Голубятня на желтой поляне (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗
После этого он исчез на год или два. Одни говорили, что он уехал в Нейск и работает экскурсоводом в Техническом музее. Другие, что он тайно живет в подвале городской библиотеки и по ночам глотает книжную премудрость.
Когда Ерема снова появился на улицах Старогорска, он вел себя не так нахально. Но родители и бабушки все равно запрещали ребятам с ним водиться.
Мальчишек, если они грубили и не слушались, называли «еремами».
Ерема не бездельничал. Зимой вместе с дворниками (живыми и автоматическими) он убирал с улиц снег, а летом сидел у входа в парк и чистил всем желающим обувь. Дворникам он помогал бесплатно, а за чистку башмаков требовал мелкие деньги. На эти деньги он покупал всякие радиодетали. Для своих внутренностей. А еще он покупал табак.
Да, представьте себе, Ерема курил! Он объяснял, что этим способом прогревает себе нюхательный аппарат. Иначе говоря, блок обоняния.
Мальчишкам, которые с ним знакомились несмотря на запреты, Ерема дарил механических мышей (чтобы дразнить кошек) и электронные пищалки. Отливал из олова маленьких рыцарей и пистолетики. Но к себе домой Ерема никого не приглашал. Говорили, что живет он за городом, на большой железной свалке.
Я с Еремой не был знаком. Наверно, потому, что я не очень решительный. Другие подбегут: «Ерема, привет! Ерема, как дела? Ерема, сделай мыша!» А я только издалека поглядывал.
Но Ерема-то, оказывается, меня знал!
Я неуверенно подошел. Ерема втянул в брюхо солнечную батарею, захлопнул дверцы и запер их на проволочный крючок. Потом сел. Свесил с крыши ноги. Ноги были из железных толстых трубок, с резиновыми гармошками на коленях. На одной ноге старый валенок, на другой большущая футбольная бутса. Руки – тоже из трубок с гармошками на сгибах, а ладони и пальцы – из черной пластмассы. Туловище похоже на шкаф из некрашеной жести, а голова – угловатая, как почтовый ящик. Рот широченный, губы из пористой резины. Раздвигал их Ерема, только чтобы сунуть мундштук, а говорил он через динамик на груди.
Нос Ереме сделали из оранжевого мячика с двумя дырками-ноздрями. А точнее – из баллончика детской клизмы, засунутого острым концом внутрь головы. Глазами служили зеленые индикаторы от старинных ламповых приемников.
Этими индикаторами Ерема и смотрел на меня. Не поймешь, как смотрел: то ли по-хорошему, то ли с насмешкой.
– Да ты не бойся, – сказал он с хрипотцой.
– Я и не боюсь, – хмуро сказал я. – Просто удивился: откуда ты меня знаешь?
– Я всех знаю, – ответил Ерема с горделивой ноткой. – Память-то электронная. – Он похлопал себя по гулкой голове.
– Электронная, а не знаешь, как меня зовут, – сердито отозвался я.
– Ко… пейкин…
– Сам ты Копейкин! Меня зовут Гелька!… То есть Гелий. Потому что мой дедушка был астроном, он солнце изучал!
Ерема, видать, смутился. Сморщил резиновый нос, хрюкнул им.
– Я думал, Копейкин – это фамилия…
– А фамилия – Травушкин.
Ерема нерешительно покачал ногой в бутсе.
– А почему тогда «Копейкин»?
– Потому что дураки придумали, – буркнул я.
Три года назад в летнем лагере была игра «Взятие крепости», и нас, маленьких, старшие ребята записали в разведчики. И все так хорошо было сначала, я к самой крепости подобрался, но там вдруг меня схватили и вытащили из травы. И хохочут: «Мы еще издалека видели, как ты ползешь. Голова-то блестит на солнце, как новая копейка!»
С тех пор и приклеилось: Копейкин да Копейкин. У меня и правда волосы такие, с медным отливом. Вернее, с латунным. Особенно когда постригусь ежиком.
Но при чем тут Копейкин! Такое дурацкое прозвище, будто дело не в волосах, а в том, что цена мне одна копейка…
Ерема прыгнул с крыши в репейник, с треском шагнул ко мне сквозь стебли. Он был с меня ростом, но гораздо шире.
– Ладно, Ко… Травушкин. – Он виновато помигал индикаторами. – Дураки, они… ты на них тьфу. У меня дело к тебе.
