Воспоминания (1915–1917). Том 3 - Джунковский Владимир Федорович (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗

«4 сентября 1916 г.

Глубокоуважаемый Владимир Феодорович!

Во всю мою сознательную жизнь я неизменно исповедовал руководившую мною ту основную мысль, что всякий человек, какого бы положения он ни был, прежде всего – человек, а потому он – просто человек и должен стоять на первом плане, и простые человеческие отношения должны становиться во главу угла.

С этой именно точки зрения я прежде всего посмотрел и на Вас, когда мне пришлось начать сотрудничество с Вами. И очень скоро я нашел в Вас те человеческие качества, которые заставили меня просто полюбить Вас как человека. С годами, по мере того как я больше и больше узнавал Вас мое чувство к Вам росло и росло. А отсюда, Вы поймете, моя отзывчивость на Ваши желания и моя искренняя откровенность с Вами были лишь естественными следствиями.

Мое чувство к Вам усиливалось, конечно, и тем, что Вы и я служили одному и тому же академическому делу, и тем, что Ваша деятельная любовь в Академии звучала на каждом шагу. А полное согласие в основных взглядах на дело обучения и воспитания молодежи и Ваше доверие и внимание ко мне лично делали для меня сотрудничество с Вами особенно приятным.

Когда я спрашивал себя при расставании с Академией, чего мне жаль, то я ясно чувствовал, что жаль не только Академии, не только самого дела, которому я, действительно, отдавал свою душу, но как-то особенно жаль было – именно расставаться с Вами. Недаром же моим горячим желанием было иметь у себя Ваш портрет, о чем я и решил просить Вас. Но Вы прочитали мое желание и без слов, и портрет Ваш теперь я имею. Я имею и Ваше дорогое для меня письмо, свидетельствующее о Вашем добром отношении ко мне.

Сердечное спасибо Вам шлю я. Сердечную благодарность шлет Вам и моя жена, тронутая Вашей памятью о ней. Нас до глубины души тронуло и то обстоятельство, что Вы вспомнили о нас среди всех тех ужасов, которые окружают Вас на передовых позициях, и среди тех чрезвычайно серьезных обязанностей, которые выпали на Вашу долю, когда Вы только что вступили в командование дивизией. Вся эта обстановка, в которой Вы писали Ваше письмо, заставила еще более оценить Ваши добрые чувства к нам.

Дай Бог Вам сил и здоровья на успешное совершение того огромного дела, которое выпало на Вашу долю.

С особенной радостью пришлю я Вам свою карточку, как только получу возможность иметь ее. В виду полного отсутствия в Москве свободных готовых квартир я все лето безрезультатно искал себе квартиры, и, не найдя таковой, поселился в первых попавшихся меблированных комнатах. Теперь жду окончания постройки одного вновь строящегося дома, в котором обещали дать мне квартиру. Все свое имущество, с разрешения Е. Н. Ефимова, я составил в две небольшие комнаты моей бывшей академической квартиры, и при таких условиях никак не могу сейчас добыть мои фотографии.

Еще раз сердечно благодарю Вас за Вашу неоценимую помощь мне в ведении Академического дела и за Ваше прекрасное отношение ко мне к моей семье. Я буду счастлив, если когда-нибудь в будущем я получу возможность быть полезным Вам.

Глубокоуважающий Вас и всей душой преданный Вам

«г. Москва. 6 сентября 1916 г.

Ваше превосходительство,

милостивый государь Владимир Федорович!

Позвольте мне еще рад поблагодарить Вас за внимание и благорасположение, оказываемые мне: они являются ценной поддержкой, необходимость которой я чувствую еще острее теперь, когда ближе познакомился со структурой Академии и ее недочетами. Глубоко признателен Вам и за разрешение писать и притом писать откровенно, так как только при таких условиях я буду располагать возможностью правильно и полно ориентировать Вас в положении в ходе дела.

