Зарубежная литература древних эпох, средневековья и Возрождения - Новиков Владимир Иванович

На следующий день государь снова пожаловал, и хотя я не в силах была ему отвечать, все свершилось по его воле, и с горечью смотрела я на ясный месяц. Ночь просветлела, ударил рассветный колокол. Го­сударь клялся мне, что наша связь не прервется никогда. Луна клони­лась к западу, облака протянулись на восточном склоне неба, и государь был прекрасен в зеленом платье и светло-серой накидке. «Вот он каков, союз мужчин и женщин», — подумала я. Вспомни­лись мне строчки из «Повести о принце Гэндзи»: «Из-за любви госу­даря промокли от слез рукава…» Месяц совсем побелел, а я стояла, обессилевшая от слез, провожая государя, и он внезапно подхватил меня на руки и посадил в карету. Так он увез меня во дворец Томикодзи. Государь проводил со мной ночь за ночью, но мне было стран­но, отчего в душе моей живет образ того, кто написал мне:

Когда же я возвратилась домой, то почему-то стала с нетерпением ждать посланий от государя. Но во дворце заработали злые языки, го­сударыня относилась ко мне все хуже и хуже.

Скоро наступила осень, и у государыни родилась дочь-принцесса. Захворал и скончался родитель государя, с его кончиной, казалось, тучи закрыли небо, народ погрузился в скорбь, яркие наряды смени­лись траурными одеждами, а тело покойного императора перевезли в храм для сожжения. умолкли все голоса в столице, казалось, цветы сливы расцветут черным цветом. Вскоре срок заупокойных молебствований кончился, и все возвратились в столицу, настала пятая луна, когда рукава всегда влажны от весенних дождей. Я почувствовала, что в тягости, и отец мой, горько оплакивавший кончину государя и хо­тевший последовать за ним, узнав об этом, решился не умирать. Хотя государь был со мной ласков, я не знала, сколько времени продлится его любовь. Отцу же становилось все хуже и хуже, на смертном одре он печалился о моей участи, что будет с сироткой, коли покинет ее государь, и наказал мне в этом случае постричься в монахини. Скоро тело отца превратилось в бесплотный дым. Настала осень. Просыпа­ясь среди долгой осенней ночи, я прислушивалась к унылому посту­киванию деревянных вальков, тосковала по покойному отцу. Государь на 57-й день со дня его смерти прислал мне хрустальные четки, при­вязанные к цветку шафрана, изготовленного из золота и серебра, а к нему был прикреплен лист бумаги со стихами:

Я ответила, что благодарю и что, конечно, отец на том свете раду­ется государевой ласке.

Меня навещал друг семьи Акэбоно, Снежный Рассвет, с ним можно было беседовать о чем угодно, иногда досиживали до утра. Он стал нашептывать мне о любви, да так нежно и страстно, что я не ус­тояла, и только боялась, как бы государь не увидел нашу встречу во сне. Утром мы обменялись стихотворениями. Жила я в ту пору в доме кормилицы, довольно бесцеремонной особы, да еще ее муж и сыновья целый день шумели и галдели до поздней ночи. Так что когда появлялся Акэбоно, мне было совестно за громкие крики и грохот рисовой ступки. Но не было и не будет для меня дороже вос­поминаний, чем об этих, в сущности, мучительных встречах. Любовь наша становилась все сильнее, и мне не хотелось возвращаться во дворец к государю. Но государь настоял, и в начале одиннадцатой луны пришлось мне переехать во дворец, где мне все перестало нра­виться. И тогда я втайне перебралась в убогую обитель Дайго к мона­хине-настоятельнице. Бедно и скромно жили мы, как в конце двенадцатой луны ночью пожаловал государь. Он выглядел изысканно и прекрасно в темном одеянии на белом снегу при ущербном меся­це. Государь отбыл, а на моем рукаве остались слезинки печали. На рассвете он прислал мне письмо: «Прощание с тобой наполнило мою душу дотоле не изведанным очарованием печали…» В обители темно, замерзла падающая из желоба вода, стоит глубокая тишина, лишь вдали стук дровосека.

Неожиданно — стук в дверь, глядь — а это Акэбоно, Снежный Рассвет. Снег валил, погребая все вокруг под собой, жутко завывал ветер. Акэбоно раздавал подарки, и день прошел как сплошной праздник. Когда он уехал, боль разлуки была нестерпимой. Во второй луне я почувствовала приближение родов. Государь был в то время весьма озабочен делами трона, но он все же повелел монастырю Добра и Мира молиться о благополучном разрешении от бремени. Роды прошли хорошо, родился младенец-принц, но я терзалась мыс­лями об отце и своем возлюбленном Акэбоно. Тот снова навестил меня при свете унылой зимней луны. Мне все казалось, что кричат ночные птицы, а то были уже птички рассветные, стало светло, выхо­дить от меня было опасно, и мы провели день вдвоем, и тут прине­сли ласковое письмо от государя. Обнаружилось, что я снова понесла от Акэбоно. Страшась людских взоров, я покинула дворец и затвори­лась у себя, сказавшись тяжело больной. Государь слал гонцов, но я отговаривалась, что болезнь заразная. Ребенок родился втайне, только Акэбоно и две служанки были со мной. Акэбоно сам отрезал мечом пуповину. Я посмотрела на девочку: глазки, волосики, и только тогда поняла, что такое материнская любовь. Но дитя мое унесли от меня навсегда. И так случилось, что потеряла я маленького принца, что жил в доме моего дяди, он исчез, как росинка с листа травы. Я опла­кивала отца и мальчика-принца, оплакивала дочь, горевала, что Акэ­боно покидал меня по утрам, ревновала государя к другим женщинам — такова была моя жизнь в ту пору. Я мечтала о горной глуши, о странствиях:

Государь увлекался разными женщинами, то принцессой, то одной молодой художницей, и увлеченья его были мимолетны, но все равно причиняли мне боль. Мне исполнилось восемнадцать лет, мно­гие знатные сановники посылали мне нежные послания, один настоя­тель храма воспылал ко мне неистовой страстью, но она была мне противна. Он осыпал меня письмами и весьма искусными стихами, подстраивал свидания — одно свидание даже произошло перед алта­рем Будды, — и одно время я было поддалась, но затем написала ему:

Я заболела, и мне казалось, что это он своими проклятиями на­слал на меня хворь.

Как-то раз государь проиграл старшему брату состязание в стрель­бе из лука и в наказание должен был представить брату всех при­дворных дам, прислуживающих при дворе. Нас переодели мальчиками в изящнейшие наряды и повелели играть в мяч в Поме­ранцевом саду. Мячи были красные, оплетенные серебряной и золо­той нитью. Затем дамы разыгрывали сценки из «Повести о принце Гэндзи». Я уже было совсем решила отречься от мира, но заметила, что опять понесла. Тогда я скрылась в обители Дайго, и никто не мог найти меня — ни государь, ни Акэбоно. Жизнь в миру мне постыла, сожаления о прошлом томили душу. уныло и мрачно текла моя жизнь, хотя государь разыскал меня и принудил вернуться во дворец. Акэбоно, который был моей первой настоящей любовью, постепенно отдалился от меня. Я размышляла о том, что меня ждет, ведь жизнь подобна недолговечной росе.

Настоятель, который все так же неистово любил меня, скончался, прислав предсмертные стихи: