Три ступени вверх - Рой Олег (читать полную версию книги TXT) 📗
Мия покрутила в руках маленькую деревянную лошадку – Григор ее сам сделал, и Мия с ней не расставалась. На лошадке сидела верхом соломенная куколка. Мия покатила лошадку по гладкому подоконнику, прицокивая языком, словно копытца стучали:
– Мы поедем, мы поскачем, далеко, далеко, до самой Р-р-румынии! – Это было очень весело, даже мама засмеялась.
Букву «р» Мия научилась выговаривать очень рано – чтобы правильно произносить «Григор». Она не задумывалась, почему не называет его папой. Дети вообще многое принимают как должное: у всех папы, а у нее Григор. Вот и в свидетельстве о рождении записано: отец – Григор Лиу. Свидетельство она увидела, когда пришла пора получать паспорт. Паспортистки, конечно, все перепутали и записали ее Григорьевной. Но Мия всегда была упрямой, заставила переделать. Те, конечно, возражали: зачем тебе, это ведь одно и то же, Григорьевна и Григоровна. Но она настояла. Если уж у нее такие особенные имя и фамилия, пусть и отчество будет им под стать. Григорьевных пруд пруди, а она – Григоровна.
Хотя он даже настоящим маминым мужем не являлся. Настоящий муж у нее был один – отец Витька.
Фотография стояла за стеклом серванта. Мия и сейчас ее иногда разглядывала, удивляясь: надо же, какая мама была красивая! И мужчина рядом – тоже красавец: высоченный, широкоплечий, ослепительно улыбающийся. Герой. Так мама сказала. Он работал бульдозеристом и однажды, когда на Питер налетел ураганный ветер, полез на кран, стрела которого моталась, угрожая соседствующему со стройкой детскому саду. Крановщик, перед тем как уйти в запой, что-то там не то сделал – или наоборот не сделал – с тормозами. Или как это у кранов называется – Мия так и не смогла запомнить. Почему красавец с фотографии ринулся помогать? Не его это была вина, и уж точно не его обязанность. Но – полез. И, исправив все, что нужно, уже спускаясь, не удержался. Ветер швырнул его прямо на груду строительных шлакоблоков.
Маме даже пенсию «по утрате кормильца» не назначили, придравшись к тому, что Михаил Левченко не исполнял в тот момент своих профессиональных обязанностей. Мия эту историю узнала от соседок (дом, как еще несколько окрестных, был ведомственный, и все про всех все знали). Мама ничего не рассказывала, только говорила, что Витек – копия отца. Да Мия и сама видела: вот фотография, вот старший братец живьем – оба высокие, широкоплечие, и лица один в один.
Правда, больше ничем Витек на него не был похож. Нет, точно Мия не знала, но думала именно так. Потому что невозможно было представить, чтобы Витек кинулся кого-то спасать. Старший брат, как же!
Когда Григор уехал в свою Румынию окончательно, Витек насмехался над ней – теперь и ты безотцовщина! Хотя нет, пожалуй, не насмехался. Может, даже сочувствовал – в меру своих способностей. Мы теперь, говорил, с тобой оба-два безотцовщина, сестренка… Почему-то особенно обидно звучало не «безотцовщина», а это вот жалостливое «сестренка». Когда Мия пошла в школу, она решила, что Витек просто завидует ее яркой фамилии. У него-то с мамой фамилия была самая заурядная – Левченко.
Думать так она перестала довольно быстро. Это случилось после того, как Витек сломал сделанную для нее Григором лошадку. Просто взял и наступил – вроде не заметил, нечего, мол, игрушки свои по полу разбрасывать. Мама пыталась Мию утешать, говорила, что попробует все склеить. Хотя клеить там было нечего – крошки и щепочки. Наверное, Витек не просто наступил, а еще и потоптался… Мия собрала останки в платочек и похоронила их в углу двора – таясь, чтобы старший брат не выследил. Она не плакала – охватившее ее горе было слишком велико для слез. Только приходила к лошадкиной могилке каждый день – и сидела молча.
Потом перестала, конечно.
Спустя время появился отчим. Тоже красавец-мужчина – высокий, широкоплечий, с яркими синими глазами – и тоже строитель. Поликлиника, где мама тогда еще работала, когда-то была ведомственной, и до сих пор строители составляли изрядную часть тамошних посетителей. Неудивительно, что все мамины мужья (и первый, настоящий, и следующие, «гражданские») оказались строителями.
