Несбывшаяся весна - Арсеньева Елена (книги без регистрации txt) 📗

Теперь Александре и Кате стали понятны намеки Бульки. Намеки, оказывается, очень даже прозрачны! Тем более если учесть, что ее открыто называл своей чувыркой, стало быть, любовницей, именно тот самый Кочегар, который с легкостью необыкновенной пожертвовал Акробатом. Они были парочкой «обоюдных», вполне достойных друг друга по своим интимным пристрастиям и бесконечной жестокости, с которой относились ко всему миру.

Учитывая это, спорить с Булькой небезопасно.

А между тем она накрепко зацепилась за санчасть. Теперь никто в третьем женском бараке даже и не упоминал об очереди в «санаторий». И никто не спорил, когда туда уходила Булька. Иной раз, если дежурил подкупленный часовой, который после поверки тихонько открывал барак, вместе с Булькой являлась в санчасть и Надя-Кобел. Тогда Александра покрепче зажимала уши, чтобы не слышать, как пылко милуются ненаглядные подружки. Как-то раз Булька сунулась в ее закуток и спросила, не хочет ли Маманья побыть двустволкой. Александра столь надолго задумалась над переводом, что Булька «заржала» и ушла. Только потом Александра сообразила, что ей предложили поучаствовать в любовных играх Нади и Бульки. Свернулась клубочком на своем топчане и подумала: надо что-то делать, чтобы прекратить безобразие. Подруги пока не шибко афишировали ту лафу, которая им выпала, но ведь ума у них нет, начнут трепать языками, и кто мешает заявиться сюда уркам из мужского барака и тоже потребовать пускать их в «санаторий»?

Откажешь – и станешь первой кандидаткой на «три косточки»…

Сказать санитару Фролову? Но что он может? Да ничего.

Пожаловаться доктору Никольскому? Он человек решительный – никакого больничного Бульке не дал и посоветовал держаться подальше от санчасти, потому что «на ней воду возить можно». Обычно вежливый, даже демонстративно вежливый с заключенными, с Булькой он был очень груб. Может быть, узнал, что огребла Булька срок за убийство врача, который отказался давать ей морфий? Булька поорала, поорала, погрозила Никольскому да и затихла: Надя-Кобел смогла ей доходчиво объяснить, что жизнь лепилы по шкале лагерных ценностей неизмеримо дороже, чем жизнь какой-то ковырялки, пусть она даже личная ковырялка Нади-Кобел и любимая чувырка Кочегара. Никольского «на три косточки» не разыграют, скорей уж Бульке «повезет» оказаться на кону.

Да, понимала Александра, если пожаловаться Никольскому, он-то сможет принять меры. Но чем все закончится для нее самой? Ведь единственный способ прекратить женские хождения в санчасть – выгнать отсюда ту сестру, которая все это допустила. Выгнать Александру Аксакову.

Она сама во всем виновата, да. Когда-то у нее не хватило твердости… Но она же хотела как лучше! Лучше не только для себя, но и для других!

Благими намерениями, как всегда, оказалась вымощена одна всем известная дорога – в ее личный ад.

Жить в бараке постоянно… Лишиться единственной отдушины для себя – и лишить ее других… Чертова Булька!

Александра набралась храбрости и попыталась поговорить с Надей-Кобел. Нет, не вовсе запретить Бульке ночевать в «санатории», – но хотя бы на время угомониться.

Выслушав, Надя посоветовала ей захлопнуть покрепче скворешник и не разводить ненужные талы-талы.

Александра оценила мягкость выражений, старательно улыбнулась Наде и ушла.

Улыбка слиняла с ее лица довольно быстро.

Да что же делать-то? Хоть у Мурзика помощи проси, честное слово! Ну да, она была в таком отчаянии, что даже такая мысль мелькнула. Однако грянула новая беда.

Зинка-с-Ленинграда, которая благодаря трепетному отношению Мельникова ко всем жителям Северной столицы, была переведена из санчасти «на повышение» – в столовую – и теперь снимала пробу на кухне, не забывала своих бывших коллег. Частенько она умудрялась часть «снятых проб» слить в плоскую флягу, которую приспособилась носить под бушлатом, и притаскивать в санчасть. Потом наглость ее дошла до того, что она почти открыто выносила котелки с кашей и киселем из столовой и тащила в санчасть, где доктор Никольский, санитар Фролов и сестра Аксакова в три ложки, споро и молчаливо, отдавали должное товарищескому чувству Зинки-с-Ленинграда, которая, правда, предпочитала, чтобы ее все-таки называли Зинаидой Викторовной.

