Куда ворон костей не приносил - Бельский Симон Федорович (электронная книга TXT) 📗
— Ну, что ты мне расскажешь, Угасающее пламя? спрашивал Миллер, нежно смотря на лисью морду последнего человека. Нет ли у тебя рассказов для друга?
— Есть!—отвечал Ин-Ран, вытирая жирный рот меховым рукавом.—Я уйду в далекую страну, куда переселились мои предки.
Миллер настораживался, как охотничья собака.
— Я слушаю, и если рассказ будет хорош, ты получишь фунт табаку.
Замечу, что последний человек не курил, а жевал табак и это занятие доставляло ему величайшее наслаждение.
— Я с предками буду сидеть вокруг бочек с рыбой.
— С какой рыбой?— спрашивал Миллер и карандаш его впивался в бумагу.
— Не знаю! — Это глупое животное повторяло только то, что слышало от меня, и не способно было даже придумать название рыбы.
— Но какая это рыба? соленая, сырая или вареная?приставал Миллер.
— Всякая! большая и маленькая, жирная! потом я найду там жену.
— Постой! Слышите! — обращался доктор ко мне.— У них в загробном мире есть жены, которых ищут. Понимаете, ищут!
Это важно, так как указывают на общность их верований с религией ассирийцев.
— Как же, Угасающее пламя, отправишься ты в эту прекрасную страну, населенную твоими предками.
— На веревке! вместе с своим другом.
— Изумительно!— восторгался Миллер. — Тут аналогия с нисхождением в тартар, спуск к вечному мраку. И заметьте, с другом, непременно с другом!
Я боялся, чтобы глупый Катт не сболтнул чего-нибудь о моем предложении отправиться в лучший мир, и всеми силами старался перевести разговор на другие предметы. Нарочно опрокидывал в огонь котел с рисовой похлебкой, устраивал маленькие пожары, ронял в реку чашки, которые мы потом вылавливали общими силами.
Иногда Миллер заставлял Ин-Рана петь. Раскачиваясь взад и вперед, живая древность без конца тянула одну и ту же ноту без слов: а.. о... яяя.. ооо... аа. .
Больше он ничего не умел; но Миллер из всего ухитрялся извлечь пользу. Он научился обрабатывать древних людей, как на химическом заводе обрабатывают мусорные кучи, из которых добывают блестящие краски, духи, кислоты, удобрения, румяна, бумагу, масло, чернила и патоку.
Миллер уже исписал три толстых тетради и взялся за четвертую, когда я решил положить конец этому производству и получить кое-что в свою пользу.
Я сказал себе: мне нужны кости этого проклятого Ин-Рана, и я их достану. Достану без насилия и без нарушения христианских заповедей. Надо сделать так, чтобы он сам отправил себя вслед за своими единоплеменниками, и для этого оставалось только одно средство,— водка и спирт!
До этого дня мы с Миллером редко давали ему спиртные напитки, но теперь я решил давать их последнему отпрыску Каттов столько, сколько он сможет выпить.
Ин-Ран почувствовал себя на верху блаженства, доступному человеку в этом мире. Он пил водку не так, как пьем все мы, с остановками и пьяными разговорами. Нет! Он поступал проще: вставлял горлышко бутылки в рот и тянул жидкость до последней капли, потом отбрасывал посуду и засыпал там, где сидел. Я был, конечно, осторожен, чтобы не убить его слишком быстро, и строго распределял дневные порции.
Миллер удивлялся, откуда дикарь достает водку, но я притворялся еще более удивленным беспробудным пьянством
Угасающего Пламени, и намекнул немцу, что для нас обоих страсть Ин-Рана к спиртным напиткам может оказаться очень полезной. Теперь я думаю, что Миллер отлично знал, откуда дикарь доставал водку, и только делал вид, что ему ничего не известно. Доктор желал получить кости Ин-Рана, и в конце концов странствующему археологу было решительно все равно, от какой болезни умрет последний Катт. Мы с утра до вечера сидели около палатки рядом с кустарником, в которых валялся мертвецки пьяный дикарь, и ждали. Но конец не приходил! Последний человек дошел до четырех бутылок в день. Он пил денатурированный спирт, одеколон, коньяк, водку, всевозможные крепкие смеси, исхудал так, что его меховой мешок висел на нем складками, едва передвигался, ползая по траве; его воспаленное лицо и блестящие глаза указывали на горячечное состояние, но жизнь не уходила из этого худого, истощенного тела, горела как искра под пеплом и ее нельзя было окончательно затушить всеми сортами напитков, которые он вливал в себя и днем и ночью.