Отчима звали Николай Геннадьевич Широков.
Он и впрямь был широкий. Двухкомнатная хрущевка, казалось, съеживалась, когда он вваливался в прихожую – шумный, громогласный, недовольный всем и вся. Коммунистами, что «такую страну просрали», буржуями, которые «душат рабочего человека», начальством, которое «придирается почем зря, а зарплату выводит копеечную». Поначалу соседки обращались с просьбами о помощи (в старой хрущевке человек, соображающий в сантехнике, – драгоценность), и платить готовы были, как же без этого. Но отчим только огрызался, что он на работе «жилы из себя рвет» и «надрывать пуп», чтобы «ублажать двух чужих спиногрызов», не желает. Сидел весь вечер перед телевизором и ругался.
Мия не понимала, зачем мама привела в их дом – такого. Может, чтобы дети безотцовщиной не оставались? Да только лучше уж вовсе никакого отца, чем такой вот. Жениться на маме он, разумеется, не собирался. Все с той же формулировкой: не дам себе на шею чужих ублюдков вешать!
Зато рукастый и, главное, не пьет, понимающе кивали соседки. Ну грубоват, так рабочий же, не академик. Все-таки при всей своей скандальности он был мужчина, что называется, на зависть. Поначалу, во всяком случае. Потом какой-то казус произошел у него на работе: то ли подсоединил что-то не туда, то ли вентиль нужный недокрутил или перекрутил, но, обидевшись на последовавший за этим разнос, отчим переметнулся в ЖЭК. Милое дело: хочу – иду по вызовам, хочу – в подсобке сплю.
Возле телевизора все чаще стали возникать пивные баклажки, а то и бутылки «беленькой». И орал он все громче и азартнее. А однажды, во время какого-то судьбоносного футбольного матча, захрипел вдруг, повалился, задергался, перекосился. Вызванная Мией «Скорая» приехала быстро, но инсульт развивался быстрее, вся правая сторона большого отчимова тела «отключилась», и, несмотря на все мамины усилия, обещанного врачами улучшения так и не наступило.
Мие тогда было тринадцать. Сейчас она уже почти взрослая – семнадцать, послезавтра исполнится восемнадцать! Совершеннолетие!
Но никакого праздника по этому поводу, разумеется, ожидать не стоит. Мама подарит какой-нибудь шарфик или другую безделушку – и все. Изменится ли что-то с наступлением совершеннолетия? Вряд ли. Формально у Мии появится право на полную самостоятельность, но одно дело – право, совсем другое – возможность его использовать. Чтобы снять самостоятельно квартиру, нужны деньги, а их нет. Да и как оставить маму с этим паразитом?
Удивительно все-таки, думала Мия, подходя к дому. Как это мама – маленькая, серенькая, никакая, в общем, – ухитрилась заполучить трех мужей-красавцев? Ну пусть «законный» был только один, еще двое – «гражданские», не в этом дело. Чем она их притягивала?
А потому что надежная, одобрительно бормотали соседки. Не вертихвостка, по сторонам не зыркает – хозяюшка, все умеет, обо всем позаботится. Получалось, главный секрет – всю жизнь прогибаться, подлаживаться под «его» (кем бы он ни был) капризы, ублажать… Он тебя дурой через слово крестит, а ты ему супчику горяченького да рубашечку чистенькую… Да к черту лысому такое счастье!
– Анька, ты, что ль? Явилась, наконец!
Мия заглянула в большую комнату. Отчим – здоровенный и, невзирая на болезненную худобу, грузный, точнее, обрюзглый – сидел, безвольно развалясь на своем диване. Складное инвалидное кресло стояло за шкафом возле лоджии – на случай «выхода». По квартире он кое-как, с помощью, передвигался. С одного боку подставляла плечо мать, с другого – Мия. Витек дома давно уже не жил, предпочитал съемные квартиры, фыркая: вы и так тут друг у друга на головах сидите.
Отчим с минуту сверлил стоящую в дверях Мию мутноватым, словно расфокусированным, но тем не менее злобным взглядом.
– А, это ты! Явилась, дармоедка! За пивом давай сбегай, хоть какая-то от тебя польза будет!
