Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 - Отт Вольфганг (серия книг TXT) 📗
Питт вернулся к столу. Недолгая беседа с Бюловом подняла ему настроение, ведь не каждый день выпадает удача поболтать с настоящим графом. Примиренный с Богом и миром, он сосредоточился на пиве.
– Доставай свою стоналку, Бенно.
Хинш подошел к своему рундуку и достал аккордеон. Беря первые аккорды, он немного смущался. Они спели «Четырехмачтовик из Гамбурга», «Тринадцать человек на сундук мертвеца» и несколько матросских песен.
Когда пробило полночь, они все еще пели. Пришел старший квартирмейстер и присел в конце стола, стоявшего по правому борту. Он не пел вместе со всеми, а просто слушал, то и дело прикладываясь к бутылке с пивом, которую принес с собой. Напоследок они спели «На пути домой».
Ночью Штолленберг услышал слабый стон. Он встал, включил свет и подошел к койке Бюлова.
– Ну, как ты?
– Хуже некуда.
– Это ты стонал?
– Нет, это Фёгеле.
Штолленберг переменил Бюлову компресс.
– В следующий раз – только чтобы это осталось между нами – я отметелю Питта как следует. Сделаю из него изнасилованную девственницу.
– Только не давай ему больше пощечин.
– Не буду. Пусть только тронет меня еще раз, этот сыкун.
– Ну хорошо. А сейчас спи.
– Ладно.
Штолленберг выключил свет и перебрался к соседней койке.
– Ты был великолепен, – сказал он Фёгеле, – просто неподражаем. Ты оказался самым крутым из нас. Я не шучу. Это факт. Ты молодец.
– Такое часто бывает? – спросил Фёгеле.
– Да нет, иногда случается, но не…
– Еще раз я такого не переживу.
– Переживешь. Научишься относиться к дракам спокойно.
– Нет, не научусь. Да и не хочу я учиться.
– Мне вот пришлось.
– Я ведь не трус, Эмиль.
– Я знаю.
– Даже в школе я ненавидел боксоваться. Но я не давал себя отшлепать.
– Ну, бокс – это ведь спорт.
– Да, и в спорте есть правила.
– У нас тоже есть правила. Если ты оказался на полу и не встаешь, тебя больше никто не тронет. Ведь после первого удара Бюлова больше никто не бил. Если ты ударил или тебя ударили, то все. Даже Тайхману сначала крупно досталось, а ведь для него это что-то значит. А Хейне до сих пор пугается, когда начинается драка. Но со временем ты привыкнешь. Тут уж приходится выбирать – бить самому или быть битым, а если сбежишь, то прослывешь трусом. Я знаю, что поначалу бить самому очень трудно, поскольку приходится заставлять себя быть жестоким. Так было и со мной. Я не мог ударить человека по лицу, пока мне самому его не разбили, после этого все стало очень просто. Этому очень быстро обучаешься.
– Да, но я очень жалею о том, что сделал с Мекелем.
– Нечего жалеть. Он ведь с тобой тоже не церемонился.
– А я все равно жалею.
– Это пройдет, Фёгеле. Спи.
– Хорошо.
Они вспахивали свой сектор моря подобно тому, как крестьянин пашет свое поле, борозду за бороздой – с той лишь только разницей, что они жали то, чего не сеяли, а урожай грозил им смертью, если забыть об осторожности. И, даже соблюдая осторожность, все равно можно было погибнуть – все зависело от удачи, как, впрочем, всегда бывает на войне. Почти все зависит от удачи.
Им же с самого начала не везло.
Тральщики двигались строем фронта. За ними шел буйковый корабль, отмечавший буйками проверенные и очищенные от мин участки. На обратном пути он их забирал и использовал на следующем разминированном участке. На этот раз буйковым кораблем был назначен «Альбатрос». Когда через два часа после начала траления всплыла первая мина, с лидера флотилии просемафорили приказ обезвредить ее и поднять в целости и сохранности на борт.
Четыре человека отправились к ней на шлюпке. «Альбатрос» лег в дрейф. Моряки с безопасного расстояния наблюдали, как те четверо обезвреживают мину. Минут через пятнадцать матросам наскучило наблюдать за этим, и они спустились вниз. Тайхман, налив себе оставшийся от завтрака кофе, решил добавить туда консервированного молока, но его кружка вдруг накренилась влево, и молоко пролилось мимо. Через секунду он услышал короткий и жесткий звук взрыва, а затем такой звук, какой издает оседающая фонтанная струя, когда воду в фонтане отключают. «Альбатрос» качался из стороны в сторону. Матросы повыскакивали на палубу.
