Записки. Том II. Франция (1916–1921) - Палицын Федор Федорович (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
Но это не было, по-видимому, сделано, и из-за их слепости погибло лучшее решение великого князя перебросить действия на левый берег реки Вислы с конца сентября.
«Ошибки в первоначальном развертывании едва ли поправимы в течение всей кампании», – говорил старик Мольтке. И это верно. Но в условиях, в которых велась борьба, условиях изумительно выгодных, ибо Австрия подарила нам 10–12 дней, мы, если бы серьезно и спокойно отнеслись к войне, могли бы внести серьезные поправки на юге и на севере.
В моих записках я останавливался на вопросе о развертывании. Ведь группировки создались не только умозрительно, в канцеляриях, но на основании бестолково веденных военных игр в Киеве Сухомлиновым. О них мне говорил М.В. Алексеев, и слышал от других. Ведь на несчастье, великий князь Николай Николаевич был взят с ветру, и только 19 июля узнал, что он Верховный главнокомандующий. До этого он был отстранен от всего, и в случае войны должен был принять 6-ю армию, т. е. защиту Петрограда.
И его повели, как на заклание. Он был ведомый мальчиками без опыта, без серьезных знаний и понятий о современной войне, об управлении событиями. Люди, которые никогда не управляли и были клерками, они должны были понести всю эту государственную тяжесть, а человек, который мог управлять, не знал ни начала, ни середины, ведь это то же самое, что бросить щепку в водоворот. Ну и завертели великого князя.
И кого бы ни призвали, было бы то же, благо и закон такой вышел (14 июля 1914 года «Положение об Управлении войск в военное время»), где все главнокомандующие, а Верховный главнокомандующий консультант, в лучшем случае.
Я писал и говорил великому князю, как только ознакомился с этим ужасным положением, и он как будто рассердился на меня за это. Когда говорил об этом умным людям, они меня не понимали, и вероятно полагали, что я идиот, или хуже. Но, к сожалению, это оказалось именно так ужасно. И не удивительно. Создание клерков пригодно для канцелярии, а не для действительной жизни. Блестящая, по мысли великого князя Николая Николаевича, Висленская операция провалилась, за ней Люблинская и Варшавская {104}. Немцы воспользовались нашей оперативной глупостью, и в основе несерьезно повели Гродненскую операцию {105}.
Мы потерпели неудачу, но немцам она тоже не удалась, и вторично такого не повторят, ибо увидели, что старик Мольтке прав: без Hinterland’a [19] большой и решительной операции вести не следует. После этого мы имели все основания вести дело против Австрии в Карпатах, и к западу. И все шло, и шло успешно, но когда душу всего этого, М.В. Алексеева, вырвали, и поставили его главнокомандующим Северо-Западным фронтом, и остался бедный Иванов один, то вся эта постройка заколебалась, а к концу апреля и развалилась. Началась история величайших мытарств, в которой участь большой части армии поставлена была на карту. И об этом, будучи на Северо-Западном фронте, я писал великому князю, через великого князя Петра Николаевича, и М.В. Алексееву, через Генеральную квартиру. Говорил с Верховным два раза, и он соглашался. Но «сирена», Варшава, зачаровала всех, и мы сами ничего решать не могли. Решили наши враги. И только упорной борьбе М.В. Алексеева мы обязаны, что армия не погибла, а отошла, потрепанная, но отошла. С сентября Господь помог Михаилу Васильевичу отпарировать смертельный удар, и мы встали, где стоим теперь.
Но мы не угомонились. С конца августа 1915 года операции перешли в руки М.В. Алексеева. Государь стал во главе.
Меня Михаил Васильевич хотел привлечь себе в помощь, государь 29 или 30 августа отказал. 30 августа я получил об этом извещение от Михаила Васильевича. 13 декабря 1915 года меня призвал великий князь Николай Николаевич на Кавказ, где пережил с ним Эрзерумскую и последующие операции. Начать Евфратскую не удалось, ибо, несмотря на принятое решение атаковать II турецкую армию, атака эта не состоялась, и я был переброшен сюда, во Францию. Положение М.В. Алексеева было трудное. За время Сухомлинова, он был в загоне, его не замечали. Я оставался вдали. С августа 1915 года он стал близко, не будучи раньше близким. Его мягкая натура, по отношению людей дала себя чувствовать.
