Против князя Владимира. Книга первая. За Новгород (СИ) - Ли В. Б. (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Не сказать, что другие старейшины, как тот же Росслав, высказывали какую-то особую приязнь — их обращение можно было назвать благожелательным, не более. Иного и не следовало ожидать, прежде всего, из-за немалой разницы в возрасте — многим мужам Варяжко годился в дети, если не во внуки. Да и прежняя служба князю Ярополку не добавляла дружелюбия — память о недавних кровопролитных столкновениях с его дружиной и войском еще не сгладилась, так что косые взгляды от кого-то из новгородцев никуда не делись. Но все же до открытой враждебности не доходили, отдавали должное заслугам юного воителя, уже дважды спасшим город от сильного врага.
Первая стычка с Дробном и Возгарем произошла на совете у Росслава через два дня после битвы с варягами. Только что в городе прошли празднества победы и чествование воинов, добившихся ее. От имени старейшин всех земель глава Верховного совета поздравил приглашенных старших воинов — от тысяцкого до командиров полка и ополчения. Особо признал заслугу полка, принявшего на себя основную тяжесть боя, лестными словами отозвался о его командирах и, прежде всего, Варяжко. Лишь только старейшина закончил речь, выступил Дробн. Высказал слова признательности за высокую оценку ратного подвига, а потом не преминул упрекнуть молодого командующего в заносчивости — тот отказался прислушаться к его советам и указаниям, при том проявил невежество — послал старшего по возрасту, да и по положению командира на х...
Подобный инцидент действительно случился между Варяжко и тысяцким накануне боя. Виной тому стала неопределеннось подчинения — кто же кому должен. Велимудр дал юноше полную самостоятельность в подготовке и проведении сражения, но в тоже время то ли упустил, то ли перестраховался — общее командование оставил за тысяцким. Тот и полез со своими советами, даже приказами, следовать которым Варяжко посчитал ненужным, даже вредным — с тем же построением в открытом поле или атакой конницы в лоб. Однажды не сдержался — послал матом, после потребовал от Велимудра держать тысяцкого от него подальше — пусть занимается с ополчением, а в его дела не лезет. Посадник согласился, поговорил с Дробном и тот угомонился.
На этом конфликт, казалось, разрешился, а теперь вновь всплыл, да еще перед лицом старейшин не только Новгорода, но и других земель. После такого обвинения присутствующие на совете мужи смотрели на Варяжко уже далеко не столь благодушно, часть даже с гневом — уважение к старшим здесь почиталось почти так же, как к своим богам. Больше всех негодовал старейшина Возгарь, выступил с целой речью о невежестве молодых и падении среди них нравов. Пришлось юноше при всех принести извинение злорадствующему Дробну, после все же привел довод, что в бою должен быть один командир, а не двое, тянущих в разные стороны. Слово его в оправдание приняли, но неприятный осадок остался — Варяжко видел осуждение в глаза суровых мужей.
В последующем то Дорн, то Возгарь, нередко сразу оба, искали любой повод придраться к словам или делам Варяжко. Иной раз замечания имели резон — в том признавался прилюдно, но чаще они представляли домыслы, извращающими смысл сказанного им до абсурда. Выступал в свою защиту с доводами, иной раз горячился и вступал в перепалку — а те того и дожидались, вновь обвиняли в непочтительности к старшим. Сам также выступал с критикой ошибок своих оппонентов, те же вместо оправдания переводили стрелку на него самого — мол, чья бы корова мычала, а твоя бы молчала.
Их распри не составляли для всех тайны, они уже становились посмешищем, причем чаще он, чем недруги. Когда людям приходилось выбирать между ними, то отдавали предпочтение давно известным мужам, чем залетному молодцу, появившемуся невесть когда, хотя и признавали в нем какие-то достоинства. Так не могло продолжаться вечно, однажды у Варяжко лопнуло терпение после выходки старого маразматика — так про себя он называл Возгаря, самого старшего в совете, к тому же самого склочного, и поддержавшего того, как всегда, тысяцкого, огульно обвинивших его в растрате денег. Решился на радикальный шаг — вывести обоих из игры, скомпрометировать без надежды обелиться.
Уже не первый день собирал о них информацию — все, что удавалось узнать по разным каналам. По крохам, даже слухам, а потом перепроверял доступными мерами. Как когда-то на службе у посадника, нанял доносчиков посмышленнее, готовых за плату разузнать о ком угодно, сам сводил знакомство с людьми, знавших не понаслышке о тысяцком и старейшине. Варяжко давно утвердился в мысли, что нет безгрешных людей — по крайней мере, среди тех, с кем ему пришлось общаться. Стоит покопаться поглубже, то о любом можно разузнать нечто неблаговидное, в чем невозможно самим сознаться людям.
О подопечных собранные сведения говорили однозначно — им есть что скрывать. Пусть у каждого свои грехи, но если их преподнести важным людям умеючи, то стыда не оберешься. Такое и простому смерду зазорно, а что говорить о первых мужах города! У тысяцкого обнаружилось мздоимство — брал откуп с купцов и оружейников за заказываемое для ополчения снаряжение. Но и того мало, грешил медовухой — каждый вечер напивался в стельку, хотя на службе появлялся трезвым. В нынешние же время пьянство считалось непозволительной слабостью для мужа, хмельное дозволялось разве что на праздники. Старейшина же оказался еще тем блудником, причем приводили ему совсем еще детей, как девочек, так и мальчиков — не гнушался содомией!
Найти компромат — полдела, теперь следовало распорядиться им правильно. Первую мысль — передать Росславу и совету старейшин, отмел сразу. Неизвестно, как посмотрят важные мужи на доносительство против двух из них — могут замять порочащее их дело, решат втихомолку между собой. Ему же, вероятнее всего, устроят обструкцию — вынес сор из избы. Потому решил пустить информацию в народ — уж такую люди не замолчат, да еще на самых видных в городе мужей. Через своих агентов запустил слух о прегрешениях недругов — со всеми подробностями, с конкретными именами и фактами. Уже через день о них говорили на каждом углу, люди дополняли своими домыслами, так что герои этих слухов предстали едва ли не исчадиями Чернобога — злейшего из всех богов, пожирающего невинных младенцев и насылающего напасти на род людской.
Еще через день народ потребовал крови — наказания злодеев. Как ни старались власть имущие замолчать, переждать поднявшуюся бучу, но когда люди учинили спрос за них — почему до сих пор не взыскали строго? — пришлось совету старейшин и посаднику принять меры к провинившимся. Основные факты, если не считать домыслы, подтвердились — проверить их не составило большего труда, коль замешанные в них люди названы поименно. Так что и того, и другого убрали из власти, хотя оба упорствовали до последнего, не признавая вину. Взяли с них еще поборы за причиненные убытки и виру пострадавшим. Но тем для бывших мужей не обошлось — никто не хотел водиться с ними и их семьями, обходили, как зачумленных, только плевались в их сторону.
Не помогло прошедшее время — даже спустя месяц люди не простили им злодеяний, а Возгаря прокляли как губителя детских душ. Кончилась история печально для обоих. Дробн запил, уже не скрываясь — появлялся во хмелю средь бела дня, сидел в кабаке в компании таких же выпивох, напиваясь до невменяемости, а после спал на земле, не дойдя до дома. Совсем уже скоро нельзя было признать в жалком пропойце некогда важного мужа, своим опустившимся видом вызывал у людей омерзение. Возгарю же досталась иная доля — его тело с проломленной головой нашли в пруду неподалеку от своих хором. Как же он оказался там, кто напал на него — так и осталось тайной. Но никто не пожалел о гибели старика, даже родные дети — не проронили и слезинки, когда предавали прах очищающему огню и справляли тризну.
Варяжко замечал обращенные на него подозрительные взгляды старших мужей, сомнения, но напрямую спросить о причастности к незавидной судьбе бывших недругов те не решились. Понимали, что неспроста пошла травля видных людей, кто-то хорошо подготовил ее, но прямых улик, указывающих на него, не имели. Задираться же без основания, по-видимому, посчитали опасным — пример тому видели перед глазами. Сам Варяжко жалости к пострадавшим мужам или раскаяния за совершенное с ними не испытывал — если уж надумал покончить с врагом, то лишних переживаний не должно быть, также, как в бою.