Комитет-1991. Нерассказанная история КГБ России - Млечин Леонид Михайлович (книга регистрации .txt) 📗
Я жене говорю:
– Ты – нелегалка.
Двадцать лет службы в органах над Иваненко все это висело. От него требовали:
– Ты все-таки поговори с тестем, выясни, почему нет подлинного свидетельства о рождении дочери? И почему отсутствует фильтрационное дело на самого тестя?
Фильтрационное дело заводилось на всех, кто после войны возвращался на родину, – и на пленных, и на насильственно вывезенных немцами на работу. Особисты всех проверяли. Тесть вернулся, отслужил в Советской армии как положено. Значит, проверку прошел, претензий не было. А дела нет!
– Уже перед смертью тесть мне все объяснил. Как только его призвали в армию, вызвал особист: будешь у меня агентом. И фильтрационное дело, видимо, приобщил к личному делу агента. А после демобилизации его дело уничтожили. Личные дела агентов долго не хранятся – такой порядок. Вот фильтрационное дело и исчезло. Тот опер удружил… А я каждый раз, как за границу в командировку ехать, объяснение писал.
Иваненко рано привык с самостоятельности. Женился еще в студенческие годы.
– Она училась на другом факультете. Познакомились в стройотряде. Меня назначили бригадиром, начальником бетономешалки, а она у меня лопатой набрасывала песчано-гравийную смесь в ковш. Я на нее смотрел, смотрел… Вот и познакомились.
Вместе с Людмилой Ивановной они прошли через всю жизнь.
– Пока в институте учился, платили стипендию. Сначала тридцать рублей, потом сорок пять. В первом стройотряде я заработал четыреста шестьдесят рублей. Мы дома из бруса ставили. Во втором – тысячу восемьсот. Когда женился, на эти деньги и жили.
Обосновались в деревянном доме по улице Водопроводной, он до сих пор стоит. Я когда в Тюмень приезжаю, мимо хожу. Купеческий дом, старый, двухэтажный. Две комнаты я снимал у преподавателей института. Они уехали в Норильск, а квартиру мне сдали за умеренную цену. Квартира неблагоустроенная, с печкой. Дровишек отец подбрасывал. Дровяной сарай рядом. Вода в колонке, до нее четыреста метров. Утром проснулся, печку растопил, взял ведра и за водой. Воды много перетаскал – ребенка же купать надо, как раз первая дочка родилась. Год отработал в управлении, и мне выделили квартиру.
– Когда вам предложили идти на службу в КГБ, с женой советовались?
– Опер сам посоветовал: с женой обсуди.
– И что она?
– «Смотри, тебе работать». Пугали нас командировками на север, но нас это не остановило. Поехали на север, пять лет там отработали.
– А с отцом советовались?
– Папа как раз был против. Во-первых, чекисты письма чужие читают, у него отложилось это в памяти. Во-вторых, говорит: сынок, мнение о них в народе плохое… Отец хоть был коммунист, но трезвомыслящий человек. Я его убеждал: да, папочка, это так, но надо же строить светлое будущее. Он отвечает: никакого светлого будущего уже не получится.
Отец работал в совхозе. Потом был секретарем сельского совета. Раненный и контуженный на фронте, он ушел из жизни рано – в пятьдесят лет. Похоронил отца, стал главой семьи. Мать в войну работала на тракторе, потом заведовала детским садиком. Детский садик небольшой, на тридцать детей. Она всю детвору в деревне Шаблыкино пропустила через свои руки. Все у нее воспитывались. Ее до сих пор там все помнят.
С чего начинается служба
– Виктор Валентинович, первый день в областном управлении вы наверняка запомнили. С чего началась служба?
– Дал подписку о неразглашении. Получил положение об органах государственной безопасности, совершенно секретный документ, где написано, что органы госбезопасности наделены правом вести агентурную работу, прослушивать телефонные разговоры, перлюстрировать почтовую корреспонденцию и так далее. Какие права, какие обязанности. Ознакомился. Расписался. Потом вручили учебники по контрразведывательной работе – учись. Прикрепили наставника – старшего оперуполномоченного.
Неделю он натаскивал новичка. И отправил в самостоятельное плавание:
– Дальше сам, мне некогда, у меня своя работа.
Но провел с Иваненко несколько практических занятий.
