Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв. - Автор неизвестен (читаем книги txt) 📗

Затем янбан велел Кодусве связать Нольбу, поставить его коленями на черепицу и колотить большим пестом для обдирания риса, не отпуская до тех пор, пока он не уберет нечистоты.

Вконец убитый горем, Нольбу настолько растерялся, что не мог выговорить ни слова, а когда вышел из оцепенения, то, стоя по-прежнему на коленях, велел жене взять пятьсот лянов и поскорее нанять работников.

Созвала жена Нольбу торговцев удобрениями со всех предместий столицы: из Вансимни, Ангамнэ, Итхэвона, Тунгоми, Чхонпхэ, Чхильпхэ, установила им щедрую плату, и только после того, как они убрали все нечистоты, Нольбу был отпущен на свободу.

Обнялись бесприютные супруги и горько зарыдали.

Но вот о разорении и позоре Нольбу узнает Хынбу. Глубоко потрясенный, тотчас велит он слугам снарядить двое носилок с парою лошадей, отправляется к Нольбу и, усадив брата с супругой и племянников в носилки, везет к себе домой. Там он отвел гостям женскую половину, щедро снабдил их всем необходимым и часто принимал у себя, всячески выражая им сочувствие.

Тем временем Хынбу выбрал подходящее место, построил за большие деньги дом на манер своего и поселил в нем брата, выделив ему домашнюю утварь, платье и пищу — все точь-в-точь такое же, как у него самого.

Благородство Хынбу глубоко растрогало даже такого закоренелого негодяя, как Нольбу. Покаялся он тогда в своих дурных деяниях, и братья зажили в мире и согласии, какие редко встречаются у людей.

Хынбу и его супруга счастливо прожили в богатстве и почете до восьмидесяти лет. А у яшмового дерева и ветви яшмовые: в счастье и радости пребывали также дети и внуки Хынбу, и дом их из рода в род был полная чаша.

С тех пор народ не устает славить доброту Хынбу, и имя его будут помнить многие века.

Подвижница Сим Чхон

Весной, в благодатную пору цветов и зеленеющих ив, вся природа ликует. Овеваемые весенним ветерком, распускаются по ночам цветы персика и сливы — неисчислимое множество бутонов.

По долинам журчат ручейки; над зелеными холмами станицами летят журавли; золотистые иволги порхают меж ивовых ветвей; с рек Сяо и Сян тянутся к северу вереницы диких гусей. Опадающие лепестки цветов — словно бабочки, а бабочки — словно лепестки — кружатся, кружатся в воздухе, бессильно падают в мрачные воды Имдансу и, вестники чарующей весны, уносятся волнами и бесследно исчезают там, где в уезде Хуанчжоу ютится селение Персиковый цвет.

Жил в этом селении Сим Хаккю, потомок знатного и могущественного рода. Судьба обидела Хаккю — еще юношей он потерял зрение, и вот теперь бедствует в захолустье. Кроме жены, нет у него ни родных, ни близких. Ну кто, казалось бы, станет водиться с нищим слепцом? Однако жители Персикового цвета относились к нему с почтением: как-никак потомственный янбан, к тому же человек честный, бескорыстный, доброжелательный! Жена его, госпожа Квак, также была женщина достойная — в ней соединялись добродетельность королевы, красота Чжуан [234]и преданность Мулань. Чуть ли не наизусть знала она «Книгу церемоний» [235], «Домашние обряды» [236], а также поэзию, в том числе стихи из «Книги песен». Госпожа Квак почитала мужа, заботливо и старательно вела хозяйство, ладила с соседями, отличалась гостеприимством и как положено совершала обряд поклонения предкам.

Супруги жили в большой нужде, как Ян-цзы, но были преданны друг другу, как братья Бо И и Шу Ци. Ютясь в крошечной хижине, не зная никакого ремесла, не владея ни землей, ни слугами, они еле сводили концы с концами: питались овощами, пили ключевую воду. Бедная госпожа Квак не щадя сил трудилась на поденной работе: шила, стирала, красила материю, на свадебных торжествах готовила угощение, настаивала вино, пекла рисовый хлеб, и в такой вот работе, ни минуты не отдыхая, она проводила весь год. Все заработанные деньги она откладывала. Когда скапливалась достаточная сумма, она отдавала их в рост надежным лицам из окрестных мест, а потом тратила их на весенние и осенние поминальные обряды, на еду и одежду для себя и Хаккю. Ни нужда, ни болезнь мужа не тяготили ее. Односельчане уважали госпожу Квак, хвалили ее, и она не считала свою жизнь совсем уж безрадостной.

