Лесная земляника - Мэй Сандра (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
— Да. Тебе не слишком нравится Дэвис? Майра пожала плечами.
— Особой любви я к нему не испытываю, но и обратных чувств тоже. Они сами по себе. Старый Дэвис и… дочка его.
— Клэр. Выдра крашеная…
— Что-о?
— Вспомнил, как ее назвала одна маленькая девочка.
Майра прищурилась.
— Птичка в лесу напела мне, что Клэр Дэвис скоро станет Клэр Фарлоу? И тогда мечта старого Дэвиса сбудется. Не он, так его дочь будет аристократкой. Или птичка ошиблась?
— Скажем так, птичка принесла на хвосте слух, очень похожий на правду. Мы с Клэр Дэвис давно знаем друг друга, она приехала ко мне в Штаты, сюда мы вернулись тоже вместе. Она порядочная девушка… В общем, никаких доводов «против».
— А доводы «за»?
— В смысле?
— В смысле… ты ее любишь?
Джон сердито взъерошил темную шевелюру, нахмурился.
— Тебя это интересует, мисс Тренч?
— Нисколечко. Просто… ты не похож на влюбленного жениха.
— А ты знаешь, как они выглядят?
Она побледнела и закусила губу. Потом кивнула.
— Ты прав, не знаю. У меня женихов не было.
— Прости. Я не должен был… Майра, это ужасно глупо прозвучит, но я хочу, чтоб ты знала: я совершенно не собираюсь тебя осуждать или… короче, сейчас не те времена, чтобы смотреть на эту проблему… В общем, это твое личное дело! И на самом деле ты молодец.
— Вот как? Предположим, что я поняла почти все, что вы тут лепечете, мистер Фарлоу. Но почему же я молодец?
— Потому что… ну… потому что…
Он замолчал, ощущая свое полное бессилие. Майра насмешливо улыбнулась.
— М-да. Красноречия тебе не занимать. Знаешь, в чем проблема на самом деле, Джон Фарлоу? В том, что ты слабохарактерный сноб.
— Ого!
— Ага! Ты нипочем не назовешь вещи своими именами и страшно терзаешься, потому что боишься не соблюсти приличия. Сидишь у меня на кухне, пьешь чай — и боишься.
— Ничего я не боюсь! Господи, да почему ты вообще на меня нападаешь? Что я плохого сделал? Кому?
— Иногда нужно поставить вопрос несколько иначе: а что хорошего ты НЕ сделал? Например, ни разу не позвонил и не написал старому дяде, который всю жизнь любил тебя, как родного сына. Не поинтересовался, как у него дела. Не прислал денег, в конце концов.
— Да, в этом я виноват. Очень виноват. Мне казалось, что я начал совсем другую жизнь. Я почти все забыл… все, что было в Англии. Все, что я любил когда-то. Каким я был. Хотя даже новой своей жизнью я обязан именно дяде Уоррену.
— Браво! Не согрешишь — не покаешься, а раскаешься — простят? Не всегда и не все!
— Скажите на милость, ты теперь будешь живым воплощением моей совести? Между прочим, я был не единственным племянником…
Она встала и отошла к окну, обхватив себя за плечи. Тонкие пальчики посинели от напряжения. Голос зазвучал глухо и чуть монотонно.
— Верно. Ты был не единственным племянником. Всего лишь одним из тех, кто не писал и не звонил. А вот я была ему вообще никем. Чужой девочкой-сироткой. Но он взял меня в свой дом и отнесся, как к родной внучке. И потом тоже… Он не умел разделять на свое-чужое, дядя Уоррен. Он очень любил этот дом, свой сад, тех, кто вокруг. Детей любил. Сестер своих любил. Жизнь любил. И не сдавался, не начинал новую, потому что не получилась старая. Просто жил.
— Майра…
— Ты прав, я не имею права тебя обвинять. Просто… Знаешь, он ведь умер совсем не из-за денежных трудностей. Просто в какой-то момент ему стало очень тошно от подлости этого мира. Он всю жизнь хотел людям добра — а люди на его глазах только и делали, что предавали и продавали.
— Майра, девочка…
— Дом этот… Да дядя Уоррен мог жить хоть в лачуге — и все равно оставаться настоящим аристократом. Он оставил его именно тебе, потому что думал, что и для тебя этот дом много значит. Что ты сможешь возродить Мейденхед. И семья объединится, и дети снова будут играть в саду, и все будут любить друг друга… Он тебя очень любил и по тебе скучал.
