Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс - Сладков Александр Валерьевич (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
– А зачем здесь нужны наши десантники? Почему мой сын должен здесь погибать? И другие ребята, из Тулы, Пскова, Рязани? Почему? Вон сколько у вас мужиков без оружия бродит! Чем они занимаются? Почему не на баррикадах? Почему шахтеры сидят в своих норах? Опять мы должны кого-то спасать. То болгар, то сербов, то всю Европу от фашистов, а теперь вас?
У мужика аж затряслись губы. Он поправил очочки и отошел. Обиделся. Пускай. Хотя Россию на Донбассе действительно ждут. Есть какая-то святая вера, что подмога придет. Российский флаг – это прям оберег какой-то. В Енакиеве вон был случай. Пошел народ штурмом на шахтоуправление. Только лавина людская подкатила, а охрана: стоп! Все назад! И встала толпа. А тут вперед протиснулся репортер «Вестей» с раскрашенной в триколор поролоновой микрофонной бобышкой. Пару слов захотел сказать в кадре и решил выйти на передний план. Толпа как увидела этот «флаг» – давай скандировать: «Рос‑си‑я! Рос‑си‑я!». А потом поперла вперед, смела управление.
Мы снимаем Карловку. Разрушенные дома, детали украинских снарядов от установки «Град». И вдруг Скорпион напрягается, как охотничий пес, он становится в стойку. И рация его молчала, и не кричал никто. Вот так, на флюидах. Он оглядывается по сторонам, потом резко машет рукой, приказывая нам оставаться на месте. А сам, пригнувшись, семенит к дамбе. Вот он уже беседует с вышедшим из укрытия другим ополченцем. Напряжение. Минута, две. И тут через дамбу на нашу сторону медленно переваливает большой черный джип. С большим белым флагом. Ага, вот оно что. Вот тебе и разгадка сегодняшней тишины. Парламентеры. Их ждали. Поэтому никаких артналетов и перестрелок. Вернувшийся Скорпион уточняет:
– Это по обмену пленными. Из Киева едут, договариваться с нашими.
Мы возвращаемся в Донецк тем же маршрутом. Я вглядываюсь в мелькающий за окном привычный пейзаж, размышляю. Ведь у каждой войны свои символы, свои имена. Афганистан – это Панджшер, Кандагар и Саланг. Приднестровье – Бендеры, мост через Днестр. Балканы – Мостар, Сараево, Вуковар. Кавказ – это, конечно, Грозный, Ведено, Шатой и так далее. Когда я слышу какое-нибудь из этих названий, в душе холодеет по старой памяти. А у войны на Донбассе какие символы? Здесь все имена свои, теплые и радушные: Горловка, Андреевка, Семеновка, Макеевка, Мариуполь. Каждая буква родная. Вот это и мешает настроиться на боевой лад, включить механизм предчувствия опасности. На войне ведь как – если боец ходит не пригибаясь, если подолгу сидит и курит на бруствере, то все, его надо отправлять в тыл. А то убьют. А тут и руины вокруг, и убитые мирные жители, а мне все кажется, что войну на Украине я вижу во сне. В кошмарном сне.
Оставляем нашу квартиру, прощаемся с дончанами, уезжаем назад.
За пару десятков километров до Луганска нас останавливают на блокпосту. Пока у водителя Саши просматривают документы, командир ополченцев отводит меня в сторонку.
– Вы куда?
– В Луганск?
– Да ведь прямо по курсу, в Юбилейном, уже укропы, там танки.
– Что делать?
– Если у вас водила дерзкий, можно проскочить. Надо объехать.
– Дерзкий, просто он этого еще не знает. Рисуй схему.
Мы делаем крюк, мчим вперед, не обращая внимания на ухабы, ломаем на нашем авто две передние стойки, но в Луганск приезжаем.
Ух! Еще час – и мы уже в Краснодоне. А там новости. Украинские части, что попали в котел, разгромлены. Около пятисот военных перешли в Россию, там их моют и кормят. Тысячи полторы бойцов и офицеров вернулись на Украину, выпущенные ополченцами. А где остальные? Попали-то в окружение тысяч восемь? Я хочу съездить в котел. Посмотреть все своими глазами.
