Хозяйка Рима - Куинн Кейт (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
— Флавия Домицилла? — голос Юстины легким эхом отозвался от мраморных стен.
— Да, — ответил он и вновь принялся сжимать и разжимать кисти. — Потому что многое из того, что я вижу, противоречит одно другому. Многое из того, что касается императора. Взять, к примеру, тот пир в честь моей помолвки. Императрицу. Смерть Юлии. Бесконечные суды над государственными изменниками.
— Ты веришь тому, что говорит Флавия?
— А что мне остается? — его слова были сродни каплям воды, что упав на поверхность пруда, оставляют после себя круги на воде. — Не знаю. — Павлин надрывно вздохнул. — Я бессилен что-либо сделать. И не потому, что она открыто мне все высказала. Но какие у меня доказательства? Чье слово весомее слова императора? Тея — рабыня. Юлия мертва. Флавия ненавидит его с момента смерти своей сестры. Она уже идет против него, занимаясь спасением детей.
Юстина вопросительно посмотрела на него.
— Флавия спасает детей из Колизея и тюрем, — устало произнес Павлин. — Детей евреев, христиан, прочих вероотступников. Она занимается этим вот уже много лет. Она подкупает охранников, чтобы те выпускали их из темниц, привозит их к себе на виллу под видом рабов и находит для них семьи среди друзей и арендаторов. Император не возражает. По его словам, таким образом, у нее есть занятие, и вообще, кому есть дело до того, если в пасть льва попадет одним ребенком больше, одним меньше.
— Но ведь это он сам обрекает их на такую судьбу, — негромко заметила Юстина.
Молчание.
Жрица обернулась к Павлину.
— Если ты сомневаешься в правдивости слов Флавии, и Юлии больше нет в живых, чтобы поведать нам правду, то чье слово для тебя имеет вес? Кто, на твой взгляд, способен вынести самое мудрое суждение?
— Отец, — тотчас ответил Павлин.
— Тогда почему ты не спросишь его? Дело ведь не просто в твоей мачехе. Речь идет о государстве, о людях. Почему бы тебе не спросить у него, где правда, а где ложь.
— Не могу. Я боюсь даже взглянуть ему в глаза.
— Тогда кого еще ты мог бы спросить?
— Тебя, например. — Павлин поднял взгляд и посмотрел ей в глаза. — Скажи, ты веришь… слухам?
Юстина сложила руки.
— Верю.
Павлин закрыл глаза.
— В таком случае, что мне делать?
— Ты просишь меня стать твоей совестью?
— Да, именно так.
— Я не могу сделать этого ради тебя, Павлин. Никто не может.
— В таком случае дай мне совет. Помоги мне.
— Расскажи мне все, как есть. Обо всех неправедных делах, которые приписывают Домициану, и какие из них ты бы взялся исправить, будь это в твоих силах. Что именно ты мог бы изменить к лучшему?
— Мне следовало лично навестить Юлию и проверить, на самом ли деле она сошла с ума, или это только слухи, — произнес Павлин и удивился самому себе. — После наших детских забав, когда мы вместе играли в саду, это был мой долг.
— Поздно. Ты уже не в силах ей помочь. Зато еще мог бы помочь Тее. Помоги ей, ради Юлии.
— То есть ничего не рассказывать императору о ее старом возлюбленном?
— Для начала хотя бы это.
— Я наблюдал за ними, — признался Павлин. — Наблюдал целое лето. Впрочем, виделись они не часто — раза два-три, не больше. Они ни разу не прикоснулись друг к другу, так что она держит свое слово. И вместе с тем они казались единым целым, как лошадки в одной упряжке.
— Похоже, это любовь.
— Я не женюсь на Кальпурнии, — неожиданно заявил Павлин. — Мы с ней… между нами нет ничего общего.
— Тебе не кажется, что это довольно несправедливо по отношению к ней? Вы ведь обручены уже долгое время.
— Я ей не нужен. Впрочем, как и она мне. — Павлин покачал головой. — Никакой свадьбы. Пока я не найду ту, с кем я буду как две лошадки в одной упряжке.
— Такое случается нечасто.
Павлин поднял глаза на свою собеседницу. Узкое лицо в обрамлении белого покрывала, пристальный проницательный взгляд, светлые брови, наверно, такие же светлые, что и волосы, которых он никогда не видел.
