Мадемуазель Шанель - Гортнер Кристофер Уильям (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .txt) 📗
— Погодите, — сказала я вдруг.
Он услышал мой голос и замер. Если его присутствие привело меня к саморазоблачению, надо заставить его сделать то же самое.
— Мне грозит опасность? — (Он не ответил.) — Я не прошу рассказывать то, — прибавила я, — что, по-вашему, мне следует услышать. У меня такое чувство, будто вы чего-то от меня хотите, вы сами об этом сказали при нашем знакомстве. Вы хотели прощупать мои симпатии? И теперь я попала в один из ваших списков?
Он невесело усмехнулся:
— Тут не в бирюльки играют, мадемуазель. Списки, о которых вы говорите, — это оружие, которым уничтожают живых людей. Или хотя бы арестовывают всех, кто высказывается против войны… В общем, вы понимаете. Но если арестовать всех таких, в Париже никого не осталось бы. С Гитлером многие не согласны, в том числе и немцы, вы даже представить себе не можете, сколько таких. Они не слепые и прекрасно видят, какая заварилась каша, и, в отличие от него, уроки прошлого у них в крови.
— А вы с ним согласны? — с вызовом выпалила я, но тут же пожалела, что не сдержалась.
— На прошлой войне я был солдатом, — спокойно ответил он. — Я видел, сколько страданий война принесла людям. И не хочу, чтобы это случилось еще раз.
— Так вы с ними или против них?
Он поднял руку:
— Больше я ничего не скажу, но знайте: пока вас нет ни в одном из списков, хотя вам грозит опасность, тут уж не сомневайтесь. Впрочем, она всем грозит.
Мне очень хотелось верить ему. Я глядела ему в лицо и не видела в нем ни намека на то, что он хитрит или лжет. И все равно я колебалась. К собственному ужасу, я наконец поняла, как далеко зашла. Наговорила такого, чего уже не вернешь, но за что легко поплатиться жизнью.
— Я обидела вас, — запинаясь, произнесла я. — Я… я сожалею об этом.
— Нет, что вы! — На его губах появилась улыбка, даже не улыбка, а мальчишеская усмешка во весь рот, в уголках глаз собрались морщинки, что пробудило во мне яркое воспоминание о мужчинах, которых я потеряла. — Вы сильная женщина. И я восхищаюсь вами. И благодарю вас за вашу отповедь. Я ее никогда не забуду. — Он снова повернулся к двери. И на этот раз, чтобы остановить его, я шагнула вперед и тронула его за рукав. На мгновение он снова замер. Потом повернул ко мне голову. — Вы уверены?
Я тихо рассмеялась:
— Нет, конечно. Но разве прежде это меня останавливало?
Позже, когда он уже спал на смятых простынях и его заросшая густой светлой растительностью грудь поднималась и опускалась в такт дыханию, я встала и на цыпочках подошла к своей сумочке. Прикурив сигарету, я неслышно подошла к окну, выходящему на улицу Камбон.
Ставни моего магазина через дорогу были закрыты, ураганный ветер с яростью трепал навес над входной дверью. Ткань трепетала, и большие черные буквы моего имени плясали, то скрываясь, становясь неразличимыми, как и весь мир вокруг, то снова появляясь.
Глядя на Шпатца, что-то бормочущего во сне, я курила и думала о мужчинах, которые оставили след в моей жизни: об отце с его вечно пьяной радостью и с его предательством, о Бальсане с его лошадьми и безразличием ко всему остальному, о Бое, эталоне, с которым я сравнивала всех других. Но как ни старалась я воскресить его образ, мне никак не удавалось припомнить ни цвет его глаз, ни жесты. Я сама не осознавала это, но образ его потерялся в долгом молчании, сменившем нашу любовь.
Погасив сигарету, я снова юркнула в постель. Шпатц, не просыпаясь, обнял меня и, крепко прижав к своему большому и теплому телу, уткнулся лицом мне в шею.
Я закрыла глаза. Седативное на этот раз я не принимала. Не хотела, чтобы он это увидел.
Настало время забыть об этом зелье.
