Алхимия - Канселье Эжен (электронная книга txt) 📗
Во французском переводе Ришара де Бланка[159] читал Сирано книгу знаменитого миланского медика или в латинском оригинале? Мы этого не знаем, однако, полагаем, что, верный языку Виргилия, Савиньён отдавал предпочтение великолепному Нюрнбергскому изданию. Национальная Библиотека располагает одним, очень высокого качества, экземпляром в каталоге герцога Гастона Орлеанского, ординарным дворянином которого был Тристан л'Эрмит, закадычный друг Бержерака. В свете древней науки Гермеса интересно исследовать приведённую в Государствах Луны хвалу поэту, которую произносит Дух (Démon), защитник нашего исследователя-физика, перечисляя три чудесных сосуда (fioles) и предлагая их Тристану:
«Первый наполнен елеем Талька, второй проекционным Порошком, а последний — питьевым Золотом, сиречь растительной солью, всем владеющим коею химики обещают Вечность».
Однако, прежде, чем следовать за нашим философом в его путешествии по белому спутнику, мы посетили хранилище книг на улице Ришельё, чтобы ещё раз пролистать тяжёлый том Жерома Кардана, прочитанный нами очень давно. В результате мы сделали вывод, что свидетелем сверхъестественного посещения был не сам Иероним (Жером), протестующе заявлявший: «Я, никогда не видевший духов (genies)…»; qui Dæmonos nunquam vidi[160], а его отец Фациус Карданус.
Рассказ об этом посещении (действительном или выдуманном), происшедшем 13 августа 1491 года в 8 часов вечера, заимствован Иеронимом из Воспоминаний его первого учителя — собственного отца — и носит полностью алхимический характер. Среди семи посетителей, представших пред Фацио Карданом, двое, благородного сложения, вели за собою прочих пятерых. Из них первого, высокого, одетого в красное, сопровождали тоже двое спутников, второго, пониже, белого — трое.
Для всякого герметика очевидно, что речь здесь идёт о золоте и серебре, сопровождаемых несовершенными металлами, влекомыми благородным естеством и цветом. Вот почему железо и медь следуют за золотом, чьи свойства — мужские, сульфурные и красные; а в свою очередь свинец, олово и ртуть (mercure) — за женским, меркуриальным и белым серебром.
XLVII. Кормчий живой Волны (ветры и приливы)
Внимательно рассмотрев этот рисунок, вовсе не иносказательный, а астрономически точный, мы уже не удивимся тому, что Василий Валентин в Двенадцати Ключах Любомудрия весьма настаивал на значении ветров.
Сирано Бержераку ясно, что философская и благородная минеральная чета, проявляющая себя через двух великих старцев, «обитателей Луны», указывает на золото и серебро мудрецов, прародителей всех металлов, как драгоценных, так и низких; но наша чета внутри алхимического микрокосма сама порождена влажной ночной звездой, которую все древние авторы почитали как материей, так и деятельницею Великого Делания. Это и есть меркурий мудрецов, добрый вождь лунных путешествий Бержерака, узнавший в нашем философе галла и гражданина Луны, который кабалистически ведёт его чрез посвятительные пространства, где обитает verbum dimissum, потерянное слово, древнее греческое и новое французское, порою слетавшее с пера Монтеня и Франсуа Рабле. И путешественник удивлённо вопрошает своего духа-водителя:
«…как может быть, что вчера Ваш рост был столь высок, а сегодня столь низок, вчера Ваш голос был слабым и глухим, а сегодня он ясен и силён, вчера Вы были убелённым сединами стариком, а сегодня Вы — юноша?»
* * *
Отчаянно смелый воздухоплаватель Савиньён де Сирано ясно указывает нам на самые тяжёлые препятствия философскому деланию, о которые претыкается большинство исследователей и о которых мало кто из Адептов упоминал в своих книгах. Возрождая и упорядочивая все вещества, Луна, по мере схождения месяца на ущерб, теряет свою живительную силу вместе с уменьшением диска.
