Самые знаменитые ученые России - Прашкевич Геннадий Мартович (книга жизни .txt) 📗
Много километров проделал Ефремов по безводным пустыням Казахстана, чтобы убедиться в том, что костеносные пласты, содержащие кости ископаемых животных, чаще всего тут перемыты и содержат только окатанные малоинтересные остатки. Но эти наблюдения принесли ученому большую пользу, когда он начал работать над новой ветвью геологии, которую назвал тафономией.
С 1929 года Ефремов – сотрудник второго разряда в Остеологическом отделе Геологического музея. В 1932 году он проводил изыскания будущей железнодорожной линии Лена – Бодайбо – Тында (будущий БАМ). В том же году его назначили научным сотрудником первого разряда в Палеозоологическом институте Академии наук СССР. В 1935 году, продолжая работу, экстерном окончил Ленинградский горный институт и защитил кандидатскую диссертацию.
В связи с переводом Академии наук в Москву, Ефремов, как сотрудник Палеонтологического института, тоже переехал в столицу. В 1937 года он возглавил в институте лабораторию низших позвоночных.
Многие годы Ефремов занимался исследованиями полосы мощных пермских отложений, развитых на Урале – так называемыми медистыми песчаниками. В песчаниках этих сохранилось множество заброшенных рудников. Ученому не раз приходилось с опасностью для жизни спускаться в их темные недра.
«В шахты я обычно спускался прямо на канате, закрепленном за лом, вбитый в край воронки, образовавшейся вследствие осыпания земли вокруг устья шахты. Спуск производили коллектор и рабочий. На конце каната привязывалась палка, обычно ручка от кирки, закрепленная в большой петле. Я пролезал в петлю, усаживался на палку и, держась руками за канат, пятился назад в воронку шахты. В самой шахте нужно было все время отталкиваться ногами от стенки шахты, так как канат полз по одной из стенок, а не был закреплен в центре над шахтой. Подъем производился в обратном порядке. В этом случае приходилось как бы идти по стенке шахты лицом вперед, что менее неприятно. Были случаи, когда из особенно глубоких шахт мои помощники были не в силах вытащить меня обратно и извлекали только при помощи лошадей. Огромная сеть выработок под землей нередко не могла быть обследована за один раз, и я проводил в подземных работах дни и ночи, иногда по трое суток не выходя на поверхность. Помощники мои обычно отказывались спускаться вместе со мной из страха перед обвалом, и в большинстве случаев я работал один.
Глубочайшая тишина и темнота старых заброшенных выработок имеет какое-то своеобразное очарование, – вспоминал Ефремов. – Работа настолько затягивает, что не замечаешь, как бегут часы. День или ночь там высоко на поверхности – совершенно все равно: здесь переходишь на другой счет времени. То проходишь по высоким очистным работам, где гулко отдаются шаги и теряется слабый свет свечи, то ползешь, еле протискиваясь, в узких сбойках, то карабкаешься по колодцам, восстающим на другой горизонт. Иной раз проходишь по широкому штреку и вдруг тебя подталкивает каким-то инстинктом; резко останавливаешься – и вовремя: в двух-трех шагах впереди чернеет огромная круглая дыра большой шахты, уходящей на более глубокий горизонт. Вверх в бесконечную тьму также уходит тот же колодец, и свет свечи слабо освещает отвесные стены без малейших следов давно сгнившей или вынутой крепи. В древних очистных выработках иногда натолкнешься на высокие черные столбы старых крепей, уходящие вверх в темноту. Если ткнуть пальцем, палец влезает совершенно свободно, как в масло, в березовую или в кленовую крепь. Иногда журчат ручейки по дну водоотливных выработок, громко звенят водопады, сбегающие вниз на затопленные горизонты. Часто в потолке на стенках выработок обнажены гигантские (до двух метров в поперечнике) стволы хвойных деревьев пермского времени, окремненных и ожелезненных. Встречаются иногда пни с корнями и сучья. Большая радость встретить непосредственно в стенке выработки торчащую кость и, работая киркой в этом месте, обнаружить целое скопление крупных гладких зеленовато-синих от медных солей костей пермских пресмыкающихся. Или разбивать хорошо раскалывающуюся на плитки мергельную руду, отыскивая на зеленой поверхности ее черные кости амфибий, скелеты рыб, отпечатки крыльев насекомых и остатки растений – все эти следы прошлого животного и растительного мира на глубине 60–80 и более метров под землей, в глубочайшей тишине и мраке…»
В начале 1940 года в Москве, на совещании, посвященном знаменитой работе Чарьза Дарвина «Происхождение видов», Ефремов впервые дал обобщающий обзор исследований, проведенных им в том пограничном отделе биологии и геологии, который он назвал тафономией. В марте 1941 года защитил докторскую диссертацию «Фауна наземных позвоночных средних зон перми СССР». В том же году консультировал экспедицию, выполнявшую срочные задания Управления тыла Красной Армии. Когда фашисты подошли к Москве, сотрудники Палеонтологического института были эвакуированы в Алма-Ату. Оттуда Ефремов переехал во Фрунзе. Там он перенес тяжелую форму лихорадки, получив болезнь сердца, мучившую его до конца жизни.
