Кровь и золото погон - Трифонов Сергей Дмитриевич (читать книги .TXT, .FB2) 📗
Подоспевшие гусары вмиг перестреляли и порубили немцев, сбросили под откос дрезину, а раненого бесчувственного командира бережно доставили в лазарет. Хирург побоялся извлекать пулю и отправил потерявшего много крови и не приходившего в сознание Павловского в армейский госпиталь, где его успешно прооперировали. Как только он пришёл в себя, санитарный поезд увёз его в Петербург.
На Крещение в госпиталь при Императорской военно-медицинской академии из Новгорода приехала его мать. Высокая, стройная, ухоженная, без единой сединки в густых волнистых тёмно-русых волосах, в пятьдесят лет не растерявшая красоту и привлекательность, Мария Дмитриевна, увидев сына с загипсованным плечом и рукой, с трудом сдерживая чувства, не расплакалась, не хотела волновать раненых офицеров-соседей по палате. Она тихо присела на постель, обняла голову сына, целовала его лицо, глаза, гладила правую руку.
– Вы, мама, не беспокойтесь, – тихо, стесняясь соседей, говорил поручик, – плечо скоро заживёт, благо что левое. Чувствую себя отлично! Поверьте мне.
Мать улыбнулась. Лечащий хирург убеждал, кости у молодого и сильного офицера срастутся скоро, но потребуется время для разработки плеча и руки.
– Серёженька, – Мария Дмитриевна погладила светлую сыновью голову, – после выписки, как мне сказал главный врач, тебе положен длительный отпуск на лечение. Считаю, тебе следует этот отпуск провести дома, в Новгороде, под моим присмотром, и никакие возражения приняты быть не могут, – безапелляционно закончила мать.
Прощаясь, она пыталась оставить сыну некоторую сумму денег, но поручик отказался, уверяя, что средства у него имеются. Он не врал. Деньги, подаренные великим князем, Павловский прокутить до конца не успел и был уверен, что пока ещё богат.
Плечо, вопреки диагнозу врачей, заживало медленно, пришлось делать ещё две операции для выравнивания разбитых костей ключицы. Павловский всё переносил стоически, держался молодцом, подбадривал тяжелораненых офицеров, на свои деньги покупал им фрукты, шоколад и папиросы, с утра до вечера сыпал анекдотами и потешными историями и случаями из фронтовой жизни, поругивал тупых и невежественных генералов, расхваливал умных и храбрых, с его точки зрения; устраивал шахматные баталии, в которых принимали участие и военные доктора, а на Сретение Господне организовал настоящий благотворительный концерт, пригласив в госпиталь артистов Александринского императорского театра.
Но всякий раз, когда госпиталь посещали многочисленные великие князья и великие княгини, Павловский под благовидным предлогом исчезал из палаты и гулял в госпитальном сквере с какой-нибудь новой подружкой. Не любил он эти нудные и слащавенькие мероприятия, а дурацкие безделушки в виде безопасных бельгийских бритв и помазков из беличьего волоса (а скорее всего, кошачьего), которыми августейшие особы одаривали раненых офицеров, ему даром были не нужны.
Зато бравый поручик мимо своих острых глаз не пропускал ни одной юбки, даром что их в госпитале крутилось множество. Он был не просто красив и статен, и уже поэтому привлекал внимание молоденьких сестричек, в женском вопросе он был упрям, настойчив, решителен, зачастую артистичен и коварен. За три месяца госпитальной жизни Павловский сбился со счёта своим романам, романчикам и просто интрижкам. В его объятиях и в узкой дежурной койке для медперсонала побывали и совсем юные сестрички, только окончившие ускоренные медкурсы, и вполне зрелые и опытные дамы, не выдержавшие любовного штурма или осады молодого поручика. Павловский налево и направо раздавал обещания жениться, но как только закончится война, не желая, по его словам, плодить в России несчастных вдов. Одному Господу известно, сколько вёдер горьких и солёных слёз по ночам было пролито обманутыми красавицами. И ведь всё как-то сходило с рук шаловливому поручику.
Однажды перед обедом в палату вошёл подполковник Каменцев, недавний ротмистр, друг и наставник Павловского в полку. Поручик так обрадовался нежданному гостю, что забыл поздравить его с новым чином.
