Записки. Том II. Франция (1916–1921) - Палицын Федор Федорович (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
Но мне не верили, хотя потом от того же Гурко получил письмо, что я был прав.
Салоникскую армию мы постоянно связывали с действиями нашей армии в стороне Болгарии и Валахии. И в этом была большая ошибка. По существу, нам действовать ни в сторону Болгарии, ни в сторону Валахии не следовало, отчасти как к действиям, идущим в разрезе нашим реальным политическим интересам, а затем, по природе и свойствам театра, не соответствующего для действий большими силами.
Я не хочу этим сказать, что это физически было невозможного, но исполнение операции требовало технической подготовки и столько времени и средств, какими мы не располагали.
От этого надлежало отмахнуться, а мы туда лезли, как в петлю: ослабляли себя там, где действовать могли и должны. Салоникский фронт был совершенно самостоятельный, и возможность угрожать и действовать определялась владением и развертыванием там сил, в районе Бабуны и к западу и востоку от нее. Мы же торчали на реке Серни и у Монастыря, командуемые противником.
27 июня 1917
Салоникская армия (сначала 1–5 английских, 2¾ французских, 6 сербских и 2 бригады венизилосцев {86} и условно 1½ итальянцев, всего 11–12 дивизий). В период переговоров в Риме шло усиление их до 7 английских, 8 французских. Сербы были ослаблены и представляли силу около 3 дивизий, и всего было: 7 английских, 8 французских, 3 сербских, 1 русский, 1 греческий и все та же 1½ дивизия итальянцев. Всего: 21–22 дивизии. Алексеев в ноябре требовал 35, Гурко тоже, в то время, когда английских было 6, а французских 6–5. Вся совокупность условий не допускала усиления этой армии до 35, но до 26–28 усилить ее можно было; но на первом плане, итальянцы, а затем Робертсон этого не желали.
По моим расчетам 25 дивизий легко могли бы справиться с главной задачей, которая легла на Салоникский фронт. Правда часть сил пришлось бы удалить на Грецию, но, доведя до 26–28 дивизий, и греческий инцидент и осуществление оперативных целей этой армии были возможны. Но я думаю, что, прежде всего, следовало поставить Саррайля в иные условия, а еще лучше, следовало заменить другим. Вот в этом последнем и большая загвоздка, чисто партийная. Социалистический парламент в среде представителей этой политической группы поддерживал Саррайля. Мог ли он по своим качествам сделать, что следовало? На этот вопрос, естественно, очень трудно ответить. Теперь можно сказать, что он, несмотря на большие средства, ничего не сделал, а исходя из этого, ответ логический, что те, кто его знали, должны были его убрать. Англичане, русские и итальянцы только и думали, чтобы его взяли, а французы (правительство) его не трогало и не трогает.
27-VI-17
По приезду в Париж, мне пришлось прозондировать почву о Саррайле. Сочувствия к нему главной квартиры я не увидел, но в Париже его акции стояли, понятно, высоко, что и думать нечего было о каких-либо переменах. Его поддерживал Парламент, который уже готов был открыть кампанию против Бриана и Жоффра. Я так и телеграфировал. Сам по себе Саррайль красивый, немолодой и статный генерал. И дело знает, но что-то такое в нем, не искреннее. Мне он показался человеком не с сильным характером.
Римская конференция была преимущественно конференция правителей и дипломатов. Хотя на первом заседании и мы, военные, сидели за общим столом, но после непродолжительных разговоров, в которых Саррайль и английский генерал изъясняли положение и ход разоружения Греции, штатский элемент ушел особо и продолжал свои обсуждения особо, а мы, военные, заседали тоже особо.
Говорили мы, пожалуй, немало, но, в сущности, напрасно. Кадорно говорил с Робертсоном, и дело свелось к тому, что нельзя усилить Салоникскую армию, что никакого усиления она не получила и все ограничилось помощью Италии в постройке дороги от Адриатического моря к стороне Македонии.
