаются прекрасные типы! Ко мне приходит молодая женщина… Что за простота, натуральность, свежесть чувства, чистота ума и сердца! Она была сестрой милосердия на войне с турками, видела кровь! Девушки ее возраста живут женихами и нарядами, а она о народе думает. Она жертвовать готова. Жертвовать всем и даже собою для правды – вот черта нового поколения. И оттого каждый день молю Бога: пошли ей и сверстникам её верное понимание правды…
