Затерянный среди зыбей - Ликок Стивен Батлер (чтение книг TXT) 📗

Стивен Ликок

Затерянный среди зыбей,

или Кораблекрушение в океане

Старинный морской рассказ

В августе 1867 года в должности второго помощника капитана я ступил на палубу «Покорителя пучин», стоявшего в грейвзендском доке.

Но сначала позвольте сказать несколько слов о себе.

Я был высок, красив, молод, ладно и крепко скроен; тело мое было бронзовым от постоянного воздействия солнечных и лунных лучей, а кое-где — там, куда случайно попал свет звезд, даже медно-красным. Лицо мое красноречиво свидетельствовало о честности, уме и редкой проницательности, сочетавшихся с истинно христианской кротостью, простотой и скромностью.

Ступив на палубу, я не мог удержаться от легкого приступа восторга, когда в бочонке смолы, стоявшем возле мачты, увидел свое отражение — фигуру заправского моряка, — а затем, несколько позднее, с трудом подавил чувство огромной радости, снова увидев себя, на этот раз уже в ведре с трюмной водой.

— Добро пожаловать, мистер Сбейсног, — окликнул меня капитан Трюм, выходя из нактоуза и протягивая мне руку через гакаборт.

Передо мною стоял настоящий морской волк лет тридцати — шестидесяти. Лицо его было чисто выбрито, если не считать огромных бакенбард, густой бороды и длинных усов, а мощная кормовая часть заключена в широченные парусиновые штаны, на тыльной стороне которых вполне уместилась бы вся история британского флота.

Рядом с ним стояли первый и третий помощники — тихие, тщедушные люди, взиравшие на капитана Трюма, как мне показалось, не без затаенного страха.

Судно было готово к отплытию. Шли последние шумные приготовления, столь милые сердцу моряка. Матросы спешно приколачивали на место мачты, прилаживали к борту бушприт, драили шпигаты с подветренной стороны и заливали горячей смолой трап.

Капитан Трюм, прижав к губам рупор, сурово, как и подобает моряку, командовал:

— Джентльмены, не переутомляйтесь. Помните, у нас еще уйма времени. Пожалуйста, не выходите без надобности на солнцепек. Осторожно, Джонс, не споткнись о снасти — их, кажется, натянули чересчур высоко. Ай-ай-ай, Уильямс, ну как же ты так перемазался в смоле? На тебя и посмотреть-то страшно!

Я стоял, прислонившись к гафелю грот-мачты, и думал, — да, дорогой читатель, — думал о своей матушке. Надеюсь, это не роняет меня в твоих глазах? Всякий раз, когда дела у меня не ладятся, я к чему-нибудь прислоняюсь и думаю о матушке. А если уж они идут из рук вон плохо, поднимаю одну ногу, замираю на месте и думаю об отце. После этого я готов ко всему.

Думал ли я также о той, что моложе матери и прекраснее отца? Да, думал. «Мужайся, дорогая, — шептал я накануне, когда, спрятав милую головку под мой плащ, она в порыве девического горя пнула меня каблучком. — Через каких-нибудь пять лет плавание окончится, а еще через два-три года я привезу столько денег, что смогу купить подержанную рыболовную снасть и осесть на берегу».

Тем временем приготовления закончились. Все мачты были на месте, паруса приколочены, и матросы рубили сходни.

— Готово? — загремел капитан.

— Есть, сэр.

— Тогда поднять якорь на борт и послать кого-нибудь вниз с ключом от баталерки.

Открывание баталерки! Последняя грустная церемония перед отплытием! Сколько раз за время моих скитаний приходилось мне наблюдать, как горстка людей, которые скоро будут надолго оторваны от дома, в каком-то странном оцепенении ожидает, пока матрос откроет баталерку.

На следующее утро при свежем попутном ветре мы обогнули Англию и вышли в Ла-Манш.

Нет ничего прекраснее Ла-Манша для тех, кто никогда его не видел! Это главная артерия мира. Взад и вперед по проливу снуют голландские, шотландские, венесуэльские и даже американские суда. То и дело проносятся китайские джонки. Военные корабли, моторные яхты, айсберги и плоты сплавного леса движутся во всех направлениях. Добавьте к этому висящий над проливом густой туман, совершенно скрывающий его от глаз, и вы получите некоторое представление о величии развернувшейся перед нами картины.

