Карьера Никодима Дызмы - Доленга-Мостович Тадеуш (читать книги без .TXT) 📗
По спине забегали мурашки. Никодим, чертыхаясь, принялся шагать взад и вперед по комнате, потом снова начал рассматривать газеты и наконец пришел к выводу, что разоблачение со стороны прежних знакомых маловероятно: его пост, его связи лишат их смелости. Разве что анонимку напишут… Но к анонимкам нет серьезного отношения. Дызма почти успокоился. Зато, перечитывая перечень своих талантов, вдруг спохватился: справится ли? Ну, положим, большая часть работы достанется на долю этого Вандрышевского, но ведь и он должен будет что-то делать: говорить, решать, подписывать… Заниматься делами, которых не понимает! Есть только один выход: найти кого-нибудь посмекалистей… Вот если бы Куницкий согласился! Не захочет… Придется оставить должность управляющего в Коборове. Дызме стало грустно при мысли о разлуке с Ниной, но он тут же утешил себя:
«Ничего не поделаешь: надо так надо. Не одна она на свете».
Труднее всего разыскать человека, который будет работать за него… Можно бы сделать его секретарем… И вдруг Никодим хлопнул себя по лбу: — Кшепицкий!
И даже подскочил от радости: Кшепицкий — пройдоха, огонь, воду и медные трубы прошел, этот знает, где раки зимуют. Его па пушку не возьмешь, к тому же свой человек. Договориться с ним — будет шевелить мозгами за двоих.
Эта мысль до того обрадовала Дызму, что он решил немедленно разыскать Кшепицкого.
Никодим спешно оделся. Через четверть часа он уже звонил у дверей пани Пшеленской. В доме в это время обед приближался к концу. Дызма застал у нее Кшепицкого и познакомился с хилой, веснушчатой девицей, панной Хульчинской.
Никодима встретили шумными поздравлениями. Пани Пшеленская назвала его спасителем помещиков, Кшепицкий — Наполеоном сельского хозяйства, а панна Хульчинская глядела ему в рот.
Завязался разговор о Коборове, и все ужасно огорчились, узнав, что у Дызмы не будет теперь времени заниматься делом Жоржа Понимирского.
— Впрочем, — заметил он, — в голове у него так все перепуталось, что все равно ничего не удастся сделать.
Зызя выругался, веснушчатая девица погрустнела, а пани Пшеленская заявила, что не следует терять надежды.
Кульминационным моментом визита была минута, когда Никодим, отхлебнув кофе, заявил:
— А я к вам с предложением. Пан Кшепицкий, вы сейчас занимаете какую-нибудь должность?
— Нет.
— А хотели бы?
— Конечно! — всплеснула пухлыми ручками Пшеленская.
— Видите, в чем дело, — продолжал Никодим, — мне необходим секретарь. Секретарь председателя правления банка — дело не шуточное. Это должен быть умный, толковый человек. Он должен отвечать за дело. Понимаете?
Кшепицкий облизал губы и напустил на себя равнодушие.
— Благодарю вас, пан председатель, не знаю, справлюсь ли я. Затем… гм… скажу откровенно: в чиновники я, пожалуй, не гожусь. Определенные часы работы, изо дня в день рано вставать… Вы уж меня извините.
Дызма хлопнул Кшепицкого по коленке:
— Ничего! Не бойтесь. Будете сидеть на работе в те же часы, что и я. А ведь вы, наверно, не думаете, что председатель будет торчать все время на одном месте?
На то у нас есть директор. Мы будем заниматься только главными вопросами, самыми главными. Ну, руку!
Пшеленская пришла в восторг. От волнения она стала говорить Кшепицкому «ты» и умоляла его согласиться.
Кшепицкий улыбнулся и подал Дызме руку.
— Благодарю вас, паи председатель. Но хотелось бы узнать, какой оклад вы мне назначите?
Никодима приятно пощекотало «пан председатель». Упершись руками в бедра, он спросил:
— Ну, а сколько вы хотите?
Трудно сказать… — Ну, смелее.
Я полагаюсь на вас, пан председатель.
Дызма добродушно улыбнулся.
— Пан председатель считает, что пан секретарь сам должен назначить сумму.
Все вежливо рассмеялись.
— Боже мой, мне кажется, каких-нибудь тысячу злотых… — начала Пшеленская.
— Тысячу двести! — торопливо — вставил Кшепицкий.