Политика, давившая извне, сложность условий у себя, свойства характера (уступчивость), раз дело не касалось совершавшихся, а лишь зарождающихся событий, привели к тому, что началось дело, которое я с самого его возникновения называл самой крупной ошибкой нашей войны. Она уже зарождалась с октября 1915 года и создала такие оперативные и железнодорожные затруднения, а с ними экономические тягости для России, что когда все задуманное оказалось неисполнимым, выгоды оказались весьма ограниченные.
Это было время, когда затруднения в подвозе, вследствие июльской, августовской и сентябрьской железнодорожной разрухи, стали ощущаться все сильнее. Московский, Петроградский, и более важные узлы, были забиты, южным дорогам предъявлялись большие требования, вывоз угля сократился. В Петрограде образовывались одна комиссия за другой.
Они заседали и в Мариинском дворце, и в Департаменте; депутаты Думы и члены Государственного Совета вызывались; министр путей сообщения обвинялся, он оправдывался; такие же нападки обращались по адресу Ставки, но в сущности, от этих потоков слов, горячих обвинений и оправданий, дело не двигалось. Но не одни железнодорожные вопросы волновали депутатов и членов Государственного Совета. Путиловский завод, заказы, перспектива новых забот и т. п., все это как в калейдоскопе проходило в многочисленных заседаниях, подкомиссиях и в Главном комитете {106} под председательством Поливанова {107}.
Все работали вовсю, принимали решения, потом пересматривали, меняли иногда, а время уходило, драгоценное время терялось на тех, которые вместо фактической работы превращались в справочной аппарат.
Поливанов сменил Сухомлинова; создан был громадный комиссионный аппарат, который должен был не только объединять работу, но и решать, хотя, в сущности, решение было в лице А.А. Поливанова.
Коллективная работа, в особенности для объединения такого сложного дела, полезна, но направление, которое приняла работа, вмешательство ее с лучшим намерением помочь, брало время, усложняло дело. В работу входили люди, которые имели о деле обывательские понятия. Бесконечные споры, стремление провести, что казалось теоретически прекрасным, но практически, давно отвергнуто. С грустью просиживал я, как добровольный присутствующий, на этих заседаниях.
Но перехожу к оперативной части. И до сих пор с точностью не знаю, к чему стремилось сосредоточение поздней осенью 1915 к югу, ибо в декабре, уехал на Кавказ, и вся работа моя была поглощена им.
Но я писал Алексееву, и когда в конце февраля приехал в Ставку говорил с ним, что естественная наша цель вытеснить врага с нашей земли, и что центр наших первоначальных действий не на юге, а на севере, т. е. направление Вильно – Неман. Только став твердо на севере от Припяти, мы можем и должны приступить к главному удару на юге. И М.В. был того же мнения, но что-то постороннее, как это всегда бывает, отвлекло наше усилие в обратную сторону. Попытки в северном направлении в феврале и марте были частичные и не доведенные до конца, благодаря позднему времени, и какой-то командной разрухи внутри.
Исполнение всех этих намерений вызвало большое передвижение и многосильную работу железнодорожных путей и подготовленных к этому железнодорожных линий. Железнодорожные средства отвлекались к фронту, и страна страдала от недостатка подвозных средств, эксплуатируемых при этом не хозяйственно.
Успехи на Кавказе, блестящие, но не доведенные до конца, наступление на Юго-Западном фронте летом 1916 года все-таки восстановили наше военное положение и привели к выступлению Румынии. Не могу сказать, чей нажим заставил Румынию выступить. Знаю одно, что Алексеев к этому относился не сочувственно, предвидя, что всю тяжесть этого выступления придется принять на наши плечи. Но вышло хуже. Неуспехи Румынии, вследствие ее не подготовки и несерьезности плана ее действий, послужили предлогом к клевете, что Россия умышленно желала и подстроила поражение Румынии, в целях заключить сепаратный мир с Германией.
