История городов будущего - Брук Дэниэл (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗
Настоящий город будущего – это не просто город с самой высокой башней или самой потрясающей архитектурой, но город, управляемый разнообразными, искушенными и умными людьми, которых этот город привлекает и создает. Один британский государственный деятель, читая в 1870 году лекцию перед лондонской публикой, проницательно заметил: «Мы нередко хулим наш город, ставя в пример Лондону столицы деспотических держав Европы, однако именно в Лондоне виден отпечаток архитектуры, прорастающей изнутри, – архитектуры, которая выражает то, что люди думают, чувствуют и считают правильным, а не то, что им велят думать, чувствовать или считать правильным, как это слишком часто бывает в городах европейских автократов»6. Лектором был сэр Бартл Фрер, бывший губернатор Бомбея. Оцените иронию – вдохновитель имперских градостроительных проектов приветствует архитектуру демократии. Но в этом есть и своя логика, поскольку начатая Фрером стремительная модернизация Бомбея ненароком заложила основы демократической Индии. Демократические перспективы открываются даже перед самыми авторитарными из современных глобальных городов, несмотря на все усилия, которые их правители тратят на то, чтобы подданные на засматривались в ту сторону.
Независимо от того, что станет с Дубаем, в новом веке у него будет немало конкурентов в борьбе за звание величайшего мегаполиса развивающихся стран. То, что раньше воспринималось, как явление необычное – когда в аграрном обществе вдруг возникал современный город, – сегодня стало повседневностью. Если переехавшие в Петербург русские, добравшиеся до Шанхая китайцы и обосновавшиеся в Бомбее индийцы когда-то составляли крошечную и весьма произвольную выборку, в третьем мире XXI столетия переезд из глубинки в открывающийся всему миру город стал определяющим вектором развития. Выстоит сам Дубай или нет, идея его будет жить.
Сегодня самые быстрорастущие города на Земле – это мегаполисы развивающихся стран, вроде нигерийского Лагоса или Дакки в Бангладеш7. У них, возможно, нет настолько богатой истории или таких высоких устремлений, как у городов, описанных в этой книге, однако их социальная структура и тот шанс стать частью современного мира, который они предоставляют своим народам, делают и их тоже продолжателями традиции, начало которой было положено в Петербурге в 1703 году. Добьются ли они большего успеха в сокращении пропасти между городом и деревней, богатыми и бедными, иностранцами и соотечественниками, мигрантами и местными, Востоком и Западом, чем города, которые прошли этот путь до них, – вопрос открытый. Но ставки высоки как никогда. Когда в начале XX века корабль Петербурга налетел на рифы, толчки ощущались по всей планете. Когда в последние десятилетия того же века на арену глобальной экономики снова вышел Шанхай, мир приобрел новые очертания. Сегодня, более чем когда-либо, судьба человечества решается в растущих центрах развивающихся стран, таких как Мумбай, Лагос и Дакка. Смогут ли они добиться того, к чему стремятся, – вопрос жизни и смерти не только для них, но и для всех нас.
Кода. От окон на запад до окон в мир
Человек и мегаполис. Парк Столетия, Пудун. © Дэниэл Брук
На первом этаже огромного Государственного Эрмитажа, вдали от толп туристов, тянущих шеи, чтобы рассмотреть Рафаэля или Рембрандта, расположены анфилады залов, спроектированных немецким архитектором в середине XIX века. Сочетание царской роскоши и неоклассицизма делает их похожими на греческий храм, на строительство которого выделили неограниченный бюджет. Каждый зал – это симметричное пространство, ограниченное колоннами, арками и пилястрами полированного мрамора, в одном – мрачно-серого, в другом – ярко-красного, в третьем – игриво-розового. В этих псевдогреческих залах расставлены псевдогреческие статуи: римские копии греческих оригиналов.
Надписи рядом со скульптурами с гордостью рассказывают об их сомнительном происхождении: «Аполлон, мрамор, I век н. э. Римская копия греческого оригинала, IV век до н. э.»; «Эрос, мрамор, II век н. э. Римская копия греческого оригинала первой половины IV века до н. э.»; «Афина, мрамор, II век н. э. Римская копия греческого оригинала конца V века до н. э.»8 В этих неоклассицистских залах Эрмитажа, как и в неоклассицистском городе вокруг него, русские путем мимикрии заявляют претензию на наследие всей западной цивилизации, отчаянно пытаясь вписать себя в историю Запада. Однако в этих самых скульптурах мы видим римлян, стоявших, казалось бы, у истоков европейской цивилизации, которые заняты тем же самым. Копируя шедевры Древней Греции, они стремились выставить себя преемниками эллинов.
