Волосы Вероники - Козлов Вильям Федорович (книги без сокращений .txt) 📗
— Это ты умеешь, — перебила Вероника. — Меняешься прямо на глазах. Ну о чем ты говоришь? Я тебя не люблю, это началось еще до встречи… — она бросила взгляд на меня, — с Георгием… Неужели я могу что-то вот так просто взять и изменить? К чему все твои слова? Зачем этот театр? Ты еще не стар, у тебя все есть, ты устроишь свою жизнь… Не мешай мне, уйди с дороги. Ведь ты казался мне порядочным человеком…
— Не тебе говорить о порядочности! — выкрикнул он.
— Я скорее повесилась бы, чем вернулась к тебе, — без всякой злости произнесла Вероника, и оттого эти слова должны были прозвучать для него похоронным колоколом.
— Я боролся за сохранение своей семьи изо всех сил, — вновь обрел театральный тон хозяин квартиры. — Но есть предел и моим возможностям…
— Слава богу! — воскликнула Вероника.
— Я дам тебе развод, верну дочь, но поклянись, что ты не выйдешь замуж за этого человека! — небрежно кивнул он в мою сторону.
Ей-богу, мне захотелось еще раз врезать ему. От всей души!
— Что? — Вероника секунду пристально смотрела на него, потом вдруг громко рассмеялась. — Ты думаешь хоть, что говоришь-то?
— Надо бы милицию вызвать, — дотрагиваясь до вздувшейся скулы, задумчиво проговорил он. — Врывается в квартиру посторонний человек и размахивает кулаками! Да это бандитизм!
— Перестань кривляться, — строго заметила Вероника. — И скажи наконец, где Оксана?
И тут он меня напоследок еще раз удивил — сделав скорбное лицо, сокрушенно вздохнул и смиренным голосом произнес:
— Ты меня знаешь, Вира, я ведь не злой… Если ты разочаруешься в этом… гражданине… — легкий кивок в мою сторону, взглядом он меня не удостоил, — то всегда можешь вернуться ко мне. Запомни это хорошенько… А дочь у моей сестры, на Кутузовском.
— Как я сразу не сообразила! — встрепенулась Вероника и, больше не взглянув на мужа, направилась к выходу.
— А драться… как там вас… — пробурчал он мне в спину, — пошло и неинтеллигентно.
— После всего, что я тут наслушался от вас, я уже не жалею об этом, Алексей Данилович, — не удержался и заметил я.
— Пошли, — нетерпеливо сказала Вероника.
Мы стояли у гудевшего лифта, когда он снова приоткрыл дверь своей квартиры и, покосившись на соседние двери, яростным шепотом сказал:
— Ох, как ты еще обо всем пожалеешь, Вира!
Тут, к счастью, подошел лифт, двери раскрылись и мы с протяжным стонущим гулом понеслись вниз.
— Что ты на все это скажешь? — взглянула мне в глаза Вероника.
— Я тебя никогда не буду называть Вирой, — усмехнулся я.
Я знал, что перед кем-то придется оправдываться за свою неожиданную поездку в Москву. Дозвониться из столицы мне удалось только до Великанова, я попросил его сообщить по начальству, что выйду на работу в понедельник. Выехали мы с Вероникой в ночь на среду, а вернулись с Оксаной домой в пятницу вечером.
В понедельник я, как обычно, пешком отправился в институт. В городе буйствовала ранняя весна: ярко светило солнце, звонкая капель сопровождала меня от дома к дому, дворники повсюду огородили веревками с красными тряпицами тротуары, с крыш лопатами сбрасывали наледь, разбивали сосульки. Из-под колес близко проносящихся машин во все стороны летели грязные брызги.
И хотя погода радовала, на душе было как-то тревожно. Субботу и воскресенье я провел на даче у Вероники в Репине. Оттуда позвонил Великанову домой, но никто не ответил.
На Владимирском меня догнал Григорий Аркадьевич. Тоненькие седые усики подбриты, от него резко пахло одеколоном. На лице радушная улыбочка.
— Георгий Иванович, у вас сзади плащик запачкан, — поздоровавшись, сообщил он. И, сощурив юркие глазки, развел короткие ручки. — А погода-то, господи! Весна, весна, грачи прилетели…
— Грачей в Ленинграде не видел, — сказал я.
— Забыл, чья это картина: березка, избенка и грачи?
— Саврасова.
— Картину помню со школьных времен, а вот фамилию художника забыл! — рассмеялся Гейгер. — Мне нравится Левитан, у него тоже что-то подобное есть… Избенка, березки, грачи… Или вороны?
