Лира Орфея - Дэвис Робертсон (книги полностью txt) 📗

— Да, и злобные саксы наверняка будут дразнить мальчика «подвалом», — вмешался Артур. — Вспомни, как страдал несчастный Най Бивен. [101] Ситуэллы [102] его называли не иначе как Аневризм.

— Ситуэллы — очень вульгарные люди, — отпарировал Пауэлл.

— К сожалению, вульгарных людей много.

— Но есть и другие прекрасные имена. Айдан, например: слышишь, Нилла, это имя святого! Или Селуин, что означает жаркую преданность великому делу; это, несомненно, будет вдохновлять нашего мальчика. Или Овайн, «высокорожденный»: это имя указывает на благородное происхождение, особенно со стороны отца. Или Хьюго, очень популярное имя в Уэльсе; я выбрал эту форму, а не валлийское Хюв, которое может показаться странным непросвещенному уму. Но имя, которое я предлагаю с особой гордостью, — Гилвайтуи. Он играет не самую выдающуюся роль в «Мабиногионе», [103] но это имя весьма уместно по другим причинам, о которых не стоит сейчас говорить. [104] Гилвайтуи! В этом есть некое благородное буйство, верно?

— Повтори, пожалуйста, — попросил Артур.

— Очень простое имя. Гил-вай-ту-и, с легким ударением на «ва». По-моему, восхитительное имя. Ведь правда, оно воскрешает в памяти великие дни легенд, еще до Артура, когда по земле ходили полубоги, в пещерах прятались драконы, а великие волшебники вроде Мата Матонви карали и награждали по заслугам! Древние, славные времена.

— Как это пишется? — спросил Холлиер, приготовивший карандаш и бумагу.

Герант сказал по буквам.

— На бумаге выглядит совершенно варварски, — заметил Холлиер.

Пауэлл очень обиделся:

— Варварски, говорите? И это в стране, где детям каждый день дают самые разные имена со всех концов света, и даже нелепые, выдуманные, сляпанные бог знает как! Варварски! Слушайте, Холлиер, вам следовало бы знать, что валлийцы уже пятьсот лет как освоили все достижения римской цивилизации, когда ваши предки еще жрали козлятину прямо со шкурой и подтирали зад пучками чертополоха! Варварски! И я должен такое сносить от кучки морлоков, для которых главное в имени — то, что оно должно легко выговариваться, или какие-нибудь сентиментальные ассоциации! О вашем невежестве я сожалею, а вас презираю. [105]

— Это, вообще-то, из Диккенса, — заметил Холлиер. — Я уверен, вы способны подыскать для выражения своих чувств что-нибудь более бардовское.

— Ну-ка, ну-ка, давайте не будем ссориться, — вмешался Даркур. — И давайте придем к решению, потому что я должен сказать вам — и родителям, и крестным — нечто важное.

Но Пауэлл надулся, и пришлось его долго улещивать, прежде чем он согласился продолжать.

— Ну хорошо, если вы настаиваете, пусть мальчик получит самое расхожее из валлийских имен, — сказал он наконец. — Пускай его зовут Дэвид. Даже не благородный валлийский Дафид, а пошлый английский Дэвид.

— Вот это хорошее имя, — сказала Гунилла.

— И еще одно имя святого, — заметил Даркур. — Пусть будет Дэвид. А в каком порядке? Артур Николаас Дэвид?

— Нет, потому что тогда монограмма на его чемоданах будет «AND», [106] — заметил Холлиер, охваченный, по-видимому, внезапным приступом практичности.

— На чемоданах! Вот странная идея! — сказал Пауэлл. — Если вас так интересуют сокращения, почему бы сразу не назвать ребенка ГРЕХ?

Артур с Даркуром мрачно переглянулись. Неужели Герант хочет разболтать? Это никому не нужно, кроме самого Геранта с его валлийским гонором.

— Грех? — переспросил Холлиер. — Почему грех?

— Потому что так его будет называть эта чертова страна! — заорал Пауэлл. — Номер сто двадцать три четыреста пятьдесят шесть семьсот восемьдесят девять по Государственному Регистру Единого Хозяйствования! А чтобы получать пенсию, он превратится в ПРАХ сто двадцать три четыреста пятьдесят шесть семьсот восемьдесят девять! Пенсионный Регистр Администрации Хозяйствования! К тому времени, как он станет ПРАХом, имен не будет ни у кого, останутся только эти кретинские номера, присвоенные государством! Так давайте их опередим и сразу назовем его Прах! Эта страна глуха к поэзии, провались она в пекло!