Мы с Миллером страдали от мелкой мошкары, которая как черная завеса колебалась над поляной, от ночных холодов и лихорадок, но не желали ускорять дело и до конца помнили, что мы христиане. Я поставил около дикаря большую чашку, в которую постоянно вливал спирт и рисовую водку. Приходя в сознание он протягивал руку к чашке, придвигал ее к себе и не вставая тянул жидкость.
Как-то вечером, когда багровое солнце опускалось за черную стену тайги, меня позвал тревожный голос Миллера.
— Идите скорей! посмотрите, что с ним такое?!
Древний человек встал, удерживаясь за стволы деревьев, потом выпрямился, диким голосом завы какую-то песню, смотря кругом сумасшедшими глазами. В эту минуту на поляне, освещенной красным светом заходящего солнца, он показался мне даже величественным.
Миллер бросился за фотографическим аппаратом, но Ин-Ран, как дикий зверь, сделал большой прыжок через кустарник, росший над отвесным обрывом, и навсегда исчез в глубине реки.
Так погиб последний человек племени Каттов и вместе с ним утонула слава Миллера и мои честно заработанные деньги.
Н е м ы е в о л н ы .
I.
Непременный член землеустроительной комиссии, Павел
Иванович Акулов, сидел в просторной комнате на земской квартире, пил чай с малиновым вареньем и лениво ругал Сергея Сиганова. Акулову давно надоели мужики, надоела его работа, которую он называл „землерасстройством", опротивела выжженная степь, пыльные дороги, пустынные, белые села вдоль безводных пересохших речек.
Недавно он промотал большое имение и рассказывал, что его потому и назначили непременным членом, что он в два года ухитрился спустить тысячу десятин великолепного чернозема.
Промотал свою землю и Сиганов, с той разницей, что он безобразничал и пьянствовал в родной Песчанке, а Акулов жил в
Петербурге и два раза ездил за границу.
— Как же это ты?— спрашивал непременный член щуря глаза от ослепительного света на выбеленных стенах, подведенных синькой, на вымазанном глиной полу, усыпанном желтым песком.
Был у тебя отруб в четыре с половиной десятины, хороший кусок! Если бы не такому дураку, как ты, можно было бы завести улучшенное хозяйство, ну, там сад, что ли, пруд выкопать, карасей туда напустить, раков! Умные люди на одной десятине живут. Посмотри на себя! Волжский разбойник какой-то, одной рукой десять пудов поднимаешь, а глуп, как тетерев.
Сиганов слушал непременного члена с спокойной улыбкой, как взрослые слушают детей, может-быть, даже и не слушал совсем. Он смотрел в окно, за которым качались высокий бурьян и думал что-то свое, далеко от этой комнаты, с чисто вымытыми стёклами, и пустых путанных речей скучающего барина.
— Что бы сказать ему еще?— подумал Акулов, размешивая в чае сверкающие искры солнечного света.
— Ты как пропивал землю?— Сиганов переступил с ноги на
102 ногу, оставляя на мягком глиняном полу глубокие следы, и лениво ответил:
— Обыкновенно, как пропивают: сначала дома, а потом музыку нанял, по степи с флагами ездил. .
И вспомнив что-то, должно быть очень веселое, Сиганов улыбнулся широкой, как степь, улыбкой, и его большое лицо стало почти красивым.
— Чему же ты радуешься, дурак?— сказал Акулов.
— Пять дней ездили. Дьячок пришел из Павловки, фельдшер увязался, бабы, девки. Шли плясом верст по двадцать в день...
Непременный член слушал Сиганова и на фоне пустой степи видел отдельный кабинет загородного Московского ресторана, пьяный цыганский хор, рыжую, кудрявую француженку Марго, хрустальные вазы с крюшоном. В комнате толпятся какие-то незнакомые люди и все они с Акуловым на „ты“, все куда-то исчезают, словно тонут в пестром, сверкаю щем водовороте, где кружатся красные бархатные диваны, цыганки, Марго в голубом платье, сверкающие вазы. В углу сидит приятель Акулова, предводитель дворянства Султанов. Он беспомощно свесил голову на манишку, залитую вином, опустил плечи и похож на деревянного складывающегося паяца, которого почему-то одели во фрак. Султанову дурно, он смешно открывает рот, как рыба на берегу, и услужающий человек заботливо отирает ему салфеткой колени и грудь.
