Гоп-стоп, битте! - Хлусевич Георгий (лучшие книги без регистрации txt, fb2) 📗
Нежелательно было колотить маниакально-депрессивников. Вернее, не так, в стадии маниакального возбуждения бить можно: им, дуракам, так весело, что не обижаются, а вот в депрессивной стадии бить опасно. И без того понижен фон настроения, и без того злобен и раздражен. Затаит злобу и нападет сзади. Псих, что с него возьмешь?
Можно, в принципе, поколачивать альцгеймеров с выраженной фиксационной амнезией и старикашек с сенильными психозами — забудут пожаловаться, но здоровьишко у них слабенькое, косточки хрупкие, ломкие. Не рассчитал силу удара — и сыграет в ящик. А у него может оказаться влиятельная родня. Лучше не рисковать.
Самые безопасные и потому удобные «мешки» для постановки удара — олигофрены. Но и тут своя тонкость: дебила дубасить нужно умеючи, иначе в случае осложнений — переломов ребер, перитонитов, разрывов печени, селезенки — у дебила может наступить временное прояснение ума (как правило, перед смертью), и он успеет нажаловаться, свинья!
А вот представителей двух других градаций олигофрении — имбецилов и идиотов — бей не хочу! Кто поверит человеку, неспособному к социальной адаптации? Кто проникнется жалостью к индивиду, не умеющему считать деньги? Никто. А идиот с имбецилом тем и отличаются от дебила, что последний рублики считать может, а идиот с имбецилом собирать денежки любят, но вот подсчитать накопленное не в состоянии.
Желтый Санитар не посчитал нужным выяснить точный диагноз Михаэля.
Нарушитель должен быть поставлен на место и немедленно наказан за непослушание. В противном случае остальные психи перестанут бояться и, как следствие, перестанут слушаться.
— Я кому сказал, сядь на место? — Желтый Санитар встал в проеме двери, загородив выход из столовой. — Все пожрут, тогда пойдешь.
— Там муха.
Михаэль попытался обойти препятствие, но Хидякин схватил его за шиворот левой рукой, а правой ударил крюком под дых.
Ударил и сразу ощутил разницу. Кулак не утонул в мягкой требухе, а уткнулся в твердую, как дерево, мышечную защиту, и псих не упал и не согнулся от удара, как это происходило в ста процентах случаев раньше.
Еще один удар. На этот раз кулак Желтого Санитара больно ушибся об поставленный для защиты локоть, и опять нарушитель не ойкнул и не согнулся пополам.
Одним коротким рубящим движением Михаэль освободил воротник от цепкой кисти Желтого Санитара, пошел назад к столу, но не сел, а прислонился спиной к стене, ожидая окончания обеда.
Михаэль не ударил обидчика, он его проигнорировал, и это было поражением для Хидякина — тем более позорным, что не было в столовой человека, мысленно не зааплодировавшего бунтарю.
Он знал, на чьей стороне публика, и так же хорошо знал, как можно переломить ситуацию в свою пользу. Нужно унизить ослушника, а это можно сделать, лишь поставив его в смешное или неловкое положение.
— Сядь, я сказал, козел.
Михаэль помедлил самую малость и сел за стол.
На этом можно было и закончить, но Хидякин счел, что псих унижен недостаточно. Он наклонился над Михаэлем, положил ему руку на плечо и сделал участливое выражение лица. Это было смешно. Желтый Санитар заметил подобие улыбки у сидящего рядом, и это усилило кураж:
— Аппетитика у нас сегодня нет? Не покакали с утра? Животик у нас сегодня бо-бо? А мы щас тебя из ложечки покормим. Открой-ка ротик, детка.
Желтый Санитар зачерпнул ложку щей, поднес ее ко рту неподвижно сидящего Михаэля, и…
Миска, сноровисто подброшенная рукой Михаэля, взлетела, и мерзкая баланда окатила лицо кормильца. Капуста запуталась в волосах. Засаднило от кислого веки. На брови повисла вареная муха.
Схватился за глаза. Закричал как ошпаренный, хотя щи давно остыли.
Подбежал на крик помощник и растянулся во весь рост, как будто ему дали подножку. Засвистел милицейской трелью Хидякин. Нажал на тревожную кнопку. Вбежали санитары с лицами тюремных надзирателей и с радостной готовностью к насилию. Заломили руки бунтарю, обездвижили в смирительной рубашке и помчались к Минкину с жалобой на злоумышленника. Заорал, дескать, как сумасшедший: «Муха!» — и нанес телесные повреждения сотруднику при исполнении. Плеснул в лицо горячими, как кипяток, щами и, возможно, повредил будущему врачу зрение.