Уже три дня, как мы в открытом море. Первые приступы морской болезни начинают проходить, и я все реже думаю об отце.

На третий день утром ко мне в каюту заходит капитан Трюм.

— Мистер Сбейсног, — говорит он, — мне придется просить вас отстоять две вахты подряд.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Два другие мои помощника упали за борт, — отвечает он в замешательстве и отводит глаза.

— Слушаюсь, сэр, — коротко бросаю я, но про себя думаю, что все это очень странно. Как это два помощника ухитрились в одну и ту же ночь упасть за борт?

Несомненно, тут какая-то тайна!

Еще через два дня капитан явился к завтраку в таком же замешательстве и так же отводя глаза.

— Что-нибудь случилось? — спросил я.

— Да, — ответил он, стараясь держаться непринужденно, но при этом так нервно перекатывал пальцами крутое яйцо, что чуть было не раздавил его, — к сожалению, я должен сообщить, что мы лишились боцмана!

— Боцмана? — воскликнул я.

— Да, — ответил капитан Трюм, несколько успокаиваясь, — он упал за борт. Отчасти в этом виноват я сам. Это случилось рано утром. Я поднял его на руки, чтобы он получше рассмотрел айсберг, и совершенно случайно, уверяю вас, совершенно случайно, уронил за борт.

— Капитан Трюм, — осведомился я, — а вы предприняли что-нибудь для его спасения?

— Пока еще нет, — смущенно ответил он.

Я пристально посмотрел ему в лицо, но ничего не сказал.

Прошло десять дней.

Мрак тайны все сгущался. В четверг стало известно, что со штирборта пропали два вахтенных. В пятницу исчез помощник плотника. А в ночь на субботу произошло одно совсем пустячное событие, которое тем не менее дало мне ключ к пониманию того, что происходило на судне.

В полночь, стоя у руля, я вдруг заметил в темноте капитана, который куда-то тащил за ногу юнгу. Я успел привязаться к этому смышленому, веселому пареньку и теперь с интересом следил за действиями капитана, гадая, что тот предпримет. Дойдя до кормы, капитан внимательно осмотрелся и бросил мальчика за борт. На мгновение голова бедняги мелькнула среди отливавшей фосфорическим блеском воды. Капитан швырнул в него сапогом, облегченно вздохнул и отправился вниз.

Вот она, разгадка! Капитан сбрасывал экипаж за борт. На следующее утро мы, как обычно, встретились за завтраком.

— Бедняга Уильямс свалился за борт, — объявил капитан, схватил кусок корабельного бекона и впился в него зубами, словно собираясь съесть.

— Капитан, — страшно волнуясь, начал я и с такой яростью бросился с ножом на свежую корабельную булку, что чуть не разрезал ее, — ведь это вы сбросили его за борт!

— Да, — ответил капитан, внезапно успокаиваясь, — я действительно уже сбросил несколько человек за борт, а в ближайшее время отправлю туда же и остальных. Послушайте, Сбейсног, вы молоды, честолюбивы, на вас можно положиться. Я хочу кое о чем с вами потолковать.

Окончательно успокоившись, он подошел к шкафчику, пошарил в нем рукой и, вытащив поблекший от времени кусок желтого пергамента, разложил его на столе. Это была не то карта, не то план. В самой середине был нарисован кружок. В центре кружка стояли крошечная точка и буква К, с одного края карты — буква С, а с другого, противоположного первому, — буква Ю.

— Что это такое? — спросил я.

— Неужто не догадываетесь? — в свою очередь спросил капитан Трюм. — Это же необитаемый остров.

— Вот как? — изумился я и, как по наитию, добавил: — Буква С означает север, а Ю — юг.

— Сбейсног! — вскричал капитан и с такой силой стукнул кулаком по столу, что ломоть корабельной булки три или четыре раза подпрыгнул в воздухе. — Как это вы догадались? Ведь я до сих пор не мог понять значение этих букв!

— А что означает буква К? — спросил я.