С 1946 по 1949 год Ефремов возглавлял Монгольскую палеонтологическую экспедицию Академии наук СССР, открывшую целую эпоху в изучении динозавров. Даже отдельные извлечения из статей Ефремова дают гораздо больше действительно научной информации о динозаврах, чем множество глянцевых книжек, которыми заводнены сейчас книжные развалы. Жаль, что Ефремов не успел написать популярную книгу о палеонтологии. Он собирался это сделать и такая книга, несомненна, была бы сейчас чрезвычайно интересна и полезна для школьников и для всех интересующихся палеонтологией.
«…Выход пресмыкающегося из затененных густой растительностью областей на открытые пространства, нагретые тропическим солнцем, был вовсе не так прост, как это нередко кажется исследователям, исходящих в своих представлениях из привычной человеку физиологии организма млекопитающего, – писал, например, Ефремов в статье „Некоторые замечания по вопросам исторического развития динозавров“, опубликованной в Трудах Палеонтологического института в 1954 году. – Организм пресмыкающегося, не защищенный от перегревания ни специальной термоизоляцией, ни сложным механизмом регулирования постоянной температуры крови, на открытом пространстве днем подвергается опасности. Поэтому древнейшие четвероногие и зверообразные пресмыкающиеся в приспособлениях к обитанию на возвышенных, незатененных участках материка сперва, в конце палеозоя, дали ряд ночных или роющих форм, а еще большее количество, благодаря добавочным приспособлениям в виде фотогормональной терморегуляции с помощью теменного органа, приспособились к жизни в воде рек, с редкими выходами на сушу. В дальнейшем линия четвероногих пресмыкающихся дала формы с постоянной температурой тела и новыми защитными покровами, иными словами, дала ветвь млекопитающих. Млекопитающие, при значительно более высокой энергии своего организма, в своей приспособительной эволюции смогли обойтись без перехода к двуногому передвижению, т. е. типу движения с наименьшей возможной затратой энергии, столь выгодному для менее активного организма пресмыкающегося.
…Плоские материки среднего мезозоя были подвержены приливным волнам. Эти исполинские волны ходили на большом пространстве, сразу поднимая уровень воды в прибрежных лагунах, озерах и болотах на несколько метров, сметая все, что не было приросшим ко дну, силой своего напора. Поэтому древние четвероногие обитатели прибрежий могли жить только в затопленных лесах или на защищенном барьерными рифами берегу. Эта прибрежная зона, распространенная на миллионы квадратных километров в эпоху развития низменностей, пустовала до появления зауропод (один из видов динозавров, обитавших на прибрежье мелких лагун). Гигантские животные в десятки тонн весом успешно сопротивлялись силе приливных волн, не тонули при подъемах воды и освоили новую, громадную зону обитания, где они не имели конкурентов. Становится понятным развитие у зауропод больших когтей, необходимых для цепляния за грунт. Так, если юрские зауроподы могли обитать на глубине до 3 м, верхнеюрские, как диплодок – до 4–5 м, то нижнемеловые брахиозавры могли кормиться на глубине до 8 м. Развитие зауропод наглядно показывает, как прежний двуногий тип строения скелета (платеозавр) вновь становится четвероногим, но все еще с ведущим значением задних конечностей, более длинных и более тяжелых (диплодок) и, наконец, превращается в жирафоподобный, со значительно сильнее развитыми передними конечностями, покатой назад спиной и сильно поднятой шеей (брахиозавр).
