Жуков. Мастер побед или кровавый палач? - Громов Алекс Бертран (книги без сокращений txt) 📗
Если Фекленко отделался снятием с должности, то начальник штаба Кущев пострадал куда серьезнее – он был обвинен в пособничестве противнику. Когда японцы бомбили командный пункт, пропала связь с войсками. И на Кущева, который покинул укрытие, чтобы разобраться, что случилось, немедленно написали донос: мол, выскочил под бомбы, чтобы перерезать телефонные провода. Потом в штабе корпуса хватились оперативной карты, которую так и не нашли, а виноватым опять назначили начальника штаба. В итоге, несмотря на заступничество Жукова, злосчастный начштаба получил двадцать лет лагерей. Правда, в 1943 году ему позволили вернуться в действующую армию, и он под командованием Жукова в звании Героя Советского Союза и на должности начальника штаба 5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта брал Берлин.
Но до этого было еще далеко.
Разгром японцев на западном берегу Халхин-Гола
Одной из главнейших задач Жуков, едва приняв командование, провозгласил сбор разведывательной информации. Даже в пояснении к своему плану действий он писал Ворошилову: «…До сих пор все виды и средства разведки не были увязаны в единую систему, работали без взаимодействия, а такие виды, как подслушивание через землю, совершенно не применялись. Из-за неорганизованности в разведке командование корпуса не имело и не имеет полной ясности о противнике. Вследствие плохой разведки сосредоточение и действия противника являлись почти всегда неожиданностью, чего мы в дальнейшем допустить не можем…
Если мы не будем вести хорошо организованную разведку, особенно агентурную, авиационную, и захватывать пленных, мы не сможем заранее раскрыть замысел действий и сосредоточение сил противника.
В случае внезапного удара противника по нашей обороне мы можем опоздать с выводом главной группировки из района Тамцак-Булак».
Кроме того, на время затишья Жуков приказал немедленно организовать постоянное обучение бойцов и командиров искусству ближнего боя, а именно «…владению гранатой, штыком, умению скрытно переползать и при малейшей остановке зарываться в землю». Вдобавок было строго-настрого запрещено затевать атаку без предшествующей артиллерийской подготовки.
Все это было необходимо, но период затишья, нарушаемый лишь мелкими стычками, продолжался, и высшему руководству это не нравилось. 20 июня Ворошилов прислал Жукову сердитое послание: «По Вашим донесениям видно, что Вы вместо поисков и разгрома авиации ближайших к границе аэродромов производите никому не нужные и бесполезные штурмовые налеты по неизвестным объектам, отдельным машинам и военным городкам. Такие налеты по пустому месту с большим количеством авиации приводят к напрасному сжиганию моторов и могут дать совершенно обратные ожидаемым результаты… Предлагаю прекратить ненужные штурмовые налеты по неизвестным объектам и ограничить деятельность авиации постоянным наблюдением в полосе до 5–10 км от границы исключительно с разведывательными целями».
24 июня около Депден-Суме случилось очередное, не слишком удачное для Красной Армии столкновение. Владимир Дайнес приводит выдержку из донесения, направленного двумя днями позже начальнику политуправления РККА главой группы сотрудников политуправления Абрамовым: «Бой, по моему мнению, бессмысленный и явившийся следствием распущенности командира полка майора Ремизова и бездеятельности военкома Кабанова, бой, повлекший за собой 10 человек убитыми, из коих 4 человека оставлены на территории противника, 87 человек ранеными и потерю одного танка БТ-5, 4 бронемашин и 1 грузовой машины, из которых танк, 3 бронемашины и грузовая машина оставлены на территории противника».
