Голубятня на желтой поляне (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗
Ерема сложил на груди руки и упрямо сказал:
– Пусть. Это меньший вред, чем делать искорку.
– Да кто тебе сказал, что мы будем ее делать? – воскликнул Глеб и подмигнул мне. – Нам просто хочется узнать, что за рецепт. Любопытно, вот и все! Верно, ребята?
Мы дружно закивали. Даже Юрка.
– У меня такое свойство характера, – объяснил Глеб. – Болезненное любопытство. Если что-то мне начали рассказывать, а до конца не объяснили, начинаются головные боли и бессонница.
Мы с Янкой в один голос заявили, что у нас от любопытства такие же страдания.
– Плюс расстройство желудка, – добавил Юрка то ли про себя, то ли про нас.
– Видишь, Ерема, сколько людей будут мучиться! – закончил Глеб. – Снова получается, что из-за тебя вред. Как ни поверни…
– Врете вы все, – уныло сказал Ерема.
Мы заорали, что не врем, а Ерема нас бессовестно мучит.
– Черт с вами, – сказал Ерема и встал. – Я скажу… Нет, я говорить не буду ни словечка, я лучше на машинке настучу. А потом, если что не так, я не отвечаю…
Мы ему наперебой поклялись, что всю ответственность берем на себя. Ерема сердито проковылял к машинке, заправил в нее лист и застукал по клавишам. Мы стали заглядывать через плечо, но он пригрозил:
– Будете соваться, не стану печатать.
Стукал он минут пять, мы прямо извелись. Наконец он отошел от машинки. Мы кинулись к листу. На бумаге была какая-то дребедень:
И так далее. Несколько строчек.
– Бедный Ерема, – сказал Юрка.
Но Глеб выдернул лист из машинки, поднес к очкам.
– Постойте, постойте… Дайте-ка, я… Тут нужна небольшая редактура.
Он опять вставил бумагу и начал быстро печатать пониже загадочных Ереминых строчек. И через минуту мы прочитали:
– М-да, – сказал Глеб. – Не очень вразумительно. И с точки зрения поэзии, прямо скажем, на троечку.
– Поэзия – это фиг с ней, – вмешался Юрка. – Ведьмы сочиняли, а не Пушкин. А как тут разобраться: с каким полетом смешивать? А может, с пометом?… Ерема!
– Что знал, то написал, – буркнул Ерема. – Технологию не знаю. Шишкин делал.
– Ты будто не хочешь, чтобы у твоего Васьки живая искорка была, – с досадой сказал Янка.
Ерема топнул валенком так, что подскочила машинка.
– Я же не имею пр-рава! От этого вред будет! Всем! Порошок же надо на крови замешивать!
– Подумаешь, вред, – хмыкнул Юрка. – Тут по одной капельке надо. Все равно что для анализа, из пальца.
– Это не для анализа, – глухо сказал Ерема. – Для колдовства. Эти капельки человеческую жизнь сокращают. Доказано.
Мы помолчали. Переглянулись. Янка тихо спросил:
– Намного сокращают?
– Не знаю… – отозвался Ерема. – Наверно, не намного. Капелька – на капельку. Но все равно…
Мы опять посмотрели друг на друга. Глеб, Янка, Юрка, я… И, видимо, каждый подумал, как я: «Ну что одна капелька?…» Наша жизнь вся была впереди, до глубокой старости.
Янка погладил Еремино плечо и сказал:
– Зато будет живой Васька. А от этого у нас будет радость. Она сильнее вреда. Вред капельный, а радость большая.
– И радость продлевает человеческую жизнь, – добавил я.
– Это доказано, – подтвердил Глеб.
А Юрка сказал:
– Так что давай уж, Ерема, раскалывайся до конца. Ради Васьки.
Ерема поскрежетал, внутри у него потрещало, будто помехи в телевизоре. Мы ждали.