Справа по борту море выглядело так, будто какой-то великан со всей силы швырнул в воду айсберг. Через минуту поверхность моря снова стала ровной.
От лидера флотилии по семафору поступил приказ: «От С – К: отправьте спасательную шлюпку».
В течение сорока минут бот, спущенный с правого борта «Альбатроса», обшаривал место взрыва. Он вернулся нагруженный рыбой, у которой были перебиты жабры. Старшина шлюпки Бекер доложил, что они видели куски плота и руль, но не посчитали нужным брать их с собой.
Харри Майзель, сигнальщик с «Альбатроса», просемафорил на флагман: «От К – С: поиски результата не дали и прекращены».
Кок обрадовался рыбе и приготовил ее на обед, каждый матрос получил две рыбины. После обеда Штолленберг спросил Тайхмана:
– Так это и есть боевые действия на море?
В тот же день всего в сорока пяти метрах спереди по курсу «Альбатроса» всплыла вторая мина. Корабль обошел ее слева и, когда она осталась метрах в трехстах позади него, застопорил ход. С флагмана поступил приказ: «От С – К: послать подрывников».
– Пойдут только добровольцы, – объявил с мостика командир.
Моряки, оказавшиеся в эту минуту на палубе, громко заговорили.
– Старшинам остаться, – произнес командир. – Мне нужно четыре человека.
– Пусть гардемарины бросят жребий, кому идти, – предложил старпом.
Повезло Бюлову – он остался на корабле.
На воду спустили запасной резиновый плот. Тайхман, Штолленберг, Хейне и Фёгеле натянули спасательные жилеты и спрыгнули вниз.
Поверхность моря была гладкой, как стекло, что в это время года бывает нечасто. Начинался снегопад, и видимость была плохой. Гардемарины механически гребли, не отрывая глаз от мины и ломая себе голову над тем, почему взорвалась ее предшественница. Внезапно плот подбросило вверх, опрокинуло и затащило под воду. Тайхман проплыл под ним, вынырнул, жадно хватая ртом воздух, и увидел вертикальную стену воды, приближавшуюся к нему. На ее серо-зеленом фоне четко выделялись снежинки. Сейчас они были белыми, а не грязно-серыми, как раньше. Но тут стена обрушилась на него, увлекла за собой под воду, а потом вновь выбросила на поверхность.
Слегка оглушенный, он лежал на воде, удивляясь, почему она кажется ему тепловатой. Наконец, до него дошло, что он не тонет, даже не делая никаких движений. Он ощупал руками свой череп. Ужасно болела голова. Боль сверлила и опоясывала мозг – Тайхману казалось, что кто-то прибил к его голове доску, которую обязательно надо было оторвать. Но, ощупав голову, он понял, что никакой доски нет, одни волосы. «Альбатроса» он не видел. Тогда Тайхман поплыл, выбрав направление наугад. Это получилось у него на удивление хорошо. Руки и ноги были в полном порядке, только тяжелые ботинки тянули вниз. Он перевернулся на спину и тут же почувствовал головокружение; ощущение было такое, как будто мозг вращается сам по себе и бьется о стенки черепа. Он снова перевернулся на живот, и его мозг перестал вращаться. Теперь его беспокоила только стреляющая боль в области лба, над глазами, в остальном же все было в порядке. И только когда он двигал головой, ему казалось, что в ней завелся осиный рой, который тщетно пытается вырваться наружу.
Никого из своих товарищей он не видел. В нескольких метрах спереди от него плыло весло. Он схватил его. Прикоснувшись к дереву, вдруг почувствовал, что вода совсем ледяная, и все его тело охватил холод.
И тут Тайхман увидел «Альбатрос». Он убедился, что его товарищей рядом нет и никто из них не плывет к кораблю. Он плыл медленно – начала сказываться усталость. Его руки и ноги налились свинцом. Соленая вода жгла глаза; он закрыл их и подумал: «Они придут и подберут меня». Время от времени он открывал глаза, боясь потерять направление.