«Примеры, когда командиры и бойцы проявляли недисциплинированность и неумелые действия, были не единичны, – продолжает Дайнес. – Меры воздействия и наказания – самые суровые. Так, 27 июня военный трибунал приговорил к расстрелу командира отряда капитана М. П. Агафонова, командира взвода лейтенанта С. Н. Дронова и красноармейца Д. Я. Лагуткина. Двигаясь ночью, они сбились с пути и наткнулись на японскую заставу. Все трое после обстрела противником “в панике бежали в тыл”. Осужденные имели право обратиться в вышестоящие судебные органы для смягчения приговора. Однако Жуков и Никишев были иного мнения. В своем обращении в Президиум Верховного Совета СССР, к наркому обороны и начальнику Генерального штаба они писали: “В связи с боевой обстановкой и особой опасностью этого преступления, в порядке статьи 408 УПК РСФСР, ходатайствуем о непропуске кассационных жалоб Агафонова, Дронова и Лагуткина и немедленном приведении приговора в исполнение”. Скорее всего, такой шаг был предпринят в целях наведения порядка и усиления дисциплины по принципу “чтоб другим неповадно было”».
Японцы тем временем готовили новое наступление, которое по их замыслу должно было стать победным и окончательным. 20 июня командующий Квантунской армией генерал Уэда утвердил его план – причем наступление именовалось тыловой операцией, а монгольские и советские войска значились в документе захватчиками, перешедшими чужую границу. Предполагалось обойти монгольские и советские силы с левого фланга, форсировать Халхин-Гол, блокировать пути, ведущие на запад. А потом уничтожить окруженные подразделения. Уверенность японского командования в успехе этого замысла была столь высока, что в район грядущего сражения были приглашены военные атташе дружественных стран и там же собран внушительный пул зарубежных журналистов.
Сначала все шло по утвержденному плану. Ранним утром, еще в предрассветной тьме японские войска тайно форсировали Халхин-Гол, атаковали и смяли подразделения монгольской 6-й кавалерийской дивизии, захватив гору Баин-Цаган и прилегающую к ней территорию. Красная Армия могла противопоставить им в десять раз меньше солдат – тысячу против десяти тысяч (только в первый момент, потом японских сил еще значительно прибавилось) и всего лишь полсотни пушек. Этой силы явно не было достаточно, чтобы сколь-нибудь надежно прикрыть тылы и предотвратить окружение.
«В сложившейся, поистине критической, ситуации требовалось принять неординарное решение, – отмечает Дайнес, – которое позволило бы не допустить прорыва основных сил противника на противоположный берег Халхин-Гола. В этой обстановке командир корпуса мог только рассчитывать на свой резерв: 11-ю танковую и 7-ю мотоброневую бригады, которые насчитывали до 150 танков и свыше 150 бронемашин. Кроме того, в его распоряжении находился бронедивизион 8-й монгольской кавалерийской дивизии, оснащенный сорокапятимиллиметровыми пушками.
По приказу Жукова резерв был немедленно поднят по боевой тревоге и начал выдвижение к горе Баин-Цаган. 11-я танковая бригада (комбриг М. П. Яковлев) получила задачу во взаимодействии с 24-м мотострелковым полком (полковник И. И. Федюнинский), усиленным артиллерийским дивизионом, с ходу атаковать противника и уничтожить его. 7-й мотоброневой бригаде (полковник A. Л. Лесовой) предстояло нанести удар по врагу с юга».
Годы спустя сам Жуков так рассказывал об этих событиях Константину Симонову: «На Баин-Цагане у нас создалось такое положение, что пехота отстала. Полк Ремизова отстал. Ему оставался еще один переход. А японцы свою 107-ю дивизию уже высадили на этом, на нашем, берегу. Начали переправу в 6 вечера, а в 9 часов утра закончили. Перетащили 21 тысячу. Только кое-что из вторых эшелонов еще осталось на том берегу. Перетащили дивизию и организовали двойную противотанковую оборону – пассивную и активную. Во-первых, как только их пехотинцы выходили на этот берег, так сейчас же зарывались в свои круглые противотанковые ямы. Вы их помните. А во-вторых, перетащили с собой всю свою противотанковую артиллерию, свыше ста орудий. Создавалась угроза, что они сомнут наши части на этом берегу и принудят нас оставить плацдарм там, за Халхин-Голом. А на него, на этот плацдарм, у нас была вся надежда. Думая о будущем, нельзя было этого допустить. Я принял решение атаковать японцев танковой бригадой Яковлева. Знал, что без поддержки пехоты она понесет тяжелые потери, но мы сознательно шли на это».