Так и шел за годом год. И лишь одно печалило Хаккю — не было у них с женой детей. Однажды слепец позвал госпожу Квак и сказал:

— Где ты, жена? Сядь-ка да послушай, что я тебе скажу. Ты знаешь: каждый смертный ищет себе подругу или друга жизни. А ведь частенько бывает и так — возьмет здоровый человек, не калека плохую жену, да и мается с ней. И вот не пойму я, за какие такие мои достоинства ты согласилась стать мне женой, трудишься день и ночь, ухаживаешь за слепым мужем, как за малым ребенком, следя, как бы он не замерз да не проголодался, и все время хлопочешь — то еду готовишь, то шьешь... Про себя скажу: у меня никаких забот, а вот ты совсем извелась от такой жизни! Прошу тебя, не надрывай ты свои силы на тяжелой работе! Много ли нам с тобой надо?

И еще одно заботит меня: нам обоим уже за сорок, а где же наше потомство — кровиночка наша родная? Ведь некому будет чтить память предков, когда оба мы уйдем в другой мир! С каким же лицом мы предстанем там перед ними? А кто зароет в землю наши останки и свершит похоронный обряд? Кто будет справлять большие и малые поминки? Кто принесет на могилу хоть чашку риса да глоток воды? Родилось бы хоть какое-нибудь дитя, хоть уродец, пусть девочка, пусть мальчик, — сбылось бы мое заветное желание. Право, не знаю, что и делать! Попробуй-ка помолиться с усердием духам священных гор и больших рек!

— В древних книгах сказано: «Есть три тысячи видов непочтительности к родителям, но хуже всего — не продолжить род». И есть ли на свете такой человек, который не хотел бы иметь детей? Я — грешная, бездетная женщина, но я смогла прожить до сего времени только благодаря вашему великодушию, и разве я пожалею себя, чтобы угодить вам? Не зная ваших благородных намерений, я не могла заводить разговор первая. Теперь же, когда вы сами помянули об этом, я охотно постараюсь исполнить ваше желание. Могу ли я отказать вам в чем-либо?

Так ответила госпожа Квак и с этого дня стала молиться, принося в дар Небу все то, что она зарабатывала своим трудом. Она молилась в даосском Храме духов священных гор и больших рек, в конфуцианском Храме предков, в буддийском монастыре Согванса. Она молилась Каменному бодисатве [237], бодисатве Майтрейе [238]; готовила рис для приношения духам, участвовала в постройке кумирен; жертвовала на алтари семи звезд, архатов [239]и Индры [240]. Она поклонялась даже простым монахам. Так она приносила молитвы всем духам и всем святым. Она исправно соблюдала посты, делала подарки монахам, зажигала свечи перед изваяниями святых, подавала бедным, чинила мосты и расчищала дороги на благо людям и даже прибегала к колдовству. Разве рухнет, думала она, пагода, в которую вложено много трудов; разве обломится дерево, взращенное заботливой рукой?

В год «Капча», на восьмой день четвертой луны, приснился госпоже Квак необыкновенный, чудесный сон: как бы в благостном знамении небо и земля озарились ярким светом, и вот, окруженная разноцветными облаками, спускается к ней на журавле с небесной высоты прекрасная фея: на голове у нее венец из живых цветов, стан окутан одеянием цвета солнечных лучей в легком тумане, по плечам раскинулось мелодично позванивающее яшмовое ожерелье, в руках — веточка коричного дерева. Грациозно ступив на землю, она дважды поклонилась и стала приближаться к госпоже Квак. Казалось, будто фея Чанъэ выходит из Лунного дворца, будто бодисатва Авалокитешвара [241]возвращается в Южное море. Госпожа Квак стояла как вкопанная от изумления, а божественная дева ласково обратилась к ней: