Холодная гора - Фрейзер Чарльз (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
На следующий день оказалось, что он отклонился на юго-запад, следуя через горы по старой тележной тропе. День был ветреный, все сухие листья на деревьях и на земле шевелились. Он даже не представлял, что это за местность. Возможно, Кровавый Мэдисон. Он подошел к указателю, на одной стороне которого прочитал «ДО БО 55М», на другой — «ДО АВ 65М». Скорее всего, это означало расстояние до каких-то городов.
Он прошел поворот и приблизился к маленькому пруду, своего рода роднику; поросшие мхом камни окружали его зеленым кругом. Дно родника было покрыто гнилыми дубовыми и тополиными листьями, вода была янтарно-желтой, словно настояна на этих листьях, как чай. Инман наклонился, собираясь наполнить свою флягу. Налетел ветер, и он услышал странный стук и щелканье, словно кто-то пытался сыграть какую-то мелодию, используя лишь сухие палочки в качестве инструментов. Он обернулся на звук, оглядел лес, окружающий пруд, и обнаружил удивительное зрелище. Оказалось, что он смотрит на трио из скелетов, висевших на ветке дерева, — они покачивались на ветру и ударялись друг о друга.
Фляжка наполнилась доверху. Инман встал, заткнул ее пробкой и пошел к костям. Они висели в ряд на нижней ветке большой тсуги, но не на веревках, а на сплетенных в косу полосах коры, содранных с молодого деревца гикори. Таз и кости ног у одного скелета упали на землю и лежали на боку; носок одного башмака торчал вверх. На другом скелете плетеная косичка растянулись так сильно, что носки ног достигали земли. Инман отмахнул листья прочь, рассчитывая найти твердое место в земле, где этот человек, умирая, крутился и утрамбовал землю. Его волосы упали с черепа и лежали среди листьев вокруг костей пальцев ног. Белокурые. Все кости были очень белые, зубы в раскрытых челюстях желтые. Инман пробежал пальцами по костям рук. На них не осталось ни крупицы плоти. Кости ног и ступней лежали кучей, как будто были свалены для костра. Он не смог срезать веревку сам, подумал Инман, но, если бы был терпелив, это бы ему удалось.
Несколькими днями позже Инман поднимался вверх все утро, не имея представления, где он находится. Полосы тумана двигались перед ним, как олень между деревьями. Затем в течение всего дня он шел вдоль хребта по тропе, которая петляла между холмами, покрытыми пихтами, по неглубоким ложбинкам между ними, где росли буковые рощи и кое-где дубы и тополя; здесь они достигали той границы, выше которой уже не могли расти. По мере продвижения вперед у Инмана возникло чувство, что он приблизительно знает, где находится. Совершенно ясно было, что он шел по старой дороге. Он миновал пирамиду из камней, которую чероки в давние времена имели обыкновение складывать вдоль дорог, хотя, что именно эти пирамиды означали — указатель, памятник или святилище, — теперь уже никто не знал. Инман поднял камень и бросил его на кучу, проходя мимо, подчиняясь какому-то древнему, взявшемуся неизвестно откуда побуждению.
Позже, в тот же день, он оказался на скалистом крутом уступе, окаймленном пустошью, на которой густые клубки высокой, по пояс, азалии и кусты лавра и мирта росли прямо на голом камне. Тропа терялась на этой пустоши, как будто путешественники имели привычку останавливаться здесь, чтобы полюбоваться видом. Затем дорога снова входила в лес через заросли азалии на расстоянии не более сорока футов от того места, куда Инман вышел.
Солнце заходило, и он решил, что снова сделает привал, но без огня и воды. На площадке почти у самого края откоса он собрал вместе то немногое, что там росло, чтобы сделать место для сна помягче. Он съел лепешку и разложил одеяла, пожелав, чтобы на небе была луна побольше и освещала раскинувшуюся перед ним панораму.
Инман проснулся, как только забрезжил рассвет, от звука чьих-то шагов по пустоши. Он сел, взвел курок «ламета» и направил револьвер в сторону, откуда исходил звук. Через минуту в двадцати футах от того места, где сидел Инман, сквозь листву высунула голову черная медведица. Она стояла, вытянув шею и подняв вверх желто-коричневую морду, принюхивалась и моргала маленькими глазками.
Ей не нравилось то, что она унюхала. Она двинулась, шаркая, вперед и заворчала. Ее единственный детеныш, размером не больше головы человека, вскарабкался вверх по стволу молодой пихты, стоявшей за медведицей. Инман знал, что она могла ощущать его запах, но не видела его в мерцающем свете утра. Медведица стояла так близко, что даже он, со слабым человеческим обонянием, мог чувствовать ее запах. От нее пахло мокрой собакой и еще чем-то более сильным.
Медведица дважды выдохнула воздух через нос и пасть и осторожно ступила вперед. Инман, отойдя немного в сторону, остановился, и медведица насторожила уши. Она заморгала, вытянула шею вперед, понюхала воздух и сделала еще один шаг.
Инман положил револьвер на свою постель, потому что дал себе клятву не убивать ни одного медведя, хотя в юности он убил и съел много медведей и сознавал, что ему все еще нравится вкус медвежьего жира. Это решение пришло после нескольких снов, которые он видел в течение недели, проведенной в грязных окопах Питерсберга. В первых снах он видел себя человеком. Он был болен, пил тонизирующий чай из листьев медвежьей ягоды и постепенно стал превращаться в черного медведя. В течение нескольких ночей, когда эти видения посещали его, Инману снилось, что он бродит в одиночку по зеленым горам на четырех лапах, избегая остальных медведей и других зверей. Он рыл землю, выкапывая бледных личинок, и забирался на деревья, где были улья лесных пчел, за медом, ел чернику и чувствовал себя счастливым и сильным. Такой образ жизни, он считал, мог быть уроком, как обрести мир и залечить раны, нанесенные войной, настолько, чтобы они превратились в белые шрамы.
Однако в последнем сне после долгой погони его убили охотники. Его привязали к ветке дерева веревкой за шею и содрали кожу, и он наблюдал за этим как будто сверху. Его окровавленное тело было действительно медвежьим после свежевания, но все же, так сказать, человекоподобным, более тонким, чем это можно было ожидать, и строение лап под шкурой отдаленно напоминало человеческие руки. После этого убийства сны изменились. В то последнее утро он проснулся, чувствуя, что медведь стал животным, особенно значимым для него, животным, за которым он мог наблюдать и у которого мог учиться, и в таком случае для него было бы грехом убить медведя — не имеет значения, по какой причине, — так как что-то было в медведе такое, что давало ему надежду.
И все же ему было не по вкусу его теперешнее положение — спиной к каменистому выступу, лицом к пустоши, а перед ним медведица, возбужденная и агрессивная, какими они становятся в период рождения детенышей. Его преимущество было в том, что он знал, что медведица скорее убежит, чем будет нападать, — она могла сделать ложную атаку, бросившись примерно на пятнадцать футов вперед, затем внезапно остановиться и фыркнуть. С единственной целью — напугать. Но он ни в коем случае не должен бежать. Инман хотел, чтобы она знала, где он стоит, поэтому он заговорил с ней:
— У меня не было намерения потревожить тебя. Я уйду отсюда и никогда не вернусь. Я просто ищу свободный проход. — Он говорил спокойно, ровным голосом и хотел, чтобы в его словах звучало уважение.
Медведица продолжала принюхиваться. Она переминалась с лапы на лапу, качаясь из стороны в сторону. Инман медленно собрал свою постель и затолкал в мешок.
— Я ухожу, — сказал он.
Он сделал два шага, и медведица кинулась на него.
Инман мысленно представил, как произошло так, что его расчеты оказались неверными. Такое бывает в плотнической работе, когда ни одно из решений не подходит. У него было лишь три фута для отступления назад. У нее — огромная масса, и только десять футов отделяло ее от края откоса.
Инман сделал шаг в сторону — медведица ринулась на него и нырнула с высокого выступа, которого не видела в темноте. Он почувствовал ее запах, очень сильный, когда она пронеслась мимо. Мокрой собаки, черной земли.