— Я люблю Шишкина, — сказал я.
— В Эрмитаже уже сто лет не был, — вздохнул Гейгер.
— Шишкин выставлен в Русском музее, — сказал я.
Гейгер и виду не подавал, что обижен. А ему крепко от меня досталось, так же как Скобцову и Грымзиной. Я считал их главными возмутителями спокойствия в нашем институте, всю свару вокруг назначения директора затеяли они. После меня об этом говорили и другие выступавшие. Гейгер, сам на каждом собрании вылезавший на трибуну, на этот раз скромно помалкивал, даже не попросил слова для справки, что он любил делать, когда нужно было выгородить себя или своего патрона — Артура Германовича Скобцова.
— Сегодня в два часа представят нам нового директора, — трещал рядом Гейгер.
— Кому же вы теперь будете бить челом? — подковырнул я.
— Не все равно, какому богу молиться? — усмехнулся в усики Гейгер. Зубы у него были редкие и желтоватые.
— Богу?
— Может, богине, — со значением произнес он.
— Я гляжу, в институте полно новостей, — сказал я.
— Да, вы же где-то отсутствовали почти неделю… — ласково заметил он. — Вас тут многие спрашивали… Приболели? Или семейные обстоятельства? Не женитесь ли вы, несчастный?
— Наверное, Скобцову я понадобился… Жить без меня не может?
— Как же, интересовался Артур Германович, очень даже интересовался… — хихикая, защелкал Гейгер Аркадьевич.
— Чего доброго, возьмет и уволит за прогул, — усмехнулся я. Предчувствие меня не обмануло. Неужели Великанов не сообщил про мою отлучку?
— Не осмелится, — продолжал Гейгер. — Он не дурак, Артур Германович… Так, пожурит, ежели у вас причина неуважительная. Кто же за резкую критику… сразу увольняет? Таких теперь нет простаков!
— Надо материальчик накопить, подготовить фактики, пару выговоров объявить, создать общественное мнение… Кажется, такую картину вы в свое время мне нарисовали, Григорий Аркадьевич?
— Фантазии, фантазии! — развеселился Гейгер. — Остроумный вы человек, Георгий Иванович! С вами надо ухо держать востро-о!
— Как с вашей рукописью? — вспомнил я.
— Свет не без добрых людей, — проворковал Гей гер. — Одобрили, даже аванс к маю обещали.
— У вас же знакомый заместитель директора…
— Душевный человек… С ним и дело приятно иметь. И о вас хорошо отзывался, говорит, все в издательстве довольны вашими переводами…
— Мне такого они не говорили, — заметил я и подумал, что давно бы уже пора мне аванс выплатить за перевод Кусто. Дважды заходил в сберкассу — деньги еще не перевели. Я собирался сразу отдать хотя бы часть долга Острякову. Не любил я ходить в должниках даже у друзей.
— Великанов вконец завалил меня работой, — пожаловался Григорий Аркадьевич. — Как увидит в коридоре — выговор сделает… Не знаете, Георгий Иванович, чего это на него нашло?
— Откуда мне знать? — улыбнулся я. — Это вы у нас все знаете!
— Плохо вы влияете на милейшего Геннадия Андреевича, — притворно вздохнул программист. — В пятницу устроил мне нагоняй за то, что я не был на месте…
— Вы, конечно, были у Скобцова? — поддел я. — Или у Федоренко?
— Если я с утра не поздоровался с начальством, у меня весь день дурное настроение, — сказал Григорий Аркадьевич. — Работа из рук валится, не та производительность, а он этого не понимает…
— При чем же здесь я?
— Дурной пример заразителен… — ласково улыбнулся программист.
Я хотел было свернуть к киоску, чтобы купить почтовых марок, но Гейгер задержал меня за рукав и, став серьезным, заговорил:
— Гневается на вас Артур Германович… Гром и молнии мечет! Готов скушать вас без соли, да опасается подавиться. И меня и Грымзину привлекал, только я отказался ему содействовать…
— Чего же так? — поинтересовался я.
— Нравитесь вы мне, Георгий Иванович, — с обезоруживающей улыбкой заявил он.
— А как же Артур Германович? Вы ведь его… извините, продаете?
— Я уважаю сильных людей, Георгий Иванович, а вы — сильный. Сильнее Скобцова. Я вам не враг. А то, что было на собрании, это пройдет, как с белых яблонь дым… Вот, частенько употребляю это выражение, а чье оно — толком не знаю: Блока или Маяковского?