«Я знаю, что сейчас, на ущербе, в своей последней четверти, Луна сосёт костный мозг всего живого, и мой в том числе…»
Как ночное светило явным и мощным образом воздействует на марево моря, так же влияет оно и на меркурий философов — их великое море, матерь, марь, мор. Среди трудов классиков искусства Гермеса мы находим на эту тему любопытный трактат[161], гравюра из которого о влиянии ветров помогает нам попять отрывок из Государств и Империй Луны, когда рождённый на Солнце Дух (Démon) говорит Сирано:
«Я, например, всеми чувствами своими знаю причину тяги магнита к полюсу, тяги приливов моря, тяги всего живого к смерти…»
С нашей стороны чрезвычайно любопытно установить связь между некоторыми иносказаниями нашего автора и важнейшими аспектами философского делания, объяснёнными Филалетом. Хотя основной труд таинственного английского алхимика был отпечатан в Лондоне только в 1669 году, Бержерак, по-видимому, читал его в рукописи. И мы полагаем, хотя и вступали перед тем, как сделать такой вывод, в волнуемое море раздумий, что водителем и хранителем Бержерака был тот же Илия, который, согласно Филалету, обеспечит процветание и счастье человечества перед тем, как наступят последние времена этого Мира:
«Ибо рождён уже Илия Художник, и уже великие вещи прозвучали над Градом Божиим[162]».
Средство, с помощью которого Пророк Исраилев возносит Сирано в райскую землю, указывает нам на огненную природу его колесницы (char). Так, Илия, беспрестанно подбрасывает над собой магнитный шар (boule d'aimant, любовное колесо), и «очищенный и уготованный», поднимался вместе со своей колесницей (chariot, телегой) из стали (acier), влекомой неодолимым космическим влечением:
«Воистину, — говорит он, — зрелище сие было удивительно, ибо я так отполировал свой летающий стальной дом и он так живо и ярко отражал свет Солнца, что мне казалось, будто я сам возношусь на огненной колеснице».
Сравним это иносказание со словами из драгоценных глав Филалета, который с предельной точностью излагает трансцендентные физические законы нашей традиционной алхимии:
«Как Сталь (Acier) влекома магнитом (Aimant, Любовником), а Магнит непроизвольно поворачивается к Стали, так и Магнит Мудрецов притягивает к себе их Сталь. Вот почему, подобно ему, как Сталь есть рудник, где мы находим золото, так и наш Магнит есть истинный рудник нашей Стали[163]».
В Государствах Солнца Савиньён настаивает на том, что этот действователь первого порядка (agent primordial) становится причиной тягостных приключений, предупреждающих забывчивого алхимика об осторожности и хранении тайны. Из его клади выпадает книга по физике, к несчастью становящаяся добычей негодяя; и открывается она как раз «на той странице, где объяснены достоинства магнита». Того, кто останавливает ум на «кальцинированном притяжении», наш философ сравнивает с несчастным существом, обычною жертвой магических церемоний:
«Положи жабу на грудь женщины, — говорит Михаил Майер в своей Убегающей Аталанте, — и пусть женщина напитает ея, и умрёт, а жаба надуется от молока»[164].
Земноводное, вбирающее в себя влажный жар летних ночей, демонстрирует удивительную стойкость к высушиванию. Объяснение этому можно найти в символике жабы и ея месте в литературных и графических иносказаниях философской операции, на которую указывает Бержерак. Цель этой операции понятна только из греческого корнесловия, в полной противоположности мнению Литтре, вообще всячески отрицавшего наше элленическое (hellenique) родство. Позитивистская этимология производит название жабы, crapaud, от англосаксонского creopan — ползать, однако старо-французское crapos, несомненно, истекает из κάρπω, karpô, κάρφω, karfô: я осушаю, оставляю сухим, извлекаю, иссушаю, покрываю позором, ослабляю[165].
* * *