– Ну ладно, сказал он. – Только я ни при чем… Это должен быть металлический порошок. Мелкие опилки. Если «движение» – надо наскрести их от какого-нибудь колеса…
– Хоть от нашего? – спросил я. – От вагонного?
– Вполне, – согласился Ерема.
– Значит… если «полет», надо что? От самолета опилки? – воскликнул Янка.
– Выходит, так, – согласился Ерема.
– Где же самолет-то взять? – озабоченно сказал Глеб.
– Да в парке, – вспомнил Юрка.
В самом деле! В городском парке стоял на площадке четырехмоторный лайнер прошлого века. В нем был теперь маленький детский кинотеатр. Долго ли забраться под крыло да наточить опилок с дюралевой заклепки?…
– А вот что такое прочная надежность? – недовольно поинтересовался Юрка. – Ерема…
– Клянусь всеми транзисторами, не знаю. Шишкин говорил, но я не понял.
Глеб почесал за ухом снятыми очками.
– Вообще-то… если рассуждать логично, колеса и крылья – это символ движения в двух стихиях. На земле и в небе. Значит, нужна и третья стихия – вода.
– Корабль, что ли, скрести? – сказал Юрка.
– Не корабль, а, наверно, якорь. Якорь всегда был символом надежности. От якоря зависит безопасность судна…
– Это не я, это вы сами догадались, – опасливо сказал Ерема.
– Сами, сами, – засмеялся Глеб. – А где добыть якорь, братцы?
В самом деле, где? Наш город от моря далеко. По реке, правда, ходят грузовые и пассажирские суда, но как до них доберешься?
Все заскребли затылки. Потому что… вот ведь как вышло! Сперва никто этой истории про искорку не верил. Просто так болтали, Ерему поддразнивали. А потом незаметно получилось, что все это всерьез. И очень хочется зажечь живую искорку, в которой хранится вечная энергия.
Сказка?
А кто знает, где сказка, где наука? Про снежных людей тоже говорили – сказка. И про говорящих дельфинов, и про живые кристаллы… Может, и ржавые ведьмы есть. А искорка… Вдруг это сгусток неизвестных науке энергетических полей? Мало ли что… А теперь дело может провалиться, потому что никто не знает, где взять якорь.
Но я уже знал, я вспомнил!
– Якорь есть!
– Где? – обрадовался Янка.
– На складе елочных игрушек!
Все, даже Ерема, посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Юрка плюнул и сказал:
– Всю жизнь у тебя, Копейкин, заскоки. Люди о деле говорят, а ты со своим юмором… Янка, давай махнем на «Стреле» до вашего Приморска. Туда и обратно – не больше суток. Там на разных памятниках якорей сколько хочешь. Тебя пустят?
Вот как! Опять «Янка, давай»! А я – Копейкин.
Хорошо Ереме – у него глаза всегда сухие, а нервы из никелевых сплавов. А я-то человек! Я выпрыгнул из вагона и пошел через лебеду.
Они кричали мне вслед: «Гелька, ты чего? Ну, сам же виноват! Гелька, да вернись ты! Гель…»
А я шел…
Лунная песня
Дома ждала меня новая беда. Бабушка деревянным голосом сказала с антресолей:
– Подымись ко мне, Гелий.
Я поднялся с нехорошим предчувствием.
– Гелий, где дедушкина машинка?
У меня сразу – брык – голова ниже плеч. Дурацкий такой характер: если я в чем-то виноват, ни спорить, ни отпираться не могу. Стою носом вниз, краснею и молчу.
– Гелий, ты будешь отвечать?
Отвечать, конечно, придется. Надо только переждать, когда перестанут противно слабеть ноги и растает в животе холод, который туда наливается от страха.
– Ну? – сказала бабушка.
– Ну? – сказала тетя Вика. Она сидела здесь же, в бабушкиной комнате.
Я переглотнул и прошептал:
– Я ее дал на два денечка…
(Ничего себе, два денечка! Две недели уже Глеб на ней стучит. А я не решаюсь сказать, что хватит. Работает человек…)