Мое вступление в должность директора, официальное – 16-го авг., фактическое же – 12-го августа, совершилось очень просто: приехал в Академию, познакомился с канцелярией, письмоводителя попросил доложить очередные бумаги, с помощником эконома обошел здание, пришлось сделать необходимые распоряжения для проведения его в соответствующий вид, затем пригласил инспектора и имел с ним долгий разговор. В результате этого разговора я убедился в том, что он совершенно не осведомлен в делах школы – жизнь ее текла помимо него. Мой вопрос о функциях инспектора несколько оживила собеседника, но его обрисовка этих функций оказалась противоречивой – выходило, будто инспектору делать нечего. Когда же я указал, что в школе 800 учеников и 25 классов и отсутствие работы в таком огромном учреждении – несколько странное явление, он поспешил согласиться со мной и подтвердил, что, правда, здесь может быть много работы. Этим моментом я воспользовался, чтобы поставить его в известность относительно решения Совета академии – пригласить второго помощника директора. «Очевидно, – сказал я, – Совет иначе смотрит на вещи – он думает как раз наоборот, считает, что в школе много работы и потому решил осуществить право, предоставленное ему еще год тому назад общим собранием О. Л. К. 3., о приглашении второго инспектора». Мое сообщение было встречено пожиманием плеч и вопросом: что же он будет делать? На первое ответил, что это совершившийся факт, на второе ответил вопросом же, как он сам рисует распределение функций, так как ведь он – давнишний уже инспектор и ему придется теперь сотрудничать с другим, желательно же, конечно, чтобы это сотрудничество было мирное и продуктивное. Мне во что бы то ни стало хотелось, чтобы он принял хотя бы одной, двумя мыслями, высказанными вслух, принял участие в этом распределении функций. Нехотя, останавливаясь после каждого слова, он ответил, что такое распределение могло бы совершиться соответственно делению классов по возрастам – на старшие и младшие и т. д. Я был удовлетворен и закончил беседу указанием на необходимость обсуждения и решения вопроса совместно с новым инспектором.

Такое совещание я и устроил на другой же день, оно прошло совершенно гладко и выработанные здесь положения вполне соответствовали тем, с которыми я шел в академию и впервые переступал ее порог в качестве директора. На первой конференции педагогического комитета я докладывал об этом распределении, как результат соглашения и притом взаимного соглашения.

Я так подробно изложил это событие, потому что свидание с инспектором и распределение функций было самым трудным моментом начального периода моей работы в Академии. Психологическое содержание этого момента сводилось к молчаливому соизмерению сил друг друга. Для себя я не сомневаюсь в конечной победе, т. к. имею дело с моральным ничтожеством: теперь он идет на натянутых вожжах и в шорах, ничего не делает, но показывает вид, что делает, шепчется и будирует по углам, исчезает при моем появлении, но, кажется, его компания проиграна безнадежно, так как даже пресловутая оппозиция по частям, но покоряется. Пробным камнем в этом отношении было другое важное событие. В первый же день моего знакомства с преподавателями на переэкзаменовках (16 августа) глава оппозиции и самый умный из них (Зернов [320]) подал мне бумагу о прибавках на дороговизну, выработанных комиссией, избранной педагогическим комитетом в одном из весенних заседаний. О ней я был осведомлен из протоколов, мною просмотренных. На вопрос, каково мое мнение по содержанию бумаги, я, не читая ее, ответил: о том, что теперь страшная дороговизна, что учительское содержание недостаточно – двух мнений не может быть, но есть в этом деле одна сторона, поразившая меня еще при ознакомлении с протоколами педагогического комитета – это неуважение к совету академии; как мог педагогический комитет – орган, ведающий учебные дела, – ставить и решать вопросы в официальном заседании, те, которые относятся к компетенции Совета, без его согласия, поручения и т. п. Я десять лет работал в преподавательской среде, до последнего времени был представителем педагогического комитета Алексеевского коммерческого училища по его выбору в попечительном совете (аналогичном совету академии) и строго держался принципа взаимного уважения к компетенции каждого органа, так как только такое уважение гарантирует и авторитет педагогического комитета.

Он согласился со мной. И только после этого я сказал, что я мог бы отвергнуть бумагу как незаконную, но, так как я не ответственен за педагогический комитет, в котором я не председательствовал, то я сделаю так, как угодно ему и его товарищам, т. е. я могу передать Совету, но пусть он спросит товарищей и доведет до их сведения и мою точку зрения. На его вопрос, может ли комиссия продолжать свою работу по финансовым вопросам, я ответил – как официальная комиссия, имеющая право вносить свои постановления в педагогический комитет, – нет, но как частное собрание преподавателей, которое изучает интересующий их вопрос, – пожалуйста. Ответа, что делать с бумагой, я до сих пор не получил, и она лежит у меня, частным образом я осведомил с содержанием ее С. М. Долгова.