— Что? Тысячу двести? Ну, так я дам вам тысячу пятьсот.
И Дызма торжествующим взглядом обвел присутствующих. Кшепицкий под восторженные аханья Пшеленской вскочил со стула и, расшаркавшись, стал благодарить пана председателя.
Пшеленская объявила, что назначение следует обмыть, и велела лакею принести бутылку шампанского.
Ну, Кшепицкий, — сказал Дызма, поднимая бокал, — только одно-единственное условие: круговая порука. Понятно? Круговая порука. Это значит, мы стоим друг за друга. Никому не выбалтывать, о чем шла речь на наших с вами совещаниях.
— Понимаю, пан председатель.
— А я, в свою очередь, обещаю: если буду вами доволен, к каждому празднику две-три тысячи наградных.
Кшепицкий проводил Дызму до гостиницы. По дороге говорили о банке, и Никодим обещал на следующий же день познакомить Кшепицкого с Вандрышевским.
— Времени у меня в обрез — необходимо устроить еще кое-какие дела, поэтому уговоримся: организацией займется Вандрышевский, отчитываться он будет не мне, а вам. Понимаете? А вы будете докладывать мне, совещаться со мной и передавать мои распоряжения директору.
— Так будет лучше всего, — поспешно согласился Кшепицкий.
— Искусство управления, пан Кшепицкий, запомните это, зиждется на умении быстро решать дела.
В гостинице Дызма застал Уляницкого. Тот шумно его приветствовал.
— Знаешь, Никусь, у меня все еще гудит в голове от вчерашней попойки. Ну как? Сделал уже визиты?
— Какие визиты?
— Те, которые полагается. Премьеру, Яшунскому, Брожинскому и еще кое-кому… К Терковскому ты, верно, не поедешь? Хотя, кажется, он на тебя не сердится.
— По-твоему, это необходимо?
— А то как же!
— Гм… — в растерянности пробормотал Дызма. — Знаешь ли, одному… Вот если бы ты со мной поехал…
— Что ж, давай.
Условились, что визиты нанесут завтра, так как сегодня вечером обоим предстоит участвовать в заседании, где будет назначен срок открытия банка и обсуждены другие формальности.
Не прошло и двух недель, а предварительные работы шли полным ходом. Банку предоставили новое здание на Вспульной улице, в двух его этажах разместился сам банк и восьмикомнатная квартира председателя.
Закон, правда, разрабатывался еще в комиссиях сейма, но не подлежало сомнению, что обе палаты примут правительственный проект без существенных поправок.
Все это мало беспокоило Дызму, потому что все дела устраивали Вандрышевский и Кшепицкий.
Последний был незаменим. Он с жаром принялся за работу и, как человек сообразительный, всегда умел добиться того, чего ему хотелось. Во всех случаях он прикрывался одним и тем же — он произносил безапелляционным тоном:
— Так хочет пан председатель.
Сначала Вандрышевский, да и другие чиновники, недовольные тем, что Кшепицкий всюду сует нос, спрашивали у Дызмы, действительно ли таково его мнение, и Дызма, который часто не понимал, о чем идет речь, повторял каждый раз все ту же фразу:
— Раз Кшепицкий говорит, значит, я так решил — не о чем и спрашивать.
Поэтому вскоре пришлось примириться с назойливостью Кшепицкого. Впрочем, он стал вскоре личным другом председателя. В ежедневном общении он быстро обнаружил уязвимые места своего патрона: умело играя на его слабостях, он сделал так, что Дызма не мог теперь без него обходиться. Тем не менее Никодим был с Кшепицким всегда начеку. Влияние возрастало, связи укреплялись, Кшепицкий, побаиваясь Дызмы, считал, что тот обладает какой-то магической силой, необыкновенным складом ума.
Правда, Кшепицкий дивился тому, что на Никодима часто находило умопомрачение и он не мог разобраться в самых простых вопросах. Но потом секретарь решил, что председатель нарочно прикидывается простачком, чтобы тем легче накрыть подчиненных на каких-нибудь махинациях. Впрочем, он понимал, что его судьба в руках Дызмы, что с уходом последнего он останется на мели и поэтому в его интересах укрепить престиж начальника. И он делал все, чтобы окружить Дызму ореолом олимпийского величия и недосягаемости. А это, в свою очередь, вполне отвечало намерениям Никодима.