Однажды какой-то пацан [20] проследил за Зинкой, несшей из столовой котелок с киселем, и притащился за ней в санчасть. Он выждал, когда Зинка ушла (в санчасти была в то время одна только Александра), и ворвался в приемную. Александра только взяла в руки котелок, чтобы спрятать его подальше от искушения – до прихода Никольского и Фролова. Она скорее откусила бы себе пальцы, чем съела бы одна хоть ложку киселя, но вволю понаслаждаться клюквенно-крахмальным, почти домашним ароматом ей никто не запрещал. Так она и стояла, сунув нос чуть ли не в котелок, и нюхала кисель, как вдруг услышала звук распахнувшейся двери.

На пороге стоял тощий рыжий веснушчатый парень с маниакально расширенными глазами. Александра решила было, что какой-нибудь «ширяла» пришел за «подогревом» и сейчас будет угрожать ей ножом, требуя «широк», но нет – не говоря ни слова, рыжий вырвал у нее котелок с киселем и выскочил вон. Александра только руками всплеснула, но ни гнаться за вором, ни крик поднимать не стала. Во-первых, не догонишь; во-вторых, поднимешь крик – заложишь Зинаиду Викторовну. К тому же ей стало жалко паренька, которому так страшно захотелось сладкого. Александра, которая шла на известные правонарушения, лишь бы раздобыть лишний грамм сахару, вполне понимала его и сочувствовала. Когда пришли мужчины, она откровенно рассказала о случившемся.

– А сколько в котелке было? – спросил Никольский.

– Да литра полтора.

– Ну, будем надеяться, что поперек горла ему кисель не встанет, – проворчал доктор.

Однако надеялся он напрасно.

С голодухи, конечно, не надо было пацану на кисель накидываться, а он выпил его залпом, да еще сопроводил полбуханкой чернушки – как всегда, плохо выпеченной. Ну и заворотило кишки…

Той же ночью рыжий пацан умер в мучениях, успев, однако, сказать всем обитателям пятого мужского барака, что настал ему амбец, ибо его отравила киселем Маманья из санчасти.

Вообще говоря, пацан принадлежал к доходягам, причины смерти которых не слишком-то тщательно расследуются. Однако на него возлагались среди «людей» особые надежды: у него был отличный почерк и редкий дар подражания, поэтому он со временем вполне мог стать «мастером», искусно подделывающим подписи. Это вам не домушник, не банщик, ворующий на вокзалах, не булан-карманник, даже не громщик-взломщик. «Мастер» – это белая кость, аристократ среди «людей». И со смертью рыжего пацана рухнули немалые планы уркаганской аристократии.

Ту, которая была виновна в его смерти, следовало «поучить».

Но как? Кочегар, которому Булька давно свистела в уши, что Маманья ее не уважает, поедом ест, не пускает в «санаторий» и того и гляди слягавит по начальству, предложил поставить ее на кон.

Законный выход…

Сначала, правда, у Кочегара дело не ладилось. Отнекиваться начали все подряд: и «офицеры», и те, кто колоду даже перетасовать толком не умел. Авторитеты только головами качали и благодушно смотрели на Кочегара, не снисходя до пустой болтовни. Молодняк, пацаны, очень извинялись и пытались объясняться, что за Маманью главный лепила кому угодно пасть порвет, и если он захочет, то «пастух» Мельников всех раком поставит. А на Мельникова уже узду не накинешь, потому как он спровадил Капитолину к тетке не то в Саратов, не то в Самару, подальше от вечной угрозы. Порыдав, Капитолина поддалась уговорам отца и жениха (ну да, Никольский дал слово на ней жениться после освобождения, и Мельников теперь рыл землю в этом направлении) и уехала. Так что вот так!

Кочегар вообще-то и сам понимал, что это как раз тот случай, когда «черепу», то есть человеку умному, следует пойти на попятный, а то и вовсе заткнуться и задуманное дело замять. Однако западло ему было дать слабину перед Булькой, вот он и настаивал. «Люди» уже начали хватать друг дружку за грудки, и вдруг согласился играть Мурзик.