– Ну что, герой Августовских лесов, – Каменцев обнял однополчанина, – здоров ли, сыт ли, способен ли держать мечь в руках?
Офицеры уединились в сквере. Каменцев поведал полковые новости. Сменился командир полка, полковника Перевощикова отправили на повышение, новый пока себя ничем не проявил. Ротмистра Капиани судил военно-полевой суд, за измену приговорил к расстрелу, но император помиловал, и теперь князь отправлен на сахалинскую каторгу, пожизненно. Живых офицеров довоенного состава осталась горстка, пополнение так себе, главным образом дрянное, из запаса. Нижние чины такие же, прежних всех повыбило.
– Вы, Сергей Эдуардович, на фронт не спешите, – Каменцев закурил и продолжил как-то загадочно, – нечего пока вам там делать. Эскадрон ваш передали ротмистру Утяшеву, переведённому из штаба дивизии, да и эскадрон совсем другой, собранный с миру по нитке, не осталось, знаете, духа гусарского.
Павловский безрадостно заметил:
– Боюсь, господин полковник, не видать мне больше кавалерии, как пить дать, отпишут в пехоту после ранения.
– Не отпишут, офицеров кадровых почти не осталось. Да, совсем забыл, документы на новый чин мы отправили в штаб дивизии, но, как водится, крысы штабные где-то их потеряли, а новый командир полка заново подписывать не желает. Говорит, не знаю поручика, а посему подписывать не буду. Но вы не беспокойтесь, меня переводят на должность помощника начштаба дивизии, я ваши документы найду, будьте уверены.
– Спасибо, но я и не беспокоюсь, мне и поручиком вполне комфортно.
Уже перед прощанием подполковник задержал в своей руке руку поручика и невесело сказал:
– Знаете, поручик, что-то тревожно у меня на душе. И даже не от дел фронтовых. Война есть война, сегодня наступаем, завтра отступаем, сегодня на щите, завтра под щитом… Германца при любом раскладе мы выдюжим и в итоге одолеем. Беспокоит другое: в войсках меняется настроение, пришло много офицеров из разночинцев, студентов там всяких, лавочников, учителей… Они сеют панибратские отношения с нижними чинами, настроены не на победу, а скорее на мир с германцем, читают солдатам какие-то газеты, в открытую костерят императорскую семью, одеты и обуты словно ополченцы, устава не знают и знать не желают… Всё чаще говорят об эсерах, анархистах и социал-демократах, проникших в армейскую среду. Падает дисциплина. А контрразведка с жандармами и усом не ведут. Тревожно, поручик, тревожно…
Лишь спустя три месяца, второго апреля, накануне Пасхи, Павловского с раннего утра прогнали через экспертно-медицинскую комиссию, признали годным к строевой службе в пехоте, правда, приписали в заключении: «условно годен к строевой службе в кавалерии на должностях офицера-инструктора в запасных и учебных частях». По всем меркам, успешно начавшаяся карьера бравого кавалериста закончилась. Но что интересно, Павловский без всякой жалости к себе забрал документы, нехитрый офицерский скарб, весело распрощался с врачами, медсёстрами, санитарками и офицерами-однопалатниками, вышел на площадь Финляндского вокзала, радостно вдохнул сырой питерский воздух и велел первому попавшемуся извозчику везти своё благородие на Московский вокзал, с которого вечерним поездом отбыл в родной Новгород.
Полученный трёхмесячный отпуск по ранению Павловский провёл дома, на тихой зелёной улочке Торговой стороны губернского Новгорода, под бдительным присмотром матери, приучившей его ежедневно пить жирное молоко, простоквашу, ряженку, есть душистый белый хлеб с толстым слоем густых сливок. Прислуга с утра до вечера вертелась у печи, готовя герою разварных судаков, жареных налимов и язей, котлеты из щуки, сома, курятины, жаркое из постной свинины, щи, борщи, супы… По утрам к дому подкатывали телеги со свежей рыбой, мясом, битыми курами, гусями, перепелами и куропатками. Со стороны могло показаться, что в доме на постое размещён как минимум взвод гвардейских гусар, а не один поручик.
