Война – святее нету слова - Теренин Александр Васильевич (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗

Потрясенный рассказом Усачева и тем, что ко всем этим событиям, происходившим сорок лет назад возле той деревни, он, может быть, имеет самое непосредственное отношение, Анатолий Петрович несколько минут, жадно затягиваясь сигаретой, потом тихо спросил:

– Старшина, а внешность стрелка вы не помните?

– Внешность? – переспросил Усачев, – Нет, внешность не запомнилась. Помню, только лицо все в крови было. Я вначале испугался, когда взялся за перевязку, а потом разобрался, что у него половина уха оторвана. А так парень как парень и, видать пороху на войне уже понюхал. Я, когда грудь ему перевязывал, орден Красной Звезды на гимнастерке приметил. После госпиталя я пытался узнать, что стало с ним, да кто что скажет, когда я ни имени, ни фамилии его не знал. Может, выжил, как я, а может, и нет. Уж больно плох он был, без сознания все время.

С трудом подавив спазм, схвативший его за горло, и чувствуя, что вот-вот сердце выскочит из груди, Сивалев глухо произнес:

– Выжил он, старшина! Выжил! И орден этот у меня в то время был, и половины уха не хватает, и самолет тот, что недавно возле этой деревни нашли – мой! Командир погиб, а я вот, выходит, благодаря вам, живым остался.

Усачев резко повернулся, стараясь в лунном свете получше разглядеть Сивалева. Несколько секунд он молчал, потом, растягивая слова, сказал:

– Значит, судьба нам с вами вновь свидеться. А ведь я, грешным делом, думал, что из четверых мне одному повезло.

…На следующий день около полудня вся сельская средняя школа построилась на линейку возле братской могилы воинов в центре поселка. Шумевшая и озорующая несколько минут назад детвора вдруг подтянулась, притихла, устремив все внимание на подошедших к обелиску авиационного генерала и широкоплечего незнакомца с черной перчаткой на правой руке. В наступившей тишине скорбно зазвучал школьный горн, и под тихую дробь барабана оба гостя поселка медленно положили букеты цветов и замерли, отдавая последнюю почесть своим фронтовым товарищам. Рядом с ними, склонившись к временной черной дощечке, укрепленной на обелиске, военрук школы ниже надписи «Старший лейтенант Орлов Н. А.» дописал: «Старший сержант Панков Ф. П.».

Память сердца

На углу большого колхозного выгона, приспособленного под фронтовой аэродром пикирующих бомбардировщиков, в старом бревенчатом сарае, где раньше хранились молочные бидоны, продолжалось прерванное партийное собрание женского авиационного полка. Председательствующий – пожилой, невысокого роста военный устало поднялся из-за стола и зябким движением поправил телогрейку. Склонив голову набок, он секунду-другую прислушивался к барабанящим по крыше каплям, лицо его омрачилось.

– Погодка! – с явным сожалением заявил он, и на несколько секунд все притихли, прислушиваясь к шуму дождя.

– Ну, что ж, продолжим, товарищи. В повестке дня нашего собрания остался один вопрос – прием кандидата в члены ВКП(б) товарища Чалой Дарьи Андреевны.

– Кто рекомендует? – спросила средних лет женщина, сидящая возле окна, наполовину завешенного куском брезента.

– Сейчас я зачитаю рекомендацию, – продолжал председательствующий, наклоняясь с листом бумаги к свету.

– Рекомендация, – начал он, поправляя очки. «Я, Лапунова Мария Михайловна, знаю товарища Чалую с 12 октября 1941 года по совместной работе в части 122 и в 587 абп. Товарищ Чалая является истинной патриоткой своей Родины, и в тяжелые для Родины дни она пришла к нам в часть, чтобы честным трудом помочь Красной Армии быстрее разгромить оголтелые банды гитлеровских захватчиков…»

И тут в помещении кто-то всхлипнул. На глазах у некоторых женщин появились слезы. Одна из них, вытирая платком глаза, грубоватым простуженным голосом сказала:

– Маша сегодня не вернулась с задания.

Председательствующий оторвал глаза от рекомендации и задумчиво посмотрел на собравшихся.