– Что за дело? – важно спросил я и обрадовался: теперь у моего опоздания уважительная причина. Скажу Юрке: Ерему встретил, о делах говорили.
– У тебя случайно нет старого лампового приемника? – спросил Ерема и переступил валенком и бутсой. – Тут у меня в потрохах одна лампа сгорела. Теперь оглох на левое ухо и в затылке ломит. Пакостно так.
– Разве ты не на транзисторах? – удивился я.
– Во мне всего хватает. Собирали-то, можно сказать, из утиля. Я в себе кое-что заменяю потихоньку, а для этой лампы никак не отыщу транзисторного эквивалента. Замаялся… Может, найдется приемник?
– Ты заранее знал, что найдется, или наугад? – спросил я.
– Есть?! – обрадовался Ерема. – Я не знал. Я логически. Думаю, у Ко… у Травушкина дом старинный, на чердаке, наверно, всякого барахла хватает.
Дом у нас правда старый, еще при дедушкиных родителях построен. Маленький, но двухэтажный, с четырехскатной крышей, под которой просторный чердак. С высокими березами у окошка моей комнаты. Я его люблю, наш дом…
– Так и быть, – вздохнул я. – Поищу тебе приемник.
– Милый, – проскрипел Ерема и часто замигал зелеными глазками. – Я тебя до самой переплавки не забуду…
– Да ладно, – смутился я. – Только ты ко мне за ним не ходи. Понимаешь, тетка у меня… Я сам принесу тебе.
– Вот спасибо! Ты сегодня, как выберешь времечко, принеси в свой вагон, а я вечером приковыляю, заберу.
«И про вагон знает!» – подумал я и даже испугался.
Но Ерема успокоил:
– Я про что знаю, про то молчу, ты не сомневайся. Во мне, как в сейфе… Значит, что? До вечера?
– Ага. Я побежал. Пока!
– Пока, Ко… ой, Травушкин. Это у меня из-за той лампы сбой в контактах…
Орден алого шиповника
Станция Старые Горы совсем заглохшая. Грузовые составы по нашей линии почти не ходят, потому что больших строек поблизости нет. Товары возят фургонами. Пассажирские поезда проскакивают два раза в сутки: утром и в три часа дня. Да и то почти пустые. Людям больше нравятся рейсовые электробусы или речные экспрессы на воздушных подушках. А на станции тихо. Только воробьи галдят в траве среди нагретых рельсов.
Через рельсы можно бежать без опаски. Разве что дежурный закричит или начальник станции.
…Старенький товарный вагон стоял в тупике за станционной водокачкой. Лебеда и «бабкины бусы» скребли макушками по ржавым колесам. Это был наш с Юркой вагон. Мы первые догадались, что он не нужен никому, кроме нас.
Здесь мы хранили наше оружие для мушкетерских игр, фонарики, запас сухарей (на всякий случай), надутые автомобильные камеры, чтобы плавать на них, и всякое другое имущество. И, конечно, удочки. Зачем их таскать домой, если от вагона до реки ближе, чем от дома?
Но сегодня мы собрались не на реку, а на старый затопленный карьер. Юрка узнал от кого-то, что прошлой весной лаборанты из Института рыбоводства выпустили в карьер мальков.
– Просто так, ненужных, – говорил он. – А теперь они вымахали вот в таких карпов. Особая порода.
В рассказы в «вот таких» карпов я не верил, карьер был у черта на рогах, тащиться туда мне вовсе не хотелось. Но Юрка и не спрашивал, хочу я или нет, сказал, что пойдем, и точка. Еще он объяснил, что рыбачить надо, пока на воде лежит тень от обрыва. К полудню она уйдет, поэтому надо прийти на карьер пораньше. Договорились встретиться у вагона в девять. Теперь я безнадежно опаздывал. Конечно, у меня уважительная причина, но все-таки…
А если разобраться, почему я боюсь? Сам не знаю, Эта привычка осталась у меня еще с той поры, когда Юрка «делал из меня человека».
…С Юркой мы познакомились в прошлом году. В нехороший для меня час. Тогда меня выставили из игры в «три мяча».
Сперва-то все было хорошо. В нашей команде все хотели быть на перекидке, никто не желал защищать зону, и капитан Вовка Елизаров сказал:
– Что делать? Давай, Копейкин, становись…
На радостях я даже простил ему «Копейкина». Натянул перчатки и приготовился отбивать «выстрелы».