Конфуз! Значит, прав был доктор Савушкин, когда написал в диагнозе про «бред преследования тремя мухами». Нехорошо, неколлегиально получилось, хотя, с другой стороны, прогресс налицо. Раньше преследовали три мухи, а теперь только одна. Пошел процесс лечения. Глядишь, скоро преследование мухами прекратится, а пока нужно как-то успокоить больного и назначить ему кое-что покрепче.
Ну и конечно, до полной ремиссии — закрытый режим. Под замок. Прогулки без сопровождения запретить. А то, не ровен час, нападет сзади на нянечку…
Профессор Минкин не был злым человеком. Он не хотел травить и без того отравленный организм Михаэля вредными таблетками, но ведь история болезни пишется не для себя, а для прокурора. А кроме прокурора уже дышит в затылок и наступает на пятки потенциальный преемник, сволочь, коллега, похожий на Бетховена.
Заполнишь неверно историю болезни, и жди от Бетховена портянку в Минздрав.
Значит, нужно бдить и внимательнейшим образом расспросить больного, а потом заполнить историю жизни — анамнез вита, историю заболевания — анамнез морби, описать имеющиеся объективные данные, выставить на их основании диагноз и, конечно же, назначить лечение.
И тут частенько приходится придумывать симптомы и даже синдромы для обоснования того или другого назначения.
В данном случае ни историю жизни, ни историю болезни выяснить не удалось, но ведь была жалоба от Хидякина? Была! Облил при свидетелях кипящими щами одного и грохнул о бетонный пол другого.
Было дело.
А почему больной взбеленился? Склонность к аффектам злобы? Мания преследования мухой? Значит, нужно успокоить, а чем?
Профессор подумал, дописал в историю болезни: «Склонность к аффектам злобы», — и назначил больному дополнительное лечение от «злобности».
В российских домах скорби не увидишь румяного лица — все больше серые лики, как, впрочем, и само существование больных душою.
Не был исключением и Михаил. Он побледнел и стал апатичен. Ему бы хитрить, делать вид, что проглотил таблетку, а самому сплевывать в унитаз, но этой премудрости его никто не научил, вот и чах потихоньку, огорчая отсутствием прогресса в лечении добрейшего профессора Минкина.
А тут еще новая напасть. Стал мочиться в постель. Пытались лечить его от энуреза, но безуспешно. Больной стеснялся неприличного недуга, замкнулся в себе, поскольку заметил, что из-за невыносимого запаха даже сердобольный профессор старается поскорее отойти от его кровати.
И все чаще вырывались немецкие слова, что тут же использовал против него Желтый Санитар. Сползла с его ядовитого языка кличка Фриц и намертво приклеилась. Так и стали звать беспамятного и беспаспортного пациента — Мишка Фриц.
А между тем у больного не было никакого энуреза.
Михаэля гнобил Желтый Санитар с помощником. Он прочитал в истории болезни, что в боксе у больного случилось непроизвольное мочеиспускание, и у оскорбленного санитара возник в голове план мщения. Он приносил с собой на ночное дежурство бутылочку кока-колы, и, когда загруженный успокоительным препаратом Михаэль находился в тяжелом забытьи, мочился в опустошенный сосуд, ставил на стрем помощника и выливал ее Фрицу в постель.
Михаэль старался не пить во второй половине дня, отказался от ужина, эффект был нулевой. Он ложился сухим, просыпался мокрым.
Простыни намокали не каждую ночь, а только в дежурство Хидякина, но кто обращает внимание на такие мелочи?
Впрочем, оговоримся, был человек, который обратил на «такие мелочи» внимание, но почему-то не среагировал должным образом, как будто ждал особого случая для разоблачения злоумышленника.
Случись подобный недуг в цивилизованном обществе, и не было бы никакой трагедии. Во всех стационарах Европы каждое утро меняют постель независимо от того, мокрая она или сухая. И душ есть в каждой палате Германии. А вот когда постельное и нательное белье меняют раз в десять дней, тут больному с недержанием мочи хоть вешайся. Такое амбре от казенных кальсон — миазмы!
