Откровения Екатерины Медичи - Гортнер Кристофер Уильям (мир книг .TXT) 📗
Бираго, сидевший по другую сторону прохода, перехватил мой взгляд и подмигнул.
После свадьбы я посвятила все лето тому, чтобы вместе с Генрихом подобрать новый состав Совета, а Бираго наставлял его в государственных делах — подобострастно и без малейшего нажима, и мой сын, судя по всему, даже не подозревал, что его наставляют. Гуаст, вопреки первоначальным опасениям, не привлек внимания придворных сплетников даже после того, как все же получил титул и в придачу роскошный новый гардероб, зато Луиза, державшаяся скромно и с достоинством, снискала всеобщие похвалы. Бираго докладывал, что мой сын посещает ее спальню по меньшей мере дважды в неделю.
В конце июля пришло известие, что здоровье моей дочери Клод ухудшилось. Ей было всего двадцать семь, но трудные роды и затянувшаяся послеродовая лихорадка истощили ее силы. Я немедля решила поехать к ней. В последнюю минуту, когда мы с Лукрецией уже забирались в карету, появилась Марго с дорожной сумкой.
— Моя сестра больна, и я хочу ее навестить, — заявила она.
Я удержалась от соблазна язвительно заметить, что прежде Марго не было никакого дела до Клод. Правду говоря, моя вторая дочь так тихо и неприметно жила в Лотарингии, вдалеке от наших запутанных дел, что мы все подчас забывали о ее существовании.
Прибыв в дом Клод, мы узнали, что она сейчас отдыхает. Не желая беспокоить дочь, я попросила ее мужа, бледного от тревоги, проводить меня в отведенные мне покои. Когда я устроилась в мягком кресле, вытянув на скамеечке больные ноги, а Лукреция принялась разбирать вещи, герцог привел к нам старших детей Клод — малышку Кристину и Карла.
Десятилетняя Кристина была точной копией Клод в этом возрасте — такая же пухленькая, с карими глазами, кроткими, как у лани. Ее брат Карл стройной фигурой и высоким ростом явно пошел в лотарингских Гизов; задумчивое лицо его отчасти портили юношеские прыщи. Нетрудно было заметить в глазах детей боязливый трепет перед легендарной бабкой, о которой им, без сомнения, порассказали много небылиц; но затем Кристина порывисто обвила пухлыми ручками мою шею:
— Ах, бабушка, до чего же ты старенькая!
Она просто не могла помнить меня. Ежегодно я посылала детям Клод подарки и деньги, не пропуская ни дней рождения, ни Рождества, но самих детей не видела ни разу, ибо Клод, изредка приезжая ко двору, никогда не брала их с собой. Тем не менее от невинного восклицания Кристины на глаза мои навернулись слезы.
— Здравствуйте, госпожа бабушка! — неловко прокашлявшись, вслед за ней проговорил Карл.
— Дитя мое, ты так вырос. — Я улыбнулась ему. — Уже почти взрослый. Ну, подите сюда, я привезла вам подарки.
При этих словах моя внучка просияла.
— Лукреция, — продолжала я, — покажи Кристине ее новое платье. Думаю, оно превосходно подойдет к ее цвету лица.
Покуда Кристина шумно восторгалась платьем из розового бархата, которое мои дамы сшили для нее из моих придворных нарядов, Анна-Мария подала мне томик, переплетенный в темно-бордовую флорентийскую кожу: его по моему заказу изготовили в Италии специально для Карла, и на обложке книги было вытиснено сусальным золотом его имя.
— Это «Государь» Макиавелли, — пояснила я, вручив Карлу подарок. — Моя любимая книга. Полагаю, ты уже достаточно большой, чтобы оценить по достоинству ее премудрости.
Мальчик прикоснулся к книге так бережно, словно это была величайшая драгоценность.
— Спасибо! — выдохнул он.
Глаза его засияли точно так же, как сияли глаза его тезки, моего покойного сына, когда ему дарили щенка или нового сокола. Этот Карл явно обладал склонностью к наукам; судя по тому, как он отошел к окну, дабы благоговейно полистать книгу, его внимание никогда не привлекут ни оружие, ни доспехи.
Я откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза, наслаждаясь безыскусной радостью детского общества.