– Да, – медленно произнес он, – сегодня с нами нет Лапуновой, как нет и других товарищей. Война не щадит никого – коммунист он или беспартийный. И партийный билет – это не броня от пуль и осколков. Это билет члена большевистской партии, добровольно взявшего на себя обязанность быть первым там, где идет борьба за Советскую власть. Пока мы точно не знаем, что случилось с экипажем Лапуновой. Будем надеяться…

…Даша плакала, уткнувшись в плечо рядом сидящей женщины. В ее сознании не укладывалось то, что с ней нет ее командира – всегда веселой и жизнерадостной Маши Лапуновой. И хотя в октябре это был уже третий самолет, не вернувшийся с задания, ей не верилось, что теперь это – экипаж Маши. Ведь она так любила жизнь! Она презирала разговоры о смерти. И если в ее присутствии кто-то из девчат, удрученный потерей подруг, вдруг начинал говорить о том, что здесь, на фронте, каждый завтрашний день может стать последним, она резко обрывала и отчитывала: «Не думай об этом! Как только в тебе зарождается эта мысль – ты уже не боец. Ты потеряла уверенность, а это значит, что в бою ты промахнешься. И в живых останутся еще несколько фашистов, которые сегодня или завтра оставят кого-то вдовами, кого-то сиротами!». И вот сегодня Маша не вернулась.

Маша… Навсегда это имя осталось в памяти Даши! Однажды Маша рассказывала своим подругам, как попала на фронт.

– Шел обычный день полетов в авиашколе, где я была инструктором. Взлет – посадка… Взлет – посадка… Менялись учлеты, не менялась только летчик-инструктор. И вдруг вызов к начальнику школы.

– Ну что ж, Лапунова, видимо, твои просьбы – послать на фронт – сам бог услышал. На, читай, – сказал начальник, протягивая ей бумагу.

И Маша прочитала приказ Народного Комиссара Обороны СССР от 8 октября 1941 года, в котором говорилось о формировании трех женских авиационных полков под общим командованием Героя Советского Союза Марины Михайловны Расковой.

У нее перехватило дыхание – она едет на фронт в женский полк! От радости она чуть со стула не свалилась и, стараясь совладать с волнением, двумя руками сжала шлемофон и, закрыв глаза, потрясла головой.

– Ты что, не рада? – спросил начальник, лукаво прищурив глаза.

– Я? Не рада?! – встрепенулась она. – Да я вас сейчас люблю больше всех, – запинаясь от волнения, выпалила она.

– Ну вот, это другое дело, – с улыбкой произнес начальник, поднимаясь из кресла. – Даю тебе два дня на сборы и расставания. Можешь быть свободна.

На пункте сбора летного состава, где работала отборочная комиссия, она впервые увидела Марину Раскову. Открытое, приветливое лицо, спокойный взгляд серых глаз. Такое знакомое по фотографиям в газетах и журналах, и все-таки какое-то не такое. В первые дни Маша долго и внимательно присматривалась к своему командиру и только потом поняла, что начавшаяся война и на ее лице оставила свои отпечатки.

Маша любила своих подруг-однополчан. Да и как их было не любить. Вот – Надя. Она – штурман самолета. Сколько раз в непогоду выводила она их подбитую и потрепанную «пешечку» точно на цель, а потом – на аэродром. А как она накрывала цели! Почти всегда бомбы ложились точно в цель. Бомбы… бомбы… бомбы… Ими распоряжалась Даша Чалая. Сколько труда она вкладывала в их подготовку. Ни разу на их самолете не отказали сбрасыватели и пулеметы. А ведь у других были такие случаи. И как она только умудрялась подвесить и зарядить все в короткое время. Да разве это девичье дело – таскать «сотки», снаряжать ленты, мерзнуть по четырнадцать часов на холоде, одной стоять в карауле!?

Однажды они всей эскадрильей до слез смеялись, когда Дашу напугал заяц, а через два дня все удивлялись тому, как Даша, будучи в карауле ночью, задержала рослого диверсанта. И когда вчера она вдруг неожиданно попросила дать ей рекомендацию для вступления в партию, Маша тут же села ее писать.