Волосы Вероники - Козлов Вильям Федорович (книги без сокращений .txt) 📗
— Последний: когда мы встретимся?
— В половине седьмого у Думы…
— У Думы? — свирепо перебил я. — Ни за что на свете! Я жалею, что восставший пролетариат не разрушил ее дотла в героическом семнадцатом…
Мы договорились о встрече у кинотеатра «Художественный». Оля сказала, что там идет фильм «Спасите „Конкорд“!», и попросила взять билеты. Уже повесив трубку, я подумал: откуда она может знать о фильме, если только вчера приехала из Волхова? Однако голову на этот счет ломать не стал, постарался сосредоточиться на английском тексте.
Запах духов меня больше не раздражал: у Оли были точно такие же духи. Амурчики над дверью, глядя друг на друга, ехидно улыбались. Я подозревал, что когда-то мой кабинет был спальней в особняке петербуржца, вот тогда амурчики были при деле, а теперь, конечно, скучали в официальной пресноте новой обстановки. Вместо роскошной, украшенной бронзой дубовой кровати под балдахином они теперь видели заваленный иностранными журналами и брошюрами письменный стол.
Перед концом рабочего дня меня вызвала к себе заместитель директора института Гоголева. Обычно начальство приглашает не для того, чтобы сообщить тебе, что весьма довольно твоей работой, чаще всего наоборот — сказать, что ты плохо работаешь. Такая уж должность у начальства — указывать другим. Я хоть и не большой начальник, а вот тоже иногда журю своих подчиненных. Наверное, без этого нельзя: не подтолкни человека, он может и остановиться. И работа станет. Правда, обидно, когда ты хорошо работаешь, а тебя все равно подталкивают, по привычке. Ведь начальство тоже не может сидеть без дела…
Можно выслушивать замечания начальства, если оно соображает в твоем деле, а если нет? Бывает ведь и так: начальник ни черта не понимает, общие указания дает, отчитывает, требует. Стоишь перед таким руководителем столбом и слушаешь. Ну, еще думаешь: врезать ему, что он чурбан, или не стоит? Чаще всего никто такого начальству не говорит…
Справедливости ради следует сказать, что Гоголева хорошо знала свое дело. И мое, кстати, тоже. Она отлично владела английским и не раз указывала мне на ошибки в переводах.
Ольга Вадимовна Гоголева занимала кабинет на третьем этаже, примерно в три раза большего размера, чем мой. На потолке поблескивает старинная бронзовая люстра. Где раньше были свечи, теперь — продолговатые электрические лампочки на белых цоколях. В углу у окна на мраморной круглой подставке в виде колонны — бронзовая фигура греческой жрицы с обнаженной грудью, в ниспадающей мантии. В руке жрица держит факел, в него ввернута электрическая лампочка под шелковым абажуром. От высокой красноватой двери к письменному столу тянется ковровая дорожка. Несколько застекленных книжных шкафов довершают обстановку кабинета. На одном из них гипсовый бюст Аристотеля.
Ольга Вадимовна еще довольно стройная женщина в свои сорок шесть лет: невысокая, коротко подстриженные волосы серебрятся. Это та самая седина, которая женщину не старит, — бывает, девушки красят волосы в голубовато-седой цвет. Красивой Гоголеву назвать нельзя, но и уродиной — тоже. Хотя она и курит, голос у нее приятный, звучный. То, что она была доктором наук и являлась уже десять лет заместителем директора нашего НИИ, безусловно наложило на нее свой отпечаток. Некая властность проглядывала в ее облике, то ли в посадке головы, то ли в уголках чуть подкрашенных губ, то ли в манере говорить. Гоголева была умной женщиной, муж у нее тоже доктор наук, заведует кафедрой в университете. Я его видел раза два на торжественных вечерах, он значительно старше жены и абсолютно лыс. С женой своей он обращался подчеркнуто почтительно. Чувствовалось, что главенствует в доме Ольга Вадимовна.
У меня с Гоголевой сложились довольно своеобразные отношения: не знаю почему, но я не мог заставить себя серьезно относиться к женщине-начальству. Ольга Вадимовна занималась проблемами охраны окружающей среды. В основном благодаря ее усилиям один вонючий химический завод был переведен за черту города. Гоголева была в Америке, Японии, ФРГ; там, в промышленных городах, загрязнение воздуха, по ее мнению, уже сейчас опасно для существования человека.
Я не мог не признать, что она ведет полезную научную работу. На улице Салтыкова-Щедрина, где я живу, ощутимо воздействие выхлопных газов автомобилей: каждые две недели я стирал с подоконников черную пыль. Не говорю уж о металлическом грохоте трамваев, к которому трудно привыкнуть, особенно когда бессонница.
