Ангелы - Кейс Мариан (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Ну, ладно. Я признаю, что никогда даже с натяжкой не была чем-то вроде знаменитого шоколада «После восьми» (тонкой и изысканной) или имбирного печенья с орехами (жесткой и интересной). Но не вижу ничего дурного в том, чтобы сравнить меня с пирожным, пропитанным ликером и украшенным сливками (сокровенные глубины). Вместо этого, я оказалась самой скучной вещью в мире, более безвкусного продукта не придумать. Простой йогурт комнатной температуры! Меня это сильно задело. И даже когда Клер сравнила Элен с фруктом-вонючкой дурианом, потому что она противная и ей запрещено въезжать во многие страны, это не смогло поднять мне настроение.
И вот теперь Элен продолжала насмехаться надо мной:
– Ты просто не из тех, кто бросает своих мужей.
– Да уж, простому йогурту комнатной температуры не свойственно разводиться!
– Что? – Элен была сбита с толку.
– Что слышала. Простому йогурту комнатной температуры не свойственно разводиться!
Она бросила на меня странный взгляд, потом пробурчала что-то про подружек невесты, которые мало чем отличаются от Человека-слона, а ей надо что-то с этим сделать, и наконец свалила.
Анна присела на кровать рядом со мной и взяла меня за руки.
– Простой йогурт тоже бывает очень вкусным, – тихо сказала она. – Особенно если заправить его карри и….
Она замолчала надолго, подыскивая слова.
– И полезен при молочнице!
Я чахла в четырех стенах, не понимая, что я тут делаю. Позволила дурацким телепрограммам промыть мне мозги. «Курить крэк – это еще не всё». «Мадам, да у вас зад больше, чем моя машина». Всякий раз, когда кончалась очередная передача, я обнаруживала, что больше не занимаюсь чикагскими проектами, а томлюсь в мещанском домике под Дублином, скрывшись от мира за цветастыми занавесками. И не просто в каком-то домике, а в родительском. Как так получилось, что я опять здесь? Что случилось?
Я чувствовала себя такой неудачницей, что боялась даже выйти на улицу. И думала о Гарве и о той женщине. Много думала. Мне даже пришлось снова воспользоваться ненавистным гормональным кремом и намазать невыносимо зудящую руку. Я мучилась над тем, кто же она. В конце концов, кто?! Сколько это длилось? И, прости Господи, это были серьезные отношения? Вопросы сыпались на меня градом. Я смотрела, как две толстые девицы молотят друг друга, а Джерри Спрингер притворяется, что он в ужасе от этого, но в это самое время другая половина моего мозга рассматривала под лупой события последних нескольких месяцев. Я искала отгадку и не находила ничего.
При этом у меня было чувство, что я не имею права думать об этой женщине. И какое это теперь имеет значение. С ней или без нее – игра проиграна.
Прошло двадцать четыре часа с момента моего возвращения в родительский дом, прежде чем мой организм среагировал на произошедшее. Я без интереса смотрела телик, и вдруг мне резко стало холодно. Хотя в комнате было тепло (даже очень), кожа на моей руке сморщилась, как полиэтилен от жары, и покрылась мурашками, а волоски встали дыбом. Я моргнула и обнаружила, что у меня болят глаза. Голова была словно в ватном колпаке. Болели кости. Не было сил даже, чтобы взять в руки пульт от телевизора. Ошалевшая, как в тумане, я продолжала тупо смотреть программу «Ветлечебница», жалея, что не могу ничего сделать, чтобы прекратить ее. Что со мной?
– Что с тобой? – В комнату зашла мама. – Господи! Что они делают с несчастной овчаркой?
– У нее геморрой. – Язык был каким-то чужим, он с трудом помещался у меня во рту. – Думаю, у меня грипп.
– Ты уверена?
– Меня знобит и всю ломает. – И это я говорю о крепкой Мэгги, которая никогда не болеет.
– Не знала, что у собак бывает геморрой. – Мама все еще не отрывалась от экрана.
– Может, она посидела на холодной лестнице. Думаю, у меня грипп, – повторила я, на этот раз громче.
Наконец она обратила на меня внимание.
