Темнота в солнечный день - Бушков Александр Александрович (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Трое якобы равнодушно прошли мимо главного и единственного входа, в душе испытывая нешуточное превосходство над толпой напрасно ждавших чуда звездострадальцев. Завернули за угол – и оказались на задах общаги, где было темновато и безлюдно. Окна тыльной стороны звездохранилища выходили на обширный двор, наполовину отведенный гаражам, а наполовину – стойкам с веревками, где жильцы ближайших домов сушили белье и расположилась детская площадка для самых маленьких. Маленьких на площадке не было ввиду позднего времени, и по той же причине все белье унесли по домам. Украсть бы его никто не украл, нынче это было совершенно не в моде ввиду возросшего благосостояния советских людей (о воришках белья Доцент читал исключительно в рассказах Ярослава Гашека, написанных еще до Первой мировой), а вот забавы ради подбухавшая молодежь с этим бельем непременно бы проделала немало веселых хулиганских штучек. О чем мирное население прекрасно знало и меры предосторожности принимало заранее…
Остановились у высокого темного окна с закрытой форточкой. И действовали привычно ловко: Батуала первым кошкой взобрался на подоконник, толкнул форточку, оказавшуюся вовсе не запертой на шпингалет, а только прикрытой, головой вперед туда пролез, уперся руками в подоконник на той стороне и быстренько оказался там весь. Следом с тем же проворством последовал Доцент, принявший от Сеньки огнетушители. А там и Сенька к ним присоединился, заботливо прикрыв за собой форточку.
Они оказались в большой необитаемой комнате, где давным-давно собирались обустроить третью в общаге ванную. Но, как частенько в Стране Советов случается, очередная великая стройка подзатянулась, там всего-навсего проложили трубы по стенам и потолку да свалили в углу матрешкой, одна в другую, несколько ванн и столько же раковин.
Дверь была заперта на внутренний замок, но троицу это ничуть не огорчало. Батуала вытащил плоский ключик – родной, от этого самого замка – и дверь тихонечко отпер. Всего и делов.
Это была их личная и персональная тайная тропа – не их троих, всей кодлы с улицы Ленинского Комсомола (или, как их было принято звать в городе, «ребят с Комсомола»). Ключ еще в прошлом году раздобыли девочки с третьего этажа, они же держали форточку не закрытой на шпингалет, а ключ от будущей ванной для этой процедуры регулярно брали у завхоза (завхоз был давным-давно совращен тем самым медицинским спиртом и на многое закрывал глаза), благо от кодлы получал бутылочку-другую и клятву, что персонально из его материальных ценностей, за которые он несет ответственность, и гвоздя не пропадет).
Тайная партизанская тропа успешно действовала второй год, до сих пор не проваленная воспитательницам (которых ласково звали «овчарки позорные»). Разве что зимой было чуточку напряжно – в верхней одежде в форточку не пролезешь, приходилось ее снимать и передавать внутрь первопроходцу. Однако особых неудобств это не доставляло, лишь диверсионный рейд затягивало на пару-тройку минут.
Старательно прислушавшись к тишине за хлипкой дверью, Батуала ее осторожненько приоткрыл на пол-ладони, прислушался снова. В коридоре первого этажа, наполовину нежилом, стояла та же тишина. Бдительность следовало соблюдать предельную: овчарки позорные не каждый день и не регулярно, но всё же частенько болтались по этажам, а то и в комнаты без стука щемились. Изловленным парням уголовное преследование не грозило, но выставляли их через главный вход беспощадно – под насмешки тех самых звездострадальцев. Ну а девочки попадали под тот самый усиленный контроль, о котором поется в одной из дворовых песен. Их троих пока что ни разу не заловили. Кроме их тропы имелось еще как минимум три – опять-таки трудами продажного завхоза проложенных через другие хозяйственные помещения первого этажа. Овчарки позорные во главе с начальницей общаги об их существовании давно подозревали – ведь как-то же «эта шпана» сюда регулярно проникает?! – но ни одной не засекли. Тайну почище Штирлица хранили все – и девочки, и кодлы, и особенно завхоз – единственный, кому в случае провала грозили бы серьезные неприятности…
– Порядок, – сказал Батуала. – Лепота…
Они вышли в слабо освещенный коридор первого этажа нежилого крыла и на цыпочках двинулись к лестнице – бесшумные, как ниндзя, навстречу приятным приключениям.