И, как ни странно, мои отношения с Зерновым с его стороны проникаются все более заметным уважением.

Конечно, вопрос о прибавке на дороговизну меня очень заботит, и он, без сомнения, подвинется, и, если бы он не осложнялся проблемой внутренней политики, я для себя решил бы его в положительную сторону. Но дело в том, что преподаватели Академии сравнительно с другими учебными заведениями стоят в лучших условиях, с другой стороны – авторитет Совета, как хозяина школы сильно поколеблен, и его, безусловно, необходимо поднять. Но правда и то, что дороговизна страшная. Я много думаю над выходом и такой выход намечается. Позвольте мне написать о нем отдельно. На мой взгляд, необходимыми условиями такого выхода должны быть: чтобы он полагал предел аппетитам, которые, по моим наблюдениям, очень разрослись в Академии, чтобы он не подрывал жизненных средств учреждения. Во всяком случае, не нужно с ним торопиться. Я очень зорко слежу за настроением, и оснований для такой торопливости нет. В этом смысле я говорил и с С. М. Долговым, хотя для меня было бы безусловно спокойней удовлетворение их желаний. Но такое спокойствие не в интересах школы.

Я буду счастлив свидеться с Вами и в личной беседе изложить подробно другие моменты ближайшего прошлого. Я имел случай познакомиться уже со старшими классами. На их отношение к делу, аккуратное посещение уроков и т. п. мною обращено усиленное внимание.

Знакомлюсь теперь и с преподавателями путем посещения уроков. В их составе произошло некоторое изменение. Ушел профессор Петров [321] – ветеран Академии, организатор товарного кабинета. Его уход является естественным концом давнишнего отдаления от средней школы. Докладывая Совету об отставке профессора Петрова, я счел своим долгом следующими словами отметить его заслуги пред Академией:

«В лице профессора П. П. Петрова, покинувшего Практическую академию вследствие своего расстроенного здоровья, наша школа лишилась одного из наиболее ярких представителей научной мысли и неутомимого работника на педагогической ниве. За 32 года непрерывной преподавательской деятельности Петр Петрович совершил полный переворот в постановке курса своеобразной и важнейшей отрасли специального образования – курса товароведения и технологии. Надо знать как было поставлено преподавание этого предмета в Академии до Петра Петровича, чтобы судить, какие крупные и существенные перемены произвел он за время своей службы в этом отношении. Тридцать два года тому назад курс товароведения имел исключительно теоретический характер, почти без всяких учебных пособий и преподавался в форме лекций. При таких условиях знания воспитанников не могли быть прочными и достаточно содержательными; им не доставало практических сведений и навыка разбираться в качествах товаров. Петр Петрович перестроил весь свой курс с самого основания. Он первый из русских товароведов организовал в 1885 году практические занятия, сперва в виде опыта во внеурочное время, а затем, когда среди учащихся возрос интерес к этим занятиям и польза, приносимая ими, сделалась для всех очевидной, практические работы по товароведению вошли в состав обязательной программы академии. Для правильной организации работ необходимы аппараты и коллекции образцов, и Петр Петрович приложил громаднейшую энергию к собиранию всевозможных коллекций, относящихся к области товароведения, с самыми малыми затратами из средств академии, постепенно приобретая все необходимые машины. Благодаря настойчивым трудам Петра Петровича составился огромный по размерам и поразительный по систематичности и богатству собранных образцов кабинет-музей, которым справедливо гордится академия. Ему же принадлежит организация товарной лаборатории с богатой коллекцией приборов, необходимых для практических занятий. Все начинания Петра Петровича в области преподавания товароведения получили широкое распространение, и в настоящее время практические занятия введены в учебные планы и организованы во всех коммерческих училищах. В помощь преподавателям этого предмета Петром Петровичем вместе с другим преподавателем академии А. В. Новицким составлено весьма ценное по своему содержанию руководство к постановке практических занятий. Кроме того, по предложению съезда деятелей по коммерческому образованию в 1902 году Петр Петрович и профессор Никитинский, при участии других московских товароведов, издали солидный труд по технологии и товароведению [322], богатый содержанием и глубиной научной разработки.

