Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - Квитка Андрей
Генерал стрелял из маузеровского револьвера [46] по чушкам (так казаки называли свиней); вероятно, он попадал в цель, так как стрелял превосходно и не раз упражнялся успешно по японцам, но свиньи убегали умирать подальше от казачьих котлов.
Старший адъютант дивизии, капитан Генерального штаба Шнабель писал полковнику Карцеву под диктовку генерала: «Удивляюсь, почему вы отступаете, когда приказано наоборот».
Я расположился отдельно от штаба, вместе с Шнабелем и Эдлундом, которые были приглашены обедать у генерала. Казак вестовой мне зажарил шашлык из поросенка; Эдлунд, пообедавши у генерала, основательно принялся за поросенка, точно он ничего не ел с утра.
Явился Карцев и доложил, что он не только не отступал, но занял своим отрядом позицию впереди Сыгоулина.
Сотни нашего полка, которыми я должен был командовать, были отосланы Карцевым в Цзянчан с транспортом кружным путем – Фанцзяпуцзы – Сяосырь – Цзянчан. Эту колонну повел есаул князь Арсений Карагеоргиевич, вернувшийся из отдаленной разведки в тылу у неприятеля.
Нас очень огорчило полученное сейчас донесение о неожиданном нападении японцев на отряд генерала
Любавина на малом Фыншуйлинском перевале. Подробности дела следующие: генерал Любавин прибыл со своим отрядом на вершину перевала вчера в два часа дня и расположился там биваком, спросив предварительно у графа Комаровского, стоявшего там с сотней на аванпостах, близок ли неприятель; на это Комаровский ответил, что неприятеля вблизи нет, и что он ручается за безопасность отряда. Были разбиты коновязи, вьюки сняты, казаки стали варить у костров, а офицеры принялись за чай; они сидели у кумирни с кружками в руках, как вдруг раздались с высоты сопок залпы и затем пальба пачками [47]. Сейчас же были ранены подполковник Бабочкин в руку легко, доктор Архангельский сквозной раной в ногу, убито шесть казаков, ранено двадцать три, более тридцати лошадей было убито и пристрелено. Пальба продолжалась около получаса с трех мест на сопках. Паника была всеобщая. Казаки вскакивали на неоседланных лошадей и бросались наутек вниз под гору. Один генерал Любавин сел на коня совершенно спокойно и старался ввести какой-нибудь порядок. Доктор Архангельский, перевязав себе рану, принялся за перевязку других. Есаул Шульженко с саперной командой бросился вверх на сопку на ура, но когда они добрались до вершины, никого там не оказалось: неприятель успел скрыться.
1-я и 2-я сотни Нерчинского полка, подходившие к отряду во время этого нападения, продвинулись вперед, через перевал, но неприятеля тоже не видели. Весь отряд отошел назад, побросав много вьюков и офицерских вещей. Вернувшиеся саперы сказали, что по гребню сопок были проложены тропы, срублены сучья и устроены перила; видно, что засада была подготовлена заблаговременно; предполагали, что нападение было произведено небольшим разведочным отрядом, который имел в виду только нашу передовую сотню, прибытие же на бивак в это место целого отряда было неожиданно для японцев и послужило более внушительному погрому, после которого японцы по незнакомым нам горным тропам исчезли бесследно.
Когда казаки успокоились и убедились, что неприятель удалился, отряд вернулся на перевал. Брошенных там вещей не было найдено; предполагалось, что китайцы растаскали все и унесли в горы, но было подозрение, что казаки тоже немало подобрали из приглядевшихся им офицерских вещей. Из двух мешков с консервами, сданных мною в полковой обоз, один пропал; все же, что было на руках у Пепино, в целости. Он подобрал все, что было снято с вьюков, навьючил опять и вместе с оставшимся при вещах вестовым пустился в обратный путь, преследуемый пулями. Он говорил потом, что ему было очень страшно и он торопился уйти возможно скорее из-под выстрелов, но что китайцы испугались больше его, бежали без оглядки и визжали, как будто их резали. Любопытно, что когда я договаривал его ехать на войну, он опасался, как бы японцы не подстрелили его или не взяли в плен; на это я возразил, что, кроме кухонного огня, он другого не увидит; оказалось же, что он был в настоящем огне раньше меня и держал себя лучше многих военных денщиков и вестовых, побросавших вещи своих господ.