— Я подожду, — произнес он.
Тея
Позади моей двери послышались негромкие голоса.
— О боги, что мне с ней делать? — воскликнул Несс, и на его толстощеком лице, наверняка, возникло озабоченное выражение. — Она даже носа не высунула из своей комнаты после того как вернулась из Тиволи. Я пошел проведать, как у нее дела, и застал ее… — не сумел даже спрятать подальше от нее нож! — Он понизил голос. — Ты можешь что-нибудь сделать?
Невнятный звук.
— Конечно, можешь. Потому что если и есть на свете человек, кто может ее успокоить, так это только ты.
Я приоткрыла глаза и увидела, как Ганимед поцеловал своего возлюбленного в макушку — в том самом месте, где у Несса уже начали редеть волосы, и направился ко мне в опочивальню. Это была такая красивая комната в серо-белых тонах, с просторным серебристым ложем под бархатным пологом и статуей Минервы. И когда меня навещали мои кровавые кошмары, статуи начинали извиваться.
Ганимед попытался отобрать у меня нож. Я начала отбиваться, и чаша перевернулась. Мгновение, и мозаика пола была забрызгана кровью, как из чащи, так и из моей руки, где я надрезала себе вены. Но Ганимед не обращал внимания ни на кровь, ни на мои сдавленные проклятия. Одним движением руки он сорвал с ложа прозрачный полог и обмотал его вокруг моего запястья.
— Нет, отпусти меня…
Затем он подхватил меня на руки и уложил в постель. Не успел он сделать и шага прочь, как я сорвала с руки повязку и вновь принялась расцарапывать себе вены. Тогда он вновь схватил меня за руку и, крепко сжав ее в своей, принялся вновь обматывать ее куском полога. Впрочем, белая ткань уже успела обагриться кровью.
— Отпусти меня! — я со слезами отбивалась, как могла. — Пусть она вытечет, пусть на этот раз она вытечет вся, потому что только тогда они оставят меня в покое. А они никогда не оставят меня в покое, покуда я жива! Развяжи мне руку, прошу тебя, — я с силой рванула повязку, однако Ганимед схватил меня в свои объятия и, прижав к груди, заворковал, словно голубь.
— Я больше не в силах это сносить. Я терплю вот уже четыре года. Юлия выдержала восемь. Я же знаю, вынесу ли я еще один, или того меньше… игрушки и игры, больше никаких игр, он все поймет, Арий все поймет, он не глуп, он все поймет, и тогда ему конец, ну как ты этого не понимаешь? Он придет, чтобы расквитаться с императором, и он умрет, и мне… мне этого не вынести!
Не знаю, понимал ли Ганимед мои слова, потому что они потонули в потоке рыданий. Но он, словно ребенка, качал меня, сжимая в своих сильных и теплых руках.
— А Викс! Викс все узнает. Это просто чудо, что он до сих пор ни о чем не догадывается, но в один прекрасный день он тоже все узнает и устыдится меня. И правильно сделает, потому что я смалодушничала, о боже, Арий возненавидит меня, если узнает, что я…
Слова слились в сдавленный вой, потому что мое лицо было прижато к груди Ганимеда. Он гладил мне волосы, а затем посмотрел на запястье, чтобы проверить, на месте ли повязка. Насколько я могла судить, кровь уже начала подсыхать.
— И ты знаешь, почему он возненавидит меня, — очередной всхлип. — Не потому что Домициан превратил меня потаскуху, а потому что он сделал меня слабой. Всего четыре года, и куда подевалась моя гордость? Четыре года его игр и игрушек, четыре года его вопросов, его недреманного ока на моей шее, и в кого я превратилась? Я больше не могу доверять мужчине, даже Арию, а ведь когда-то ради него я была готова пожертвовать всем на свете. Я не могу заставить себя прикоснуться к нему, а ведь когда-то я сама бросалась ему на шею, как собака на кость. Домициан победил, разве не так? Он отнял у меня моего возлюбленного, отнял, даже сам об этом не догадываясь. Этакая очередная маленькая победа. И все, на что я способна теперь, это, закрыв глаза, по-прежнему твердить, что мне не страшно. Но ведь это ложь!
Ганимед сжимал меня в своих сильных руках, покачивая, словно младенца, и что-то негромко мычал, как будто напевая.