Лиоте думал их переубедить, но напрасно. Робертсон твердил свое, что Балканский фронт, совершенно второстепенный, а Кадорно указывал на опасность, угрожавшую Италии от немцев, и решительно отказался довести 1½ итальянские дивизии до 3-х, как это было обещано в ноябре, на свидании его с Жоффром. Лиоте и я, мы остались при одном мнении, Кадорно и Робертсон, при своем. Остальные вопросы были решены уже штатскими, и благодаря Бриану и Ллойд Джорджу, командный вопрос получил правильное разрешение, и английские и итальянские войска на Салоникском фронте были подчинены Саррайлю настолько, что он мог их не просить, а мог приказывать. На меня, военного, наше собрание произвело впечатление полной необъединенности интересов и стремление каждого идти только по своей дорожке, не думая об общем.
Но значение – в общем – Салоникского фронта? Имел ли он право на существование и разумны ли были те жертвы, которые несли и должны были вперед нести Салоники, ради его существования? Был ли этот фронт затеей, или нечто серьезное и важное, что должно было влиять на ход и исход борьбы?
29-VI/11-VII-17. Париж
Поражение Сербии и Черногории и отступление остатков армий через Эпир в Грецию, создали необходимость создания заслона для обеспечения выхода в Эгейское море через Салоники. Понемногу, вместо Сербии и Черногории создался интернациональный фронт из французских, английских, затем русских, сербских и, наконец, итальянских и греческих войск.
Все это росло постоянно с потугами, после обмена многочисленных телеграмм, иногда весьма заковыристых, как бывает, когда один что-либо хочет, а другой этого не желает.
Алексеев очень горячо стоял за создание сильного фронта, задолго до выступления Румынии. С выступлением Румынии значение фронта еще больше усилилось. Очень много умных и не умных мыслей было высказано в доказательство необходимости положить предел проникновению германского влияния в Малую Азию, пресечение связи с Константинополем и т. п. Никого это не убеждало, и в особенности Италию и Англию, и только когда переходили на резкости, чтобы не сказать грубости, то нехотя плелись. Все зависело от значения воюющих сторон. Так как до 15 и 16 годов значение России и Франции было преобладающим, то понемногу фронт все усиливался, и когда случилась румынская разруха, то Робертсон и Кадорно уже ставили вопросе так: так как усилить Салоникский фронт по техническим условиям нельзя, а главный фронт – западный (для Кадорно Итальянский), то надлежит не усиливать Салоникский фронт, а наоборот, его надо ослабить и отойти на собственные, Салоникские позиции. По отношению, собственно, Салоникской позиции, это было логично. Если нельзя, так нельзя. Но само слово нельзя – было очень спорно.
Еще в ноябре Робертсон, со свойственным ему не красноречием, все тыкал всем, что западный фронт важнейший и решающий, никто с ним не спорил, ибо бесспорно решающий фронт и по своему значению, и по сосредоточению в нем средств и интересов, западный был важнейший. Он мог быть и решающим, но мог и не быть.
Наш фронт тоже важнейший; но решающим наши союзники его не признавали. Такие обобщения допустимы в обыденной жизни и в обыденном деле, но признать их безусловно верными понятно, нельзя. <…>
Вся 3-х летняя война дала нам яркие доказательства не только импотенции военной мысли, сколько импотенции в исполнении. По-крайней мере у нас все являлось сложным, трудным до невозможности, кроме одного – отдачи приказа об атаке, когда без всякой надежды на успех гибли и калечились сотни тысяч. Осуществление моей мысли требовало больших средств и времени. Содействие англичан, французов и итальянцев должно было выразиться не менее 8 дивизиями, не считая войск для обеспечения Египта и Месопотамии. Ее нельзя было открыть ранее 1 июля, когда 2-ая армия основательно втянулась в район Евфрата к северу от Диарбекира. Все это касается исполнения, а все это было в руках человеческих.
Я даже думаю, что ни Брусиловское наступление, ни Соммская операция не пострадали бы, назначение и успех в Малой Азии, взятие Эрдзинджана было дополнено угрозою Алеппо.