Будучи сторонником широкого ознакомления учащихся с практическим приложением товароведения, Петр Петрович первый высказал горячо мысль о необходимости организации научных экскурсий на фабрики и заводы, и осуществил ее в целом ряде ежегодных научных поездок, считая их весьма ценным учебным пособием в курсе товароведения для наглядного знакомства с современным состоянием промышленности, с устройством машин и их работой.

Велики труды Петра Петровича в деле правильной постановки специального образования в коммерческих училищах, и особенно много потрудился он для Практической академии, для которой он был красой и истинной ее гордостью. Покидая академию, он оставил после себя драгоценное наследие – товарный музей и товарную лабораторию, результаты своей многолетней вдумчивой работы, и благодарную память о себе, как о глубоком ученом, образцовом во всех отношениях преподавателе и о дивном товарище для своих сослуживцев, для которых он был истинным рыцарем без страха и упрека».

Отказался от преподавания Ф. Ф. Нелидов [323] вследствие тяжкой болезни. Я не знал его лично и посетил, несмотря на его отказ, чтобы выразить от лица академии чувство признательности за его долгую и плодотворную работу. Нашел его прикованным к креслу, одиноким и озабоченным вопросом о материальном положении в будущем в связи с исходом его ходатайства о пенсии. Он, в сущности умирающий человек и сознающий свой близкий конец, полон тем не менее думами о молодежи, об академии. Трогательно вспоминал также о Вас.

О. Диомидов продолжает хворать, надеется 20-го сентября приступить к работе. Но, действительно, он вряд ли долговечен и, таким образом, вопрос о его заместителе необходимо ставить уже теперь. Мои представления о законоучителе соответствуют Вашим. Преподавание Закона Божия в руках человека образованного, проникнутого глубоким религиозным чувством, может иметь огромное морализующее влияние. Но найти такого человека очень трудно. Озабочиваясь об этом, я совершенно конфиденциально и осторожно и проблематично беседовал с профессором Кузнецовым [324] в конце августа и поставил ему задание подыскать такого священника исподволь.

Имя Кузнецова может быть Вам известно именно в связи с А. Д. Самариным. Другое изменение в составе преподавателей Вам уже известно из моего представления в штатные преподаватели бухгалтерии П. И. Шелкова, приглашенного мною во вторые помощники директора. С обязанностями инспектора он справляется очень успешно, быстро завоевав уважение и учеников, и классных наставников. Он не может быть назначен штатным инспектором, а лишь исполняющим обязанности инспектора. Вам послано соответствующее представление Совета, которое может быть Вы найдете нужным направить в министерство. Но утверждение его штатным преподавателем бухгалтерии принадлежит всецело Вам и если бы Вы нашли возможным телеграммой уведомить меня о таком утверждении, то правовое положение Шелкова вполне бы оформилось. Пока же он сидит меж двух стульев: он отчислился из штата Александровского коммерческого училища, но не зачислен еще и в штат академии.

К инспектору Круглому я собирался, так как надеялся что мое посещение поспособствует смягчению отношений между Академией и представителем министерства в Москве. Пока я этого не сделал только потому, что Круглого еще нет в Москве. Поехать в Петроград я собирался на Рождество, так как мне не хочется оставлять школу в учебное время тем более, что к этому времени может быть состоится мое утверждение в должности директора в министерстве. Но если Вы найдете нужным, чтобы я сделал это теперь же, то я съезжу в Петроград в ближайшем будущем.

Что же касается мыслей А. Н. Реформатского, то я уже знаком с ними (с постановлениями комиссий), из протоколов педагогического комитета последнего времени. Это – программа будущего, и самое трудное в ней – претворение в жизнь. Для такого претворения нужен подъем и даже энтузиазм преподавателей. А между тем состав преподавателей академии в своем большинстве – старый и очень старый народ, у которого педагогическая искра давно потухла под толстым слоем житейского мещанства. Вот почему для меня все эти постановления звучат горькой иронией над действительностью. Есть здесь люди и с огоньком, но их капля в море. И вся задача здесь в привлечении молодых и талантливых сил. Только при этом условии возможно действительное обновление академии. Но привлечение новых сил может состояться за счет старых, т. е. вызовет вопли, и нужно мужество и сила, чтобы быть готовым равнодушно отнестись к перепадам, осложненным происками, интригами и т. д.