Тем же вечером, позднее, я отправилась повидать Клод. Один взгляд на ее исхудавшее тело и смиренную улыбку заставил меня похолодеть от страха. Тем не менее я озабоченно поцокала языком, достала видавший виды тигель, травы и принялась готовить питье из ревеня, покуда Лукреция отдавала распоряжения слугам.
Целых два месяца я каждое утро просыпалась, купала свою дочь и помогала ей добраться до кресла у окна, выходящего в сад. Иногда я читала ей вслух. Порой мы сидели молча, и Клод любовалась садом, улыбаясь, когда слышала, как юная дочь ее весело смеется вместе с Марго.
— Марго так полна жизни, она и сама как дитя, — сказала однажды Клод. — Она будет хорошей матерью. Ты должна позаботиться о ее воссоединении с мужем. Ей непременно нужно обзавестись собственными детьми.
Я улыбнулась, сдерживая слезы при мысли о том, как наблюдательна и душевно тонка наша Клод и как мало на самом деле мы ее знали.
Однажды, августовским днем, я очнулась от послеобеденной дремоты и обнаружила, что Клод неотрывно смотрит на меня. Она никогда не была красива, но сейчас черты ее обрели почти невесомую хрупкость, большие серые глаза на истаявшем лице казались особенно огромными.
— Я устала, матушка, — тихим голосом проговорила Клод.
У меня перехватило горло. Я поняла, что скоро потеряю свою дочь, ту, которой меньше всего уделяла внимания, чья стоическая преданность нашей семье уберегла ее от крайностей, присущих всем нам. Лишь сейчас я запоздало осознала, что из всех нас именно Клод была самой мудрой. Она лучше всех знала, как избежать ярости и боли, которыми была исковеркана наша жизнь.
Я приподнялась было, чтобы помочь ей вернуться в постель.
— Нет, я хочу остаться здесь, у окна. — Клод покачала головой. — Позови остальных.
Один за другим входили в комнату те, кого хотела видеть Клод: одержимый горем муж, который любил ее так, как немногие мужчины любят своих жен; любимые слуги и служанки; преданная кормилица, что заботилась о ее крошечной дочурке; ее сын Карл, у которого дрожали губы. Кристина играла в моих покоях с Анной-Марией, ибо я не хотела, чтобы она увидела мать умирающей; подобное зрелище слишком мучительно для юной души.
Я стояла, сжимая руку Лукреции, и тут вошла Марго, живо напомнив мне своим видом, какими она и Клод были когда-то в детстве: одна — безрассудная и дерзкая, жадная до восхвалений, другая — флегматичная и неброская, вечно остававшаяся в тени.
— Я была тебе плохой сестрой, — проговорила Марго, опустившись на колени возле Клод. — Прости меня.
— Мне нечего прощать. — Клод погладила Марго по щеке. — Пожалуйста, будь добра к матушке. Почитай и поддерживай ее, ведь ты теперь ее единственная дочь. Обещай мне.
— Я… да, обещаю. — Марго отвернулась.
Наши взгляды встретились, и на краткий миг горе объединило нас.
Мы вместе ждали конца. На закате Клод поцеловала мужа и закрыла глаза.
После похорон супруг Клод по моему настоянию увез детей к бабушке и деду, чье поместье располагалось неподалеку от родового гнезда Гизов в Жуанвиле. Оставшись в доме вместе со слугами, Лукреция, Марго и я уложили все вещи Клод и отправили их в качестве дара от ее имени монастырю Святой Клары, которому она покровительствовала при жизни.
В ночь перед нашим отъездом я стояла в своих покоях, наблюдая за укладкой сундуков, как вдруг ощутила пробуждение своего дара. Я так и застыла с приподнятой рукой; стены вокруг меня растаяли.
…Я стою в освещенном факелами коридоре перед парадным залом; слышно бренчание лютен и звон литавр, которые перемежаются со взрывами хохота, и хотя не вижу придворных, знаю, что они веселятся. Озираюсь: почему я здесь? Затем вижу, что ко мне приближаются шестеро мужчин в масках и плащах с капюшонами; предводитель их широкоплеч, и лица его, скрытого маской, я не могу разглядеть. Рядом с ним, натянув плащ поверх горба, идет Эркюль. Они минуют меня, и я замечаю, с каким блеском в глазах Эркюль поглядывает на широкоплечего вожака. Лицо сына, изрытое оспой, порозовело от предвкушения. Я тянусь к нему, чтобы задержать, остановить, но рука моя проходит сквозь тело Эркюля, словно он соткан из дыма.