То, что римляне копировали греков, вовсе не означает, что их цивилизация была поддельной. Римляне внесли свой вклад в западную традицию, намного превзойдя греков в таких областях, как инженерное дело и транспорт. То, что римляне занимались копированием, не значит, что история – это сплошное копирование. Очевидно, однако, что копирование является неотъемлемой частью истории.
Если даже римляне должны были отдельно работать над тем, чтобы стать частью Запада, что вообще тогда означает знаменитая дихотомия Восток-Запад? Если Запад или Восток – это выбор, а не непреложный факт, то зачем придавать этим категориям такое значение? И хотя отнесение народом самого себя к Востоку или Западу воспринимается как незыблемая традиция, на самом деле это осознанное решение, которое лишь со временем становится наследуемой характеристикой национального подсознания. Многие из сегодняшних египтян и сирийцев являются потомками римских граждан, но при этом отвергают принадлежность к Западу и даже считают себя его противниками. Между тем немцы, возводящие свои родословные к разрушившим Рим варварам, видят себя наследниками западной цивилизации. Берлин с его неоклассицистским парламентом и музеями не особо отличается от Санкт-Петербурга по части запоздалого приписывания своих жителей к западной традиции. В Берлине искусственность этого маневра меньше ощущается именно потому, что он сработал. В то время как социологические опросы показывают, что только 12 % россиян «всегда чувствуют себя европейцами»9, ни одному социологу не пришло бы в голову проводить такое исследование в Германии. То, что немцы – европейцы, всем кажется просто очевидным.
Противопоставление Европы и Азии носит ментальный, а не географическое характер. Оно началось с древних греков, которые использовали его, чтобы обозначить различия между собой, цивилизованными европейцами, и азиатскими варварами к востоку от Эгейского моря. Средневековые ученые полагали, что между Европой и Азией должен быть какой-то узкий перешеек, но ничего подобного не обнаружилось, и географы Нового времени выбрали в качестве разделительной линии Уральские горы. Правда, это так себе граница: они не выше Аппалачей в Северной Америке и их легко пересекали задолго до появления поездов, автомобилей и самолетов. В конце XVI века украинские казаки вторглись в Сибирь, волоком перетащив через Урал свои речные суда.
Хотя физическая граница довольно эфемерна, психологический барьер между Востоком и Западом имел самые серьезные последствия. Оглядываясь назад, мы не можем понять мировую историю без этой дихотомии, что бы мы ни думали о ней сегодня. Это как если бы атеист, изучая историю средневековой Европы, полностью игнорировал христианство просто потому, что не верит в бога. Однако, если мы хотим построить лучшее будущее для этого мира, мы обязаны преодолеть представления о Востоке и Западе, разделяющие нас много веков. Принципы этого разделения произвольны и были сформулированы в мире, где господствовала Европа, – то есть в мире, которого больше нет. Проект башни «Газпрома» в Петербурге был вдохновлен не Амстердамом, но Дубаем, где его автор начинал свою архитектурную карьеру. В процветающих китайских кварталах Америки высотные здания, где офисы расположены над караоке-клубом, клуб над рестораном, а ресторан над торговым центром, переносят на американскую землю специфический китайский урбанизм XXI века точно так же, как 150 годами ранее американцы экспортировали свою архитектуру в Шанхай. Никто не отрицает, что небоскребы – изначально американское изобретение, но, как и в случае с ар-деко, возникшем в Париже в эпоху предыдущего пика глобализации, в проницаемом мире стили легко покидают родные места. В наступившем веке зарождающиеся в Азии тенденции будут, без сомнения, экспортироваться на Запад, а возможно, даже навязываться ему. Остается, однако, надежда, что по мере подъема Азии противопоставление Востока и Запада («мы совсем по-разному мыслим» и все такое) ослабнет, и от соперничества и взаимных претензий мы перейдем к дружбе и взаимопониманию. Но путь к свободе смогут проложить себе только вольные духом.
