Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв. - Автор неизвестен (читаем книги txt) 📗

И все увидели: то был старый тысячелетний карп, издревле преданно служивший государю.

Государь-дракон внял его словам, распорядился приготовить подарки и пригласить троих великих мужей. Несколько дней спустя, когда все было готово, он принимал гостей в Хрустальном дворце. Восседая на яшмовом троне, он обратился к ним с такими словами:

— Вы, почтенные, «не сочтя тысячу ли за большое расстояние», ради меня удостоили своим посещением наше захолустье. Как же мне благодарить вас!

Трое великих почтительно ответили:

— Жизнь в мире суеты бессмысленна. Поэтому мы распростились с синими облаками и багряной пылью и, послушные велению сердца, блуждали по дивным тихим уголкам уделов У и Чу. Так проходили понапрасну безжалостные годы. Нежданным было ваше повеленье, государь, и вот мы осмелились предстать пред вами и трепещем.

Государь-дракон, радуясь речам гостей, промолвил:

— Судьба моя несчастна: я занемог. Годами точит болезнь мои кости, без счета съедено и выпито лекарств, а пользы ни на волос. Как в живых остаться? Если бы вы, оказав великую милость, вернули меня к жизни! За такое благодеяние, великое, как Небо, мне не воздать вам и тысячной доли.

Трое великих выслушали и, помолчав, сказали:

— Известно, что вино — отрава, от которой недолго помутиться человеческому разуму, а увлечение женщинами — верный способ сократить дни жизни. И сейчас, великий государь, вы расплачиваетесь за то, что слишком увлекались вином и женщинами. Расплата наступила сама собой, и винить тут некого. Хотя и говорится, что вино и женщины — обычные забавы в молодые годы, недуг, приобретенный именно тогда, не вылечишь, зови хоть Хуа То [323]или Бяньцяо [324]. Траву небожителей и траву бессмертия ешь охапками — все без толку, глотай хоть день и ночь жэньшэнь и панты — конец один. Будь ты богат, сокровищами не откупиться от болезни, а если ты сильнее всех — все равно силой ей пути не преградишь. Как ни раскидывай умом, к несчастью для государства, жизнь ваша подошла к концу и повлиять на ход болезни невозможно.

— Как это горько! — расстроился государь-дракон. — Если я покину этот мир и похоронят меня в тихом уголке средь гор и рек, обратно уже не вернуться. И тогда я больше не увижу, как цветут персики и сливы в разгар весны, пышно зеленеют ароматные травы в конце весны и начале лета, как с наступлением осени краснеют клены и распускаются желтые хризантемы, как зимой средь снега расцветает дикая слива. А к тому же тридцать тысяч придворных красавиц с бровями-бабочками бросить, словно стоптанный башмак, и сделаться гостем загробного мира! О, это уже слишком!

Но как бы то ни было, вы, почтенные отцы, прибегнув к вашим необыкновенным познаниям, назовите мне лекарство. Пусть не поможет оно и я все равно умру, но будет мне не так горько.

И слезы дождем полились из его очей.

Трое великих выслушали слова дракона и с легкой улыбкой ответили:

— Проявления вашей болезни, государь, необычны. Вообще же от каждой хвори есть свое средство. И если уж об этом говорить, то знайте, что при брюшном тифе пьют настойку володушки, от малярии дают «лекарство, умеряющее мужскую силу и укрепляющее дух», при сильном жаре употребляют настойку из корней конопли и пуэрарии, при упадке сил помогает «настойка из шести снадобий», при несварении желудка принимают желудочные капли, от ломоты в ногах исцеляет отвар из коленных чашечек вола, больным глазам полезна «настойка, очищающая печень и просветляющая зрение», от нервного расстройства избавляют порошки из гладыша. И ни одно из названных лекарств не подойдет вам, государь. Но есть одно чудодейственное средство: печень живого зайца. Если ее отведать еще теплой, можно исцелиться.

— Почему, вы говорите, мне должна помочь печень живого зайца? — спросил государь-дракон.

И трое великих ответили:

— Заяц — живая тварь, в которой от сотворения Земли и Неба гармонично соединены светлое и темное начала Ян и Инь [325]. Существует закон: недуг исцеляется, когда пять элементов взаимно возникают друг из друга или взаимно друг друга побеждают. Горы — светлое начало, реки — темное начало. То, что именуется печенью, находится посередине и к тому же соотносится со стихией дерева. Поэтому как только вы, государь, отведаете печени живого зайца, светлое и темное начала друг с другом соединятся и наступит исцеление.