– Показал, как установить доверительные отношения с нужным человеком. Контакт с кандидатом на вербовку, так это называлось. Лекцию о политической бдительности мы с ним прочитали выезжающим за рубеж советским гражданам. Объяснили: не поддаваться на провокации, не пьянствовать… Потом я начал работать. Результаты появились, оценивались начальством как приличные, кстати говоря.
– Вам выдали служебное удостоверение, вы расписались, положили его во внутренний карман пиджака. Ощутили принадлежность к закрытому ордену, наделенному тайной властью над другими?
– Чтобы меня раздувало от гордости… Нет, я этого не почувствовал. Ответственность – да. Сложность – да. Я не ждал, конечно, что вербовать людей придется. Для меня это шоком было…
Умение вербовать – важнейшее искусство. И непростая процедура.
Перед вербовкой агента посылался запрос в центральную картотеку. Кандидат проверялся по учетам – не завербован ли он уже другим оперативным работником, не является ли он сам объектом слежки и разработки? Иногда выяснялось, что он уже завербован, но интерес к нему был потерян. Тогда есть пометка в деле: возобновить связь по паролю.
Проверяли и в милиции – не судим ли? Не получает ли письма из-за границы? Если кандидат чист, составляли рапорт начальству: кандидат имеет такие-то оперативные возможности, предлагаю привлечь к сотрудничеству.
Почему люди охотно сотрудничали с органами? По разным причинам. Одни получали удовольствие. Другие – прирожденные доносчики. Случалось, писали и на курирующего офицера: я ему дал важную информацию, а он пропустил мимо ушей. Третьи рассчитывали на ответную услугу: помочь поехать за границу, устроить в больницу, достать лекарство. Полагалось помочь, если была возможность.
– А вы говорили, где работаете?
– Если по делу встречался, официально, то представлялся – оперуполномоченный такого-то управления, меня интересуют следующие вопросы… Если просто так, то не обязательно всем знать, чем я занят.
– Если спрашивали: ты где работаешь?
– Иногда говорил, иногда не говорил. В зависимости от того, что за народ. Если случайная компания, не к чему раскрываться. Если свои люди, таить-то зачем?
– Друзья знали?
– Конечно.
– Отношение к вам изменилось?
– Если собирались в гараже самогонки выпить, меня не приглашали. Знали, что не пойду. А друзья по институту сохранились. Вместе спортом занимались. На охоту ездили. Мы до сих пор собираемся.
– Никакого отчуждения?
– Ну, некоторые говорили: Иваненко у нас вознесся, заелся… Я пытался переубедить: никуда я не вознесся и не заелся. Не рассказываю о работе, что ж, таковы требования. Беда в том, что у некоторых жизнь не сложилась… Может быть, зависть была. Кому мог, помогал. И до сих пор помогаю.
Областное управление КГБ располагалось в трехэтажном здании в центре Тюмени.
– Пока я снимал квартиру, жил, можно сказать, рядом – до службы четыреста метров. Потом получил свое первое жилье и на автобусе ездил. А когда родилась третья дочь, дали новую квартиру поблизости, опять пешком ходил.
– Форму часто приходилось надевать?
– Приходилось. Особенно лейтенантом. Заставляли дежурить на демонстрациях в оцеплении. У трибуны, где стояли члены бюро обкома. Они проходят – руку пожимают. 7 ноября в Тюмени холодно уже, а ты в хромовых сапожках. Ну, прошли и через это. В Москве форму практически не носил. Сшил, сфотографировался и в шкаф повесил.
На здании красовалась табличка: «Управление КГБ при Совете министров СССР по Тюменской области».
– С улицы Володарского по крылечку поднимаешься. Начальство на втором этаже. Я сидел на третьем. Первый кабинет делил со Славой Утробиным, который недавно скончался, к сожалению. Он был старше меня лет на пять и пришел в комитет на пару лет раньше. Он меня звал «сынок» – ласково. Учил жизни.
Рядом управление внутренних дел. Соединены общим коридором. Но дверь заперта, и ключи у начальства. Столовая – общая с милицией. Нам определенное время выделено: обедали после часа тридцати. В управление внутренних дел наведывались постоянно. Наводили справки. Просили кого-то и что-то проверить. Очень помогали ребята из уголовного розыска. В то время другая была обстановка, жили дружно.
