О, если бы они минуту
Еще помедлили, Элиса
Бездушная, ты, что готова
В неблагодарности сравниться
С надменной пальмой, безучастной
К тому, кто вырастил ее, —
Мое взволнованное сердце
Не вынесло бы этой муки!
Я задыхался, я бы крикнул,
Чтоб выход дать тому страданью,
Которое сожгло мне грудь!
Когда я видел, как лукаво
Фелисиано вел с тобою
Беседу и пленял тебя,
Сто раз я руку клал на шпагу,
Сто раз я порывался выйти;
Но, понимая даже в гневе,
Что честь твою и честь семейства
Предам я низкому злословью
Толпы, которая охотно
Навету всякому поверит,
И опозорит, и распнет, —
Я подавлял негодованье
И оставался в тайнике.
Как просчитался я, безумный!
Дождался только я того,
Что твой отец и брат застали
Тебя с другим, и ради чести,
Не ведая, что совершают,
Мои надежды свергли с неба
Благоволенья твоего
В тот ад, где я теперь блуждаю.
О, сколько раз хотел я верить,
Что это только страшный сон,
Что брежу я, что задремал я
У полога твоей постели!
Но вновь в глаза мои светила
И возвращала к страшной правде
Заря безжалостного дня,
И ложь, которую я видел,
Была душе моей набатом.
Нет, нет, я вижу, тут не сон!
Но если б даже сон я видел,
Уж слишком страшен он, Элиса,
Чтоб мог не пробудиться я.
Но хоть и показало время
Обманчивость твоих признаний,
Я не хочу, чтобы любовь
Тебя за лживость покарала.
Не говори мне о любви,
Элиса! Льстивыми словами
Из воздуха ты строишь замки
И клятвы пишешь на воде.
Пока они там рассуждают
О сроке свадьбы и приданом,
Пойдем со мной в мой бедный дом
Или в господнюю обитель,
Где нас соединят навеки:
Ведь перед богом я твой муж,
А ты жена моя. Чего же
Ты медлишь и стоишь? Пойми,
Они насилию подвергнуть
Хотят твою живую душу.
Но что же ты молчишь?