Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Винтер Дмитрий Францович (читать книги бесплатно TXT) 📗

Отметим, что штурм Рязани 2 октября русские отбили под предводительством или как минимум при большой роли уже упоминавшегося Алексея Басманова [236]. Это – один из немногих опричников, который умел воевать не только со своим народом, а не раз отличался и в боях с врагами. Примерно так же шли военные действия и в 1565 г.: в июне крымчаки потребовали от России ни много ни мало отдать им Казань и Астрахань, однако осада ими Волхова с 7 по 17 октября того же года кончилась неудачей [237]. Литовцы весной разорили Псковские земли до Острова, но в ответ летом русские под началом все того же В. С. Серебряного разбили их под Смилтеном и подошли к Вендену (ныне Цесис в Латвии) и Вольмару (ныне Валмиера в Эстонии) [238].

Перипетии учреждения Опричнины хорошо известны, повторим их вкратце, отметив только, что Опричнина началась почти ровно за 370 лет до сталинского Большого Террора. В начале декабря 1564 г. (за 370 лет до убийства Кирова) царь объявил: ему, мол, «сделалось известно», что «многие» не терпят его, не желают, чтобы царствовал он и его наследники, злоумышляют на его жизнь, посему он намерен отказаться от престола и передать правление «всей земле». Говорят, что при этих словах царь положил на землю царские регалии. 3 декабря он выехал из Москвы через Троицу в Александрову слободу (ныне г. Александров Владимирской области). При этом всем находившимся в Москве дворянам и детям боярским приказано было сопровождать его в качестве стражи. Отправились с монархом и его любимцы – тот же Алексей Басманов, М. Салтыков, А. Вяземский и другие [239]. Царь положил опалу в том числе и на казначея Фуникова, а из Москвы забрал и деньги, и драгоценности, что грозило расстроить работу всего государственного аппарата [240].

А уже 3 января 1565 г. от царя пришла грамота митрополиту о том, что монарх «гнев свой положил на… все духовенство, бояр, окольничих, дворецкого, казначея, конюшего, дьяков, детей боярских, приказных людей…» Далее следовали обвинения в злоупотреблениях начиная с малолетства Ивана Васильевича, в том, что перечисленные лица, а также бояре и воеводы «собирают богатства, а о государстве не радеют», притесняют «христиан», убегают от службы, а когда царь хочет их наказать, то духовные заступаются за виноватых. Духовные, мол, заодно с боярами и дворянами (обратим внимание: во «враги» записываются уже не только князья и бояре, но и дворяне) и приказными людьми (уже и «приказная бюрократия» – враги; кто же тогда друзья?!), покрывают их перед государем. Поэтому государь «не хочет более терпеть их изменных дел и поехал поселиться туда, где его Господь Бог наставит» [241]. Эволюция взглядов Ивана Грозного за 1560–1565 гг. чем-то напоминает эволюцию взглядов Ленина от «за нами громадное большинство народа» (осень 1917 г.) до «нас поддерживает только меньшинство сознательных рабочих, а остальные симпатизируют меньшевикам и анархистам» (начало 1921 г.). Правда, царь пока еще не «опалился» на третье сословие (в послании специально оговаривается, что «гостям, купцам и всему московскому народу» волноваться нечего, что «на них от царя нет ни гнева, ни опалы»), но, как мы скоро убедимся, недолго осталось…

Население Москвы охватил ужас, который едва ли уменьшился от упомянутой оговорки. Еще бы, по понятиям того времени то, что монарх бросил свой народ, тем более в военное время, было катастрофой. И отнюдь не только в России. Французы или испанцы XVI в., думается, пришли бы от подобного решения монарха в не меньший ужас. Вот только ни Карл IX Французский (правил в 1560–1574 гг.), ни даже Филипп II Испанский (об этом тиране впереди еще будет разговор) почему-то своих подданных так не шантажировали и третье сословие «изменным» двум первым не противопоставляли. Я не оговорился – это именно шантаж: или давайте мне ничем не ограниченные полномочия (вопреки статье 98 никем не отменявшегося Судебника 1550 г., кстати), или – «кошка бросила котят, пусть гуляют, как хотят». Плюс материальное давление в виде вывоза денег и драгоценностей…

Как принято считать, кончилось тем, что народ возопил: мол, не отдавай нас, отец родной, «волкам» на расхищение, избавь нас от рук «сильных людей», укажи только государевых изменников, а мы сами их истребим и т. д. [242] Отметим, что Р. Г. Скрынников считает чрезмерным преувеличением летописца верноподданническое единодушие москвичей, которые-де вызвались «сами истребить государевых изменников». Народу, резюмирует он, не за что было благодарить самодержца, его царствование ознаменовалось бесконечными войнами и резким ростом податей [243]. Позволю себе, однако, не согласиться, тем более что в другом месте тот же автор говорит, что царь «пользовался популярностью в народе, поведение столичного населения в дни отречения царя перед Опричниной не оставляет сомнений в этом» [244]: ужасы опричного террора и для основной массы бояр были еще впереди, а для простого народа тем более. Основные внешнеполитические неудачи тоже были делом будущего, пока же они только начинались и, конечно, еще не могли затмить предыдущие блестящие победы, от взятия Казани до взятия Полоцка. На тот момент Иван Грозный в глазах очень многих еще сохранял образ «либерального» реформатора и успешного правителя. Эффективного менеджера, как сказали бы сейчас.

Этого не отменяют и цитированные выше слова царских приспешников об Адашеве и Сильвестре – мол, народ их любит и может нас камнями побить. Тут имелся в виду потенциальный гнев народа против «плохих бояр», а не против царя. По тем временам – опять-таки отнюдь не специфика России, на Западе тоже так было.

Итак, перипетии возникновения Опричнины хорошо известны. Менее известно, что никто толком не мог понять, зачем Опричнина была нужна царю. Так, немцы-опричники Таубе и Крузе писали, что он просто «хотел удовлетворить своей ядовитой тиранской наклонности» [245]. Вот и Н. И. Костомаров дает объяснение в том же духе: «Напрасно старались бы мы объяснить его злодеяния какими-нибудь руководящими целями и желанием ограничить произвол высшего сословия, напрасно пытались бы мы создать из него образ демократического государя. С одной стороны, люди высшего сословия отнюдь не стояли в Московском государстве к низшим слоям общества так враждебно, чтобы нужно было из-за народных интересов начать против них истребительный поход… С другой стороны, свирепость Ивана Васильевича постигала не одно высшее сословие, но и народные массы (причем, как мы далее увидим, в масштабах куда более значительных. – Д. В.)» [246].

Однако объяснения в духе Таубе и Крузе в политике, как правило, не работают. Что же касается объяснения Костомарова, то позволю себе напомнить: цели могут быть и совсем иные, чем упомянутые им, – например, не обязательно «ограничить произвол высшего сословия» или ограничить только затем, чтобы заменить один произвол другим, еще худшим, и быть «недемократическим» государем. Тот факт, что оборона от внешних врагов и защита пограничных укреплений поручались Земщине, а не Опричнине (подтверждаемый тем, что все пограничные области остались в Земщине. – Д. В.), но зато в Опричнину перешли самые богатые земли, например, экономически более развитые и к тому же дававшие пошлины от английской торговли северные районы («бездонная денежная бочка», по выражению Дм. Володихина), а также самые плодородные земли Центра [247], достаточно ясно подтверждает: Опричнина создавалась для войны со своим народом!