20 мая. Наступление началось в 4 часа утра. На Сыгоулинском перевале мы обогнали 23-й полк и семь горных орудий. Торопили войска, спешили сами, и что же – все оказалось напрасным: получено донесение, что Саймацзы оставлено японцами и было занято шестью батальонами при шестнадцати орудиях отряда графа Келлера. Мы двинулись вперед переменными аллюрами и прибыли в Саймацзы в половине девятого. Келлера уже там не было, он спешил назад в Ляншангуан по приказанию командующего армией. Я не знал, что генерал Ренненкампф поехал за Келлером и нагнал его; я бы непременно отпросился ехать тоже, очень жалел, что мы были так близко один от другого, и не удалось повидаться. Я узнал стороною, что Келлер просил генерала Ренненкампфа передать мне привет, но генерал не сказал мне ни слова.
Дождь, довольно сильный с утра, стал слабеть. Я занял прежнюю фанзу, хотя она была неприглядна, зато я в ней был один.
Я хотел купить казачье седло, полагая, что седла убитых казаков, как и все их имущество, будет продаваться с аукциона, как мы то практиковали в донских полках во время турецкой войны, но все седла с убитых лошадей были в Нерчинском полку сожжены.
На полугоре среди густого леса возвышалась большая кумирня с жильем для бонз. Туда по очереди посылались на пастьбу лошади сотен, так как корма не было нигде. И мы, и японцы окончательно опустошили Саймацзы и его окрестности. Несмотря на живописное расположение, на богатые фанзы в городке, на присутствие важного китайского чиновника и его вооруженной охраны, в Саймацзы можно умереть с голода, как в сыпучих песках Сахары.
Получил письмо из Петербурга от 24 апреля.
21 мая. Генерал Ренненкампф с двумя сотнями Аргунского полка, сотней 2-го Верхнеудинского полка есаула Арсеньева и охотничьей команды 23-го стрелкового полка отправился утром на рекогносцировку перевала к Айянямыню. Мне очень хотелось просить генерала, чтобы он взял меня с собой, но я воздержался, памятуя, что «от службы не надо отказываться и на службу не напрашиваться».
Я рисовал у кумирни и глядел на чудный вид, открывавшийся оттуда на долину Бадаохэ, на амфитеатр лесистых гор, окружающих ее, на живописно разбросанную по обоим берегам реки деревню Саймацзы. Невольно обратил я внимание на высокую крутую сопку, под которой ютился городок. Если бы на вершину этой сопки взобрался небольшой неприятельский отряд, то ему можно было бы оттуда перестрелять много народу и лошадей, расположенных по дворам города, прежде чем удалось бы нам их оттуда вытеснить, потому что забайкальцы лазить по сопкам не горазды. Такое же удобное место для засады имелось позади кумирни, но ни тут, ни там у нас не было наблюдательных или сторожевых постов, а четыре дня спустя я видел на этих сопках японских всадников со значками в руках.
В 2 часа 25 минут я получил от генерала Любавина письменное приказание идти немедленно усиленными аллюрами на подкрепление генерала Ренненкампфа с одной сотней Нерчинского и с одной Аргунского полков. Через десять минут я выехал, приказав командиру первой нашей сотни, есаулу Энгельгардту, догонять меня крупной рысью. Аргунцы, получившие приказание прямо от генерала Любавина, уже выступили под командой подъесаула Шунгеева, раненого в ногу под Айянямынем, но оставшегося в строю. Мы уже перебрались через малый перевал недалеко от Саймацзы, когда прискакал казак со словесным приказанием генерала остановиться. Через несколько минут из отряда подъехал военный корреспондент, штабс-ротмистр Краснов [48] и передал приказание скорее идти вперед выручать отряд генерала Ренненкампфа, попавшего в засаду.
Уже слышны выстрелы. Идем крупною рысью и наметом. Встретилась нам отступающая полусотня аргунцев, я спросил на ходу: «Что случилось?», ответили: «Расстреляли патроны, и генерал отослал нас домой». Немного далее отступали остальные части отряда с генералом впереди. Я поскакал карьером к генералу и доложил о прибытии с сотнями, но было уже поздно, нас пощелкали, и мы уходили, не сладко похлебавши; удивительно только, что генерал и его свита вернулись целыми и невредимыми. Рекогносцировочный отряд подошел к Айянямынскому перевалу, все слезли с коней, и, по своему обыкновению, генерал полез на гору в пятидесяти шагах позади дозорных, в сопровождении австрийского военного агента, графа Шептицкого и чинов штаба. Так они дошли благополучно до вершины перевала. На их счастье, японцев в эту минуту там не было, но найдены следы их недавнего пребывания в этом месте, 12 или 15 человек. Цель рекогносцировки была выполнена: выяснено было, что перевал был свободен, и отряд стал отходить назад, не заметив, что штабс-ротмистр Цедерберг с двумя казаками отделился в сторону и к отряду не вернулся.