Глава вторая
Ковбои на всем скаку
Они втроем сидели на невысокой ограде из железных трубок у высокого стеклянного фасада Главпочтамта и лениво наблюдали, как на той стороне улицы рабочие без огонька и стахановской прыти вешают на глухой торцовой стене дома новый портрет товарища Леонида Ильича Брежнева. Столь же лениво дискутировали, с какой стати вешают новый: Золотых Звёзд у Лёньки в последнее время не прибавилось (хотя ходили твердые слухи, что в декабре, к семидесятилетию, новую обязательно повесят), Маршалом Советского Союза он стал еще весной, но рисовали его всегда в штатском, без маршальской нашейной звезды. В конце концов сошлись на том, что к шестидесятилетию Великого Октября портрет понадобился новехонький – хотя и старый был не особенно потрачен непогодой.
Улица имени красного партизанского командира Щепочкина была одной из немногочисленных центральных (обком отсюда видно, красуется чуть наискосок от главпочтамта), и прохожих тут было много. Некоторые косились на троицу с легким недоумением, явно гадая, что это за парни такие и почему в их одежде присутствуют одинаковые детали (как они сами выражались, «инкубаторские»). Удивления, конечно, не вызывали ни болгарские джинсы, ни последний визг аюканской молодежной моды – зеленые брезентовые куртки-штормовки, на спине, как положено, белой масляной краской наведены по трафарету разные картинки от ворота до пояса. У Батуалы – девичья головка, у Доцента – индейский вождь в роскошном головном уборе из перьев, у Сеньки – рожа рогатого черта и надпись на чистом инглише: «Devil – my second Pilot» [15]. Английский они все учили в школе, но к нынешнему дню успели благополучно позабыть. Надпись появилась оттого, что в прошлом году Сенька с полгода ходил, деликатно выражаясь, со второкурсницей с иняза педа, она и подсказала, как это пишется. Солдатские ремни у всех троих тоже удивления не вызывали – они тоже были в моде, еще и из-за того, что здорово помогали в иных махаловках, а главное, ни под одну статью УК, в отличие от кастетов, не подпадали.
(Здесь нужно уточнить, что ремни к ним попали путем нехитрого товарно-денежного обмена. Никто из них в армии не служил, согласно популярной поговорке «Армия – хорошая школа жизни, но лучше проходить ее дома». Мать у Батуалы работала главврачом той хитрой больнички, где лечат неопасные для жизни, но крайне неприличные болезни, пойманные теми, кому не повезло в любви. Благодаря чему обзавелась обширным блатом не только в медицинском мире – невезучими оказываются не только молодые ветрогоны, но и люди не просто в годах, а еще и с нехилым положением в советском обществе. Так что в свое время Батуала по твердым справкам оказался обладателем серьезной хвори, с которой и в нестроевую не берут. А заодно свет Полина Сергеевна, с детских лет Митю знавшая, устроила так, что его минус полторы диоптрии волшебным образом превратились в минус девять, что опять-таки избавляло даже от нестроевой. Что касается Сеньки, он от армии отвязался и без посторонней помощи – у него на левой руке с семи лет не было двух верхних фаланг безымянного пальца и полутора – мизинца (что его успехам у девочек нисколечко не мешало – в конце концов, не ухо и не глаз. Случилось когда-то неудачное испытание четверкой первоклассников бомбочки из настоящего охотничьего пороха. Поскольку порох у отца стащил именно Сенька, он и стал главным испытателем – и именно ему досталось больше всех, остальных покорябало, но не так крепко.)
Легкое мимолетное изумление прохожих вызывало, несомненно, одно – на всех троих были офицерские рубашки фасона «навыпуск» (купленные через Наташку из «Военторга»), а в уголках воротников – эмблемы с петлиц и погон войск связи Советской армии (из того же источника). Это уже была не всеобщая мода, а профессиональный шик узкого круга почтарей – ну а ношение таких вот рубашек и эмблем опять-таки никаким законам не противоречило, ни военным, ни гражданским. Легонький выпендреж ребят, работавшим под известным девизом: «Кто стебется в дождь и грязь? Наша доблестная связь!»