– Ты выглядишь не лучшим образом, – согласилась мама. Она была обеспокоена почти так же, как пару минут назад проблемами в заднем проходе у несчастной собаки. Даже положила мне руку на лоб. – Думаю, у тебя может быть температура.
– Разумеется, она у меня есть, – прохрипела я. – У меня грипп.
Она достала градусник и энергично встряхнула его, как обычно делают перед тем, как померить кому-то температуру. Знаете, такие резкие движения, словно собираются бросить стеклянную трубочку через всю в комнату, но в последнюю минуту решают не делать этого. И хотя она сделала все по инструкции, градусник показал нормальную температуру.
– Хотя трудно сказать наверняка. – Мама с неприязнью разглядывала градусник. – Уже тридцать лет эта штуковина не работает нормально.
Я пошла спать в полдесятого и ухитрилась проспать до двух часов следующего дня. Проснулась в той же позе, в какой и уснула, словно не двигалась ни на миллиметр. Но лучше мне не стало. Наоборот, я чувствовала себя хуже: вялой и отчаявшейся. И все еще была несчастной.
Никогда не верила, что можно заболеть от тоски. Я думала, что это чушь собачья и случается исключительно в викторианских романах. Но в течение последующей недели я поняла, что со мной все в порядке. Физически. Температура у меня была нормальная. Да и как такое может быть, что, кроме меня, больше никто этот грипп не подцепил? Что-то не так было в эмоциональном плане. Моя болезнь была вызвана печалью по разбитой жизни. Тело сопротивлялось разрыву с Гарвом, как чему-то враждебному.
Я все время спала. Глубоким, как от наркотического опьянения, сном, из пелены которого мне было не вырваться. Когда приходила в себя, то едва могла заниматься самыми незначительными делами. Я знала, что нужно идти дальше. Найти новую работу. Разобраться с беспорядком в моей прошлой жизни. И в новой тоже. Но было такое ощущение, будто я гуляю под водой. Медленно двигаюсь сквозь толщу мира.
Когда я вставала под душ, то струи воды казались мне градом камней, падающих на мою чувствительную кожу. В доме было слишком шумно. Каждый раз, когда хлопала дверь, мое сердце начинало бешено колотиться. Когда папа с грохотом уронил на пол кастрюлю, я так испугалась, что чуть не заплакала. Я постоянно была подавлена, словно туча сгустилась в непосредственной близости от моей головы.
Расспросы и увещевания я выдерживала с трудом. Маму бросало из крайности в крайность. От холодного «Даже укус змеи не может ранить сердце матери сильнее неблагодарности ребенка» до сладких речей, типа «Детка, почему бы тебе не вернуться к своему муженьку с повинной?». Папа не был огорчен до такой степени, но ведь я же всегда была его любимицей. Он почти что убедил себя, что я ему как сын, после того как я пару раз сходила с ним на чемпионат по бильярду и стала играть в командные виды спорта.
Кроме своих близких, я ни с кем не разговаривала. Но другие были не прочь пообщаться со мной. Обычно телефон так раскаляется, только когда случается нечто ужасное. Звонили близкие подруги, как Донна и Шинед, но я бормотала «скажите, что я перезвоню» и не перезванивала. Звонили «стервятники» типа Элен. Мама сказала, что она милая девушка. Клер позвонила из Лондона и принялась уговаривать меня пожить у нее. Рейчел позвонила из Нью-Йорка, и разговор почти в слово в слово повторился. Но это было безнадежно. Я не поеду к ним. Единственное путешествие, которое мне по силам, – от телевизора до чайника.
Гарву я не звонила. К величайшему разочарованию и замешательству моих родителей, он тоже. В какой-то мере это было облегчением, но неприятным.
Анна тоже много времени проводила дома. Она страдала из-за Шейна. Мы болтали тайком, потому что стоило маме увидеть нас вместе, как она, поджав губы куриной гузкой, заводила старую песню: «У меня тут что, дом отдыха для падших женщин?» Насколько это было возможно, мы делились друг с другом впечатлениями о разрывах с мужчинами. У нее случилось вот что. Шейн занялся бизнесом, он писал музыку и размещал ее в Интернете. И вдруг ни с того ни с сего он начал вести себя как важная шишка.