Герант гневно осушил стакан и снова наполнил его до краев.

Настало время преодолеть раздоры, поэтому Даркур произнес самым медовым голосом:

— Значит, Артур Дэвид Николаас? Прекрасно. Поздравляю. Я с большим удовольствием провозглашу эти имена при крещении. Теперь пойдем дальше.

— Позвольте, я вам сразу напомню, что я убежденный атеист, — перебил Холлиер. — Я слишком много знаю о религиях, меня уже не обдурить. Так что бросьте свои поповские замашки. Я согласился только ради дружбы с Артуром и Марией.

«Ну да, — подумал Даркур, — и еще потому, что ты был первым, кто плотски познал мать этого ребенка. Ты меня не обманешь». Но вслух он сказал:

— Ничего страшного, мне часто приходится иметь дело с неверующими крестными. Я вас не обижу. Единственное, что вы должны пообещать, — любить этого ребенка, помогать ему по возможности, давать советы, когда он будет в этом нуждаться, и сделать для него все, если его родители не доживут до его совершеннолетия, от чего боже сохрани.

— Разумеется, это я обещаю. Я приму участие в церемонии ради интереса к древнему обряду. Но не просите меня присоединиться в качестве духовной силы.

— Нет-нет, ничего такого. Но если церемония состоится, она должна иметь какую-то форму, и я точно знаю какую. Нилла, а вы что скажете?

— Я согласна без оговорок. Меня вырастили, выражаясь словами вашего лавочника Шекспира, «неистовой лютеранкой», [107] и я очень люблю детей, особенно мальчиков. Я счастлива, что у меня будет крестный сын. Можете быть спокойны.

— Я в вас не сомневаюсь, — сказал Даркур. — А ты, Герант?

— Сим-бах, ты же меня знаешь. Я кальвинист до мозга костей. Но я тебе не очень доверяю. Что я должен пообещать?

— Я попрошу тебя отречься за ребенка от Сатаны и всех деяний его, от тщеславия и суеты этого мира, от всех его похотей житейских и похотей плоти.

— Прекрасно сказано. Ты это сам сочинил?

— Нет, Герант, это сочинил архиепископ Кранмер. [108]

— Этот Кранмер неплохо пишет. И я отрекаюсь от всего этого за ребенка, а не за себя?

— По идее, да.

— Потому что, видишь ли… Как человек театра, как художник, я не могу на самом деле отречься от тщеславия и суеты, потому что я ими живу. Что же до похотей житейских, то всю мою жизнь и работу ограждают контракты, составленные жадными агентами и чудовищами, регулирующими экономику театра. Но за мальчика — за юного Дафида, которого я буду звать Тафи, когда познакомлюсь с ним поближе, я отрекусь так, что только пыль столбом.

— Мы серьезно должны все это обещать? — осведомился Холлиер. — Мне понравилось про Сатану. Я не думал, что крещальная служба так глубоко уходит корнями в древность. Симон, обязательно дашь мне требник почитать. В нем много интересного.

— До чего же вы, мужчины, банальны, — заметила Гунилла. — Пауэлл, что до тщеславия и суеты, говори только за себя. Симон, то, что ты сказал, кажется, значит, что мы должны воспитать мальчика на принципах высокой морали. Сделать из него мужчину. Можешь во мне не сомневаться.

— Хорошо, — сказал Даркур. — Значит, в воскресенье, в часовне, в три часа дня. Приходите трезвыми и прилично одетыми.

Пока гости уходили, а Пауэлл удалялся в свою привычную спальню, Даркур перемолвился словечком с Марией.

— Ты молчала, когда мы говорили про имена. Тебе разве все равно, как назовут мальчика?

— Симон, милый, я храню цыганские обычаи. Когда ребенок вышел из меня и закричал, его положили мне на грудь, и я назвала его. Настоящим именем. Шепнула ему на ушко. И что бы вы там ни делали в воскресенье, именно это будет его настоящим именем.