Сказав так, они простились с государем-драконом:

— У нас уговор с друзьями зеленых рек и гор встретиться в персиковых садах Улина. Поэтому на душе у нас неспокойно, и мы спешно прощаемся. Просим об одном, великий государь, берегите свою драгоценную особу.

С этими словами они спустились со ступеней и, направившись к горе Белых облаков, вдруг исчезли без следа.

Между тем государь-дракон, проводив гостей, созвал весь двор и обратился к подданным:

— Ни одно лекарство мой недуг не исцеляет. Говорят, только печень живого зайца способна мне помочь. Кто из вас отважится, отправясь в мир людей, живьем доставить зайца?

— Я, бесталанный, берусь исполнить волю государя, — сказал кто-то из придворных.

Все увидели: то был старый тысячелетний осьминог с головой, похожей на кисет, и восемью хвостами.

— Мне ваше мужество давно известно, — обрадовался дракон. — Вас ожидает щедрая награда, если вы доставите живого зайца.

Уже собирались осьминогу пожаловать чин полководца с почетным званием «Просвещенный, отмеченный удачей», как выскочил один придворный и громогласно начал поносить осьминога:

— Говорят, что ты велик и даже важен, но молвить слова ты не умеешь, и разумом ты не горазд. Тебе ль болтать о подвигах! Да тебя люди сразу схватят, раскромсают на куски, вырежут цветочки слив и хризантем. На свадебном пиру или на пиру в честь шестидесятилетия хозяина, на праздничных столах, в мисках для рыбных яств ты будешь красоваться. Иль на столах у красавиц и благородных юношей во время пира, или, быть может, в знатном доме тобой украсят стол для дорогих гостей. А то детишкам на забаву от тебя пойдут кусочки, а может быть, придешься на закуску гулякам-стражникам. И ты ничуть не грозен и не страшен! Вот если б я отправился, я б проявил себя, как Чжугэ Лян, семь раз пленивший и семь раз отпустивший Мэн Хо. Я бы хитростью такой, что «войду богом, чертом выйду», поймал бы зайца. Это для меня так же просто, как повернуть ладонь!

Так говорила древняя тысячелетняя черепаха по прозванию «Архивариус».

Осьминог, услышав черепашьи речи, распалился гневом: глазами засверкал, щупальцами зашевелил, бурой башкой затряс и заревел громоподобным голосом:

— Эй ты, глупая черепаха! Послушай, что я тебе скажу! Младенцу ли в пеленках презрительно взирать на взрослых! Ты подобна щенку, еще не видевшему тигра! Да если перечесть твои грехи, Тайшань горой казаться перестанет и обмелеют реки и моря! А разглядишь тебя — со смеху лопнуть можно! Со всех сторон ты плоская, точно деревянное блюдце. Ты слишком мала, чтобы служить вместилищем благородного ума! Стоит людям тебя увидеть, как вцепятся они в тебя обеими руками, бросят в кипяток и сварят. Черепаховый бульон отменно вкусен! Отведают его дети знатных. Каким же это образом ты рассчитываешь избежать смерти?!

А черепаха ему в ответ:

— Ты — лягушка в колодце! [326]Где уж тебе понять! Смелость У Цзысюя — и та перед сверканием меча померкла, а отважный чуский правитель потерпел поражение в битве под Гайся. Равняться ли твоей дурацкой храбрости с моей мудростью! Послушай лучше, что я расскажу о своих талантах! По глубоким и бескрайним лазурным водам я, словно облако по небу, словно листок, гонимый ветром, поколыхаюсь на волнах и выплыву. Когда я, поджав лапы, втянув в панцирь шею, попадусь кому-нибудь под ноги, круглая как арбуз, чуть плоская, как крышка от котла, не узнают меня ни мальчишки-дровосеки, ни старцы-рыбаки. Я высока, как Тайшань, я ровна, как каменная плита! Тайком, меняя бесконечно облик, я разыщу зайца и придумаю, как его поймать. Я перехитрю его, как Ли Цзочэ [327]перехитрил чуского правителя. Только я способна поймать его, а тебе нет расчета тягаться со мною, хитроумной!