Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди (СИ) - Демина Карина (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗

— Хочешь? — Янек снял с пояса флягу. — Она сказала, что глотка хватит… один глоток и ты уснешь. Сны красивые… знаешь, как в книжке…

— Не надо.

— Почему?

Спящих, наверное, резать проще.

— Я не хочу, чтобы как в книжке.

Проход узкий. Алтарь расколотый, покрытый засохшей кровью, точно коростой. На него и глядеть?то отвратительно.

— Дура ты, Яська, — Янек головой покачал и флягу убрал. — Ложись.

— Нет.

— Брысь, Куша…

Повиновались.

Скрутили.

Уложили.

Цепями ржавыми, откуда только взялись они, опутали да так, что и дыхнуть получается не сразу. А лица?то, лица по — прежнему благостные.

И слюна на губах пузырится.

Кровавая.

Значит, и им не жить. Слабое утешение.

— Ты… — Янек погрозил пальцем. — Тихо лежи, ладно?

А глаза?то переменились… прежде, помнится, светлыми были, не то синими, не то серыми, а теперь сделались черны — черны… и глядит из них уже не Янекова растрепанная душонка, иное нечто, чему названия нет. Глядит и скалится.

Радостно ему.

Сладок страх. Не бояться у Яськи не выходит, все ж таки убьют вот — вот…

— Я… тебя не прощу…

Ему не нужно прощение Яськи.

Он смеется, и на хриплый его смех отзывается мертвый колокол. Гул его наполняет храм и переполняет, и саму Яську до краев, как удержать. Силы слишком много… и она корежит, мнет, грозя вылепить подобие твари, застывшей над нею же с ножом.

Никогда.

— Fiat firmamentum in medio aquanim et separet aquas ab aquis, quae superius sicut quae inferius et quae iuferius sicut quae superius ad perpetranda miracula rei unius.

Голос его звучал издалека.

И Яська слышала его, не могла не слышать, каждое слово ложилось на грудь ее невыносимой тяжестью…

— Sol ejus pater est, luna mater et ventus hanc gestavit in utero suo, ascendit a terra ad coelum in terram descendit.

Огромным усилием воли она открыла глаза.

Темно.

И в темноте белым пятном, круглой колдовкиной луной, виднеется лицо твари. В нем не осталось ничего от Янека, раздутые, растянутые черты, и Яське жуть до чего хочется поправить все.

Дозваться.

А в руках его — нож.

— Стой, — этот голос оборвал нить заклятья, позволил Яське сделать вдох.

И выдох.

— Отпусти ее.

Она изогнулась, вывернулась, пытаясь разглядеть хоть что?то в наступившей тьме. Владислав был частью ее.

Он шел спокойно, будто и не было в храме никого, кроме них с Яськой.

Улыбался даже.

— Отпусти ее, и никто не умрет, — сказал Владислав, остановившись в трех шагах от алтаря. Он бы и дальше пошел, но черный клинок уперся в грудь Яськи.

Она видела его отчетливо.

Гладкий. Острый.

Каменный.

Она чувствовала холод, что проникал сквозь тонкую ткань рубахи. А еще — голод. Нечеловеческий, но лютый, с которым не управиться Янековой руке. Стоит ей ослабнуть на мгновенье, и клинок вырвется. Он пропорет и тонкую ткань рубахи, и кожу, войдет в тело, что в масло.

— Подчинись, и никто не умрет, — тварь утомилась говорить Янековым голосом, а собственный ее был сиплым, свистящим. — Поклонись хозяйке… принеси ей дар…

Владислав вздохнул.

Все?таки убивать без особой на то нужды он не любил. А уж в местах подобных нынешнему.

Лишило ли оно сил?

Отчасти.

Большей части, да ему и меньшей хватит.

Что же до даров, то Владислав принесет их, раз уж просят.

Взмахом руки он вспорол горло, отворяя кровь, которая пахло не кровью, но ядом. И отступил, позволяя телу упасть.

— Стой!

Хрустнула в ладони чья?то шея.

Пальцы левой руки пробили грудину, вцепились в сердце, которое еще билось, было горячим. И на мгновенье появилось желание впиться в это сердце зубами.

…как тогда…

…много лет минуло, но разве забыл он вкус чужой крови? И сладость плоти врага… и как боялись они, не смерти, но именно того, что будут сожраны…

— Стой! — взвизгнул Янек.

И клинок опустился.

Прикоснулся к груди.

— Стой или…

Ему не позволили договорить. Всколыхнулась тьма, распласталась по проходу, поглощая кровь, которую столь щедро лил Владислав. Тьма тоже была голодна и дрожала от голода. И тот, кого вела она, ощущал эту дрожь.

Он же, ступив на холодные камни, повторил:

— Стой.

Правда, обращаясь уже не к Владиславу, но к Янеку. И голос этот заставил тварь дрогнуть, отступить, а сам Янек… он был слишком слаб, чтобы удержать клинок. Или тот почуял, что жертва вот — вот выскользнет. Разве можно было допустить подобное?

Больно не было.

Ни на секунду больно не было.

Не соврал… а жаль, быть может, если бы стало больно, Яське удалось бы зацепиться за жизнь. Она ведь хочет жить… очень хочет жить.

И дышать.

А тяжело. Из груди рукоять клинка торчит… и дышать совсем неполучается. Она все равно пробует, но захлебывается чем?то кислым… и так холодно.

Кто?то кричит.

Страшно, когда так кричат. Яська заткнула бы уши, лишь бы не слышать этого крика, но на руках ее — холодное железо… холода очень много…

А силы уходят.

С кровью, наверное… куклу так и не купила… чтобы фарфоровая и в платье, как у городской барышни… шляпка, сумочка… у самой?то никогда ни шляпки, ни сумочки… а медальон, Владиславом подаренный, отобрали… это неправильно, и Яська сама виновата… надо было уезжать, когда возможность такая была. Она осталась.

И вот теперь умрет.

— Тише, любовь моя…

Смешной какой. Разве так говорят? Любовь его… нежить не умеет любить, а люди предают. Кому тогда верить?

— Я долго ее не удержу, — раздался незнакомый голос. — Прощайтесь.

И в этом голосе Яське послышалось… сочувствие.

А Владислав был черен.

Грязен.

И кровью от него пахло.

Не пахло — воняло.

— Прости, — он склонился к самому лицу.

И цепи вдруг ослабли.

— За что?

Его?то за что прощать, если Яська сама кругом виновата.

— За то, что не уберег…

Нежить не умеет плакать. И на щеках его не слезы — кровь… а почему?то кажется, что плачет… глупость какая… и дотянуться бы, прикоснуться… проверить, да только сил совсем нет.

— Ты… не мог…

— Должен был.

— Она… сказала… поймает… я боялась, что ты придешь… а она тебя… снова…

Владислав покачал головой.

— Я не совсем то, чем она меня представляет.

— Владислав…

— Потерпи, любовь моя, скоро все закончится.

Яська и сама знает, чувствует. И то удивительно, что она все еще жива.

— Владислав… пожалуйста… поцелуй меня.

— Ты…

— Поцелуй… обидно умирать, так ни с кем и не поцеловавшись… — она облизала сухие губы. — И… и мне жаль… я все не могла решиться, а теперь… я бы и не думала.

Он наклонился к губам, касаясь их осторожно. И собственные его были измараны кровью. А она оказалась вовсе не соленою, как то говорили. И не горькой.

Сладкая — сладкая, как малина.

— Закрой глаза, — попросил Владислав. — И не бойся… пожалуйста, не бойся.

Яська и не боится. Чего? Смерти? Так все ведь рано или поздно… вот и Яськин срок пришел. Но смерть ее тиха, баюкает на волнах. Тело не болью полнится, но странною негой…

— Сколько ты сможешь продержать ее?

Зигфрид пожал плечами.

Минуту.

Десять.

Час. Это место давало силы, но оно было коварно, а потому Зигфрид не мог сказать, когда силы эти иссякнут. Пока есть, он будет держать душу в мертвом уже теле.

Ему было жаль.

— Мне нужно несколько минут. Ты… не станешь мешать? — руки носферата легли на рукоять.

А Зигфрид покачал головой.

Не здесь.

И тьма, сытая, ленивая, окутала ноги его, мурлыча от удовольствия. В утробе ее косматой перекатывались клочья пыли, и страха, и боли, и всего, что только сумела собрать она в этом замечательном месте. Тьме больше не хотелось воевать, она желала ласки, и тянулась к рукам Зигфрида, подставляя колючий хребет. Пальцы вязли в пуховой ее шерсти, которой — Зигфрид понимал это прекрасно — не существовало. Но он все одно гладил тьму.