Все это я понимал и тем не менее, глядя на заместителя директора, живо рисовал про себя такую картину: Ольга Вадимовна орудует на кухне, у плиты, в фартуке и белом платке на голове, или я вижу ее в домашнем кресле с длинными вязальными спицами в руках… Наверное, Гоголева догадывалась об этом, и, по-видимому, что-то во мне ее задевало. В общем, я не испытывал к ней той элементарной почтительности, которая должна присутствовать у подчиненного к начальнику. Помимо моей воли в моем поведении, голосе проскальзывали раздражающие ее нотки. И тут уж я ничего не мог с собой поделать.
Есть люди, которые умеют ладить с любым начальством, таким живется легче, у меня же все время возникали с руководством конфликты. В «Интуристе» моим начальником был бывший директор треста автомобильных перевозок. Я до сих пор не могу понять, каким образом он попал в «Интурист». После моего ухода он еще с год продержался там и был переведен… в трест гостиниц. Так этот начальник видеть меня не мог, при встречах в коридоре демонстративно отворачивался. Я всегда был предельно вежлив с ним, однако сослуживцы почему-то со смеху покатывались, когда я с ним разговаривал. У бывшего директора треста автомобильных перевозок (может, трест иначе назывался, не в этом суть) иногда на утренних производственных совещаниях — это он их ввел в «Интуристе» — проскальзывали такие фразы: «Жмите на газ, дорогие товарищи! Красный вымпел „Интуриста“ будет гордо реять на радиаторах наших машин! Зеленая улица нашим дальним маршрутам!..»
Из «Интуриста» его убрали как развалившего работу, но зато наш автомобильный парк был всегда в полном порядке. Начальник «Интуриста» большую часть своего времени проводил в гараже.
Второй его привязанностью в «Интуристе» были иностранные шариковые ручки. Он их больше сотни собрал, каждый сотрудник, вернувшись из загранпоездки, вручал ему шариковую ручку. Гордостью его была огромная пузатая итальянская ручка с двенадцатью цветными стержнями. В карман она не влезала, и начальник держал ее на письменном столе в гильзе из-под снаряда.
Я знал, что Ольга Вадимовна без надобности меня не вызвала бы, лишний раз видеть мою физиономию ей совсем не доставляло радости. До нее дошло, что я прозвал ее Ольга Ведьминовна. Кстати, Великанов тоже стал ее называть так, да и другие сотрудники НИИ… Вообще-то и без «Ведьминовны» у нас отношения не сложились. Меня раздражало ее имя — Ольга… А я, по-видимому, ее раздражал. Пути неприязни извилисты и подчас необъяснимы.
Она встала из-за письменного стола, протянула мне узкую белую руку с бледно наманикюренными ногтями и золотыми кольцами, приветливо улыбнулась. Возле ее стола громоздились два старинных кожаных кресла, на них мы и уселись. Ольга Вадимовна была в синем шерстяном платье, на ногах красивые высокие сапожки с узкими носками. Я рассеянно скользнул взглядом по ее плотно сжатым коленям, она машинально натянула на них край подола, нахмурилась. А я чертыхнулся про себя: черт дернул меня смотреть на ее костлявые коленки! Я несколько преувеличил: колени у заместителя директора были в порядке, но как женщина она меня не трогала, незачем было и глазеть. Дурная наша мужская привычка: оценивающе смотреть на любое существо в юбке, правда теперь многие женщины носят джинсы.
Минутная неловкость миновала, Гоголева взяла со стола пачку сигарет «Опал». Хотела было мне протянуть, да вспомнила, что я не курю. Я предупредительно достал из кармана электронную зажигалку — подарок Толи Острякова, — поднес ей огонек. Ольга Вадимовна прикурила и, выпуская голубоватый дым в сторону, кивком поблагодарила. Курила она красиво. Рука ее, естественно изгибаясь, подносила к подкрашенным губам сигарету, на секунду задерживалась и снова уплывала на круглый валик кресла, дым поднимался вверх. Мне совсем некстати пришла в голову мысль сказать ей, дескать, боретесь за чистоту атмосферы, а сами отравляете ее в собственном кабинете никотином… И почему мне в голову лезут подобные мысли? Может, я тысячу раз не прав, но на ее месте бросил бы курить. Принципиально бросил бы. Я, конечно, понимаю, одно дело — охрана атмосферы, другое — курение в кабинете. Масштабы разные. Но я вряд ли поверил бы даже самому прекрасному врачу, лечащему от алкоголизма, который сам выпивает.