11
Началась зима, ненастная и холодная, такой мы даже не могли и припомнить. Ветер свирепствовал, как лютый зверь, воздух при дыхании обжигал легкие. Снег с гололедом накрыли Париж, нехватка топлива болезненно ощущалась везде. Часто отключали электричество, не хватало продуктов питания. Ходили слухи о людях, роющихся в отбросах в поисках съестного, о процветающих борделях, поскольку многие женщины (и мужчины) искали любые возможные средства борьбы со смертельным голодом, несмотря на введенные немцами продовольственные карточки. Хлеб, яйца, вино и мясо стали дороже золота. Стремительно уменьшалось количество продуктов, которые можно было достать только на черном рынке. Мари-Луиза и ее компания приносили Сертам куски отборной баранины, говядины и ветчины, контрабандным путем добытые за городом у фермеров в обмен, например, на сигареты, которых у немцев, казалось, был неисчерпаемый запас.
В декабре я поддалась на уговоры Шпатца, и он познакомил меня с Теодором Моммом. Этот ротмистр в установившемся в Париже режиме занимал довольно высокий пост. Человеком он оказался весьма непростым и скользким, как и многие чиновники его сорта. Я удивилась, узнав, что он первоклассный коннозаводчик и много лет знает Бальсана; знакомясь со мной, он сказал, что будет чрезвычайно рад помочь мне. Еще он сказал, что мое имя, разумеется, давно ему известно и что он надеется, когда-нибудь позже я, возможно, захочу в свою очередь отблагодарить его. Что тут скажешь? Я ответила, конечно, я полностью в его распоряжении, хотя старалась всячески подчеркнуть, что открыть свой салон еще не готова, в отличие от других модельеров, демонстрирующих свои коллекции перед алчными любовницами немецких офицеров и вульгарными женами спекулянтов черного рынка.
Момм печально, хотя и неубедительно вздохнул:
— Да, все это чрезвычайно прискорбно, вы правы, но что тут можно поделать? Подумайте сами, у нас просто нет выбора. Время такое, никуда не денешься. Никто из нас не хочет оказаться на месте вашего племянника.
Я вышла из его кабинета, ломая голову, не таится ли в его словах завуалированная угроза, но Шпатц заверил меня, что Момм, как и многие другие, всего лишь пытается защитить собственные интересы.
— Если Момма когда-нибудь начнут спрашивать, скажем, почему он хочет освободить пленного, которого нет в утвержденном свыше списке, — пояснил Шпатц, когда мы вернулись в «Риц», — он может заявить, что сделал это по просьбе самой Коко Шанель, которая, в свою очередь, выразила желание сотрудничать с режимом.
— Только шить для них платья я не стану, — резко ответила я. — Есть определенные рамки, которых я не переступлю. Пусть скупают у меня духи, и украшения тоже, хотя до меня дошли слухи, что они и без того довольно награбили, но только не мои платья.
Шпатц хмыкнул, разделся догола, залез в постель и поманил меня к себе. Я нахмурилась, но подошла, а сама думала, как и всегда после нашей первой близости, что надо заканчивать с этим романом, пока события не вышли из-под контроля. Он вроде бы помогает мне, да, но как ни стараюсь я проявлять осторожность и бдительность, все равно для всех буду француженкой, которая безрассудно водит компанию и спит с немцем. И чем тогда я отличаюсь от Арлетти? Можно не сомневаться, за моей спиной уже вовсю перемывают мне косточки.
И только его прикосновение облегчило мои сомнения. Он был искусный любовник, прекрасно понимал, что такое климакс, что в этот период половые сношения порой бывают болезненными, и умел возбудить желание, заставляющее хоть на время забыть об утратах и страхе. Я снова ощущала себя юной. Разве мог он знать, что после его ухода, домой или по делам, я еще долго в тревоге расхаживаю по комнате, курю сигарету за сигаретой, пока не вколю себе дозу седола?
Об этом знала только я одна, но я уже научилась искусно маскировать и прятать истину даже от себя самой.
Племянник находился в лагере для военнопленных на территории Германии — это мне сообщил Момм, когда через несколько недель я снова пришла к нему. На этот раз свою гордость я засунула подальше. Если бы Момм предложил мне шить платья для любовницы фюрера, я бы с готовностью согласилась. Еще Момм с удовольствием растолковал, какому страшному риску он подвергается, добывая мне эту информацию.