Проблем нет, пятнадцать минут – и мы уже бродим по украинскому опорному пункту. Он стоит на сопочке, возвышающейся над Краснодоном. Впечатление? Разгром. Техника вся горелая, БТРы, МТЛБ, гаубицы Д‑30. Кажется, люди убежали отсюда внезапно, в течение каких-то минут. Брошенные солдатские норы-землянки. Рядом, на самодельных столиках, сбитых из зеленых снарядных ящиков, стоят трехлитровые стеклянные банки с соленым салом. И тут же пустые пакеты из-под американских сухих пайков. Какие-то бритвенные принадлежности, полотенца, куски мыла. Рядом обрывки бронежилетов и пробитые пулями темно-зеленые каски. И никаких траншей! Никаких окопов! Дико. Ведь любой бывалый солдат на войне, едва объявляют привал, сразу начинает окапываться. Лопатки нет? Каской, кружкой, ложкой, в конце концов. А здесь… Думали безнаказанно поохотиться, а на самом деле пришли на убой. И этот запах. Над всеми позициями стоит приторный запах, и его нельзя спутать ни с каким другим… Вот и ответ на вопрос, куда делись остальные военные, не вышедшие из котла.
Мы спускаемся вниз и у дороги, ведущей к КПП «Изварино», видим разбитую гаубицу, а рядом сгрудившихся ополченцев. Их несколько человек. Закинув автоматы за спину, они аккуратно перекладывают с земли на плащ-палатку выжженные солнцем человеческие останки. Достают бутылек, морщась, делают по глотку. Спирт. Протирают им руки и, наконец, замечают нас. Их лица без масок, и они печальны. Один из них, видать старший, повернувшись в сторону камеры, произносит:
– Этот парень герой. Ребята попали в засаду, он раненый прикрывал отход. Потом подорвал себя гранатой, чтоб не попасть в плен. Он из России.
– А как зовут, кто он?
Ополченец отворачивается и лишь машет рукой. Погибший герой? Кто он, откуда? Кто-нибудь когда-нибудь произнесет его имя вслух?
Что мы знаем о Великой Отечественной войне? О героях, об основных сражениях? Многое. Двести пятьдесят восемь кинооператоров снимали танкистов, летчиков, подводников, даже партизан. Что знаем об Афганистане? Гораздо меньше. Работать в боевых условиях телевизионщикам там не давали. А здесь? Обвал! Кто только не снимает, кто только не берет интервью. На камеры, на телефоны. Блогеры, стрингеры, репортеры, сами ополченцы. Боевой хроники море. Но почему, когда людям лгут, они верят. А когда показывают правду, они абсолютно уверены, что для них «крутят кино».
Через пару дней, уже в Москве, зазвонил телефон.
– Здравствуйте, это Александр?
– Да.
– Я Сергей, вы снимали моего сына, он погиб под Краснодоном.
– Тот самый, что спас людей?
– Да.
– Кто он, откуда? Как звали? Где его похоронили?
– Ничего сказать не могу. Я просто высылаю вам его фотографию.
Я открыл свою почту. Рассмотрел фото. Это был первый ополченец, который мне улыбался.
P.S.
В мае девяносто шестого года к нам на Шаболовку приехал Борис Ельцин. Вручал награды отличившимся журналистам. Шеф-редактор «Вестей» Александр Нехорошев подозвал меня.
– Так, Сладков, тебя первым вызовут. Получишь, тебе пожмут руку, сфотографируетесь, ну и ты должен произнести несколько слов. Есть что сказать?
– Конечно, есть. Я скажу: Борис Николаевич, не останавливайте, пожалуйста, войну, мне еще нужно мягкую мебель домой купить.
Александр Юрьевич, взявши меня за пуговицу, ненадолго задумался, потом ласково, как душевнобольному, сказал.
– Так, Саша, экспериментов не будет. Ты помолчи. Нина Зверева скажет, хорошо?
Легко быть циником, когда ты не ранен, не покалечен и никто из твоих родных не погиб. Когда твой дом цел, а разбиты чужие. Тяжело жить и беззаботно работать, когда все обстоит по-другому. Нам только кажется, что война далеко. Она близко.