Второй существенный пункт – учебный план, который «в настоящем учебном году завершен своим осуществлением». Здесь позвольте мне быть совершенно откровенным. Я считаю учебный план академии тяжелой могильной плитой над заживо погребенным. Мне трудно в письме детально его анализировать, позвольте ограничиться лишь основными штрихами. Прежде всего число недельных часов – 274, на 41 час превышающие таблицу часов по новым, высочайше утвержденным программам министерства. Реально это число выражается в том, что дети 1-го класса в возрасте 10 лет вынуждены сидеть в школе три дня – пять часов и три дня – шесть часов, т. е. делать то же, что делает взрослый, например, чиновник. Но работа чиновника однообразна, и потому легка, к ребенку же приходят пять, шесть преподавателей с разным материалом и каждый из них требует внимания, активности, напряжения. Ученики старших классов вынуждены по этому учебному плану пять дней в неделю сидеть на уроках по шесть часов, а один день – семь часов. Если же принять во внимание, что преподаватели академии в большинстве, и большом, книжны и сухо формальны, с чем мне уже пришлось столкнуться, что к этим 6–7 урокам нужно еще готовиться дома, то естественным результатом должна быть апатия, пассивность и уклонение от посещений школы – как необходимая реакция и естественное стремление отдохнуть от школы. Здесь и лежит источник потрясающих манкировок учеников. Если в старших классах такие манкировки можно еще отнести на счет небрежности переходного возраста, то говорить об этом на младших ступенях не приходится. А между тем манкировки на младших ступенях не меньше, чем на старших ступенях. Ясно, что учебный план академии не посилен для ее абитуриентов. Как произошел этот план, позвольте мне коснуться другой раз. Образцом же формализма может служить педагогический курьез, с которым я встретился впервые в академии – здесь практикуются переэкзаменовки по чистописанию и рисованию (и немало – 13 человек!), от исхода которых зависит дальнейшая судьба даже талантливых учеников.

О всей глубине непонимания смысла и значения своего предмета преподавателем говорить, мне кажется, не следует. Учебный план академии произошел исторически – путем разных наслоений соответственно запросам момента и не представляет органического целого как результата напряженного педагогического творчества. По нему можно изучать историю академии и коммерческого образования в России.

Вас заботит вопрос о четырех немцах – классных наставниках. Я всецело присоединяюсь к Вам в этом отношении. Но Вы, вероятно, еще более удивитесь и озаботитесь, если узнаете, что самое большое число часов в учебном плане отведено немецкому языку – 42 часов, а русскому – 40, т. е. в нашей школе немецкий язык – первый предмет – persona grata. Ребенок приготовительного класса, у которого не оформился еще родной язык, посвящает немецкому языку 6 ч. в неделю, родному языку – 5 ч. Вся же история – и всеобщая и отечественная – 13 часов в неделю. Мне казалось бы, что здесь нужно было бы что-нибудь предпринять. И так как это – большой вопрос, то позвольте мне не касаться его мимоходом, а остановиться на нем, если Вы найдете нужным, – поподробней и специально. Вообще, учебный план и преподавательский персонал – вот два кардинальных пункта, которые всецело привлекают мое внимание, как составляющие жизненный нерв школы. Но для их реформы необходимо много сил и мужества и, главное, Ваша поддержка. Ради Бога, не подумайте, что я хочу бросить тень на работу А. Н. Реформатского. Я его уважаю и ценю его работу. Я только исхожу из той точки зрения, что школа – общественное дело и его нужно делать, как говорят слова судебной клятвы «не увлекаясь ни дружбой, ни родством, ниже ожиданием выгоды»…

Я очень извиняюсь за это затянувшееся письмо, хотя очень многого я не мог коснуться, и за его опоздание – мне приходилось писать его урывками. В заключение же позвольте мне принести Вам поздравление с расширением сферы Вашей деятельности на бранном поле, пожелать Вам здоровья и засвидетельствовать свое глубокое к Вам уважение и преданность.