Джон вскочил, шагнул к Майре и неожиданно крепко обнял ее сзади за плечи, прижался щекой к пушистым волосам, вдохнул их лесной терпкий аромат. Девушка напряглась в его руках, окаменела, словно боясь спугнуть что-то неуловимое, возникшее между ними в эту секунду…
Потом Джон глухо и горько усмехнулся, не отрывая лица от душистых волос Майры.
— Я помню, мисс Тренч. Ты убежала в тисовую рощу и содрала коленку. Я нашел тебя под кустом. И ты не велела мне смеяться. Ты очень строгая была, мисс Тренч. И тогда — и сейчас. Как же я мог забыть…
Она тихо всхлипнула.
— А потом ты обещал, что вернешься ко мне. И я ждала тебя, Джон. Десять лет ждала тебя, как дура. И, наверное, сошла с ума от этого ожидания. Потому и прыгнула тебе на шею сегодня. А ты вернулся совсем не ко мне…
— К тебе тоже. Я вернулся домой. В свое прошлое. Я к себе вернулся, Майра.
— Но я ждала тебя.
Он подхватил ее на руки, отнес в гостиную и сел на диван, крепко прижимая девушку к груди. Она затихла, прижалась к нему, даже, кажется, дыхание затаила. Байкер сонно приподнял лохматую башку, удостоверился в том, что Господь на небе, мир на земле и все на месте, блаженно вздохнул и снова засопел.
Джон Фарлоу смотрел на огонь, баюкал на руках хрупкую светловолосую девушку и тихо, словно в забытьи, шептал:
— Я не знаю, когда это случилось. Я ведь был веселым парнем, Майра. Я очень любил друзей, шумные компании, детей и собак, дядю Уоррена, этот сад и этот дом, я любил жизнь… Я учился с удовольствием, и мне всегда казалось, что каждый новый день будет приносить мне только новые открытия и новые радости. Я предвкушал поездку за океан, как приключение… А там меня никто не ждал, Майра. Но раз уж приехал — давай работать. И меня стали учить работать. Без каникул и перерыва на обед. Постепенно я перестал видеть радость — потому что научился видеть пользу. Извлекать выгоду. Заводить нужные знакомства. Нравиться нужным людям. У меня получалось, Майра, потому что я чертовски обаятельный парень… Я уже не знаю, в какой момент это произошло. В какой момент мне стало все равно, что происходит с моей жизнью. Главное — работа? Почему же я не задал себе простой вопрос — а ЗАЧЕМ? Я уже лет десять всех устраиваю, Майра. На меня никто не злится и не кричит. Только ты сегодня… и я сразу вспомнил. Знаешь, странно так, я вспомнил запахи. Ты пряталась под можжевеловым кустом. И луна была полная. Серебряная такая. А я еще поклялся, что никому не разрешу тебя обижать… Тогда казалось, что все обещания очень легко выполнить. Но жизнь гораздо злее. Мы все еще думаем, что мир принадлежит нам, а это мы уже принадлежим миру. И ничего нельзя изменить. Ты прожила свои десять лет, я — свои…
— Я ждала только тебя…
— А я — я был уверен, что десятилетняя девочка забудет меня уже через неделю, а в результате забыл сам себя.
— Джон…
— Майра…
Наверное, виноват был огонь в очаге. Под его влиянием Джон впал в нечто вроде транса — иначе невозможно объяснить то, что произошло дальше.
Майра обвила руками его шею, а он посмотрел ей в глаза. И утонул в серебристой зелени, потерял голову, опьянел от запаха лесной земляники… Через мгновение они сплелись в таком тесном объятии, что стало трудно дышать, но уже через секунду надобность в дыхании отпала, потому что они целовались, целовались жадно, неистово, пили друг друга до дна, упиваясь сладостью губ, жаром тел, невозможностью остановиться…
Потом оказалось, что диван остался где-то вверху, а они лежат на мягком и теплом меховом ковре, и одежды на них значительно меньше, чем было раньше, а вернее — только джинсы на Джоне, да юбка на Майре, и кожа девушки светится в темноте, а сполохи огня мечутся, торопясь хоть на миг раньше Джона поцеловать то нежное плечо, то маленькую округлую грудь, то впадинку между ключицами, и тонкие руки сплетаются вокруг шеи мужчины, и тело наполняется невесомой, первобытной силой, и нет ничего, кроме желания и уверенности в том, что сейчас он сможет это